Нина Ягодинцева: "И небо – речь, и поле – речь / И рек студеные реченья"

Сергей Алиханов

Нина Ягодинцева родилась в городе Магнитогорске. Окончила Литературный институт имени М. Горького.

Стихи вошли в антологии: Русская женская поэзия «Вечерний альбом», «Современная уральская поэзия», «Антология русского лиризма. ХХ век», «Русская сибирская поэзия, ХХ век», «Наше время: антология современной поэзии», «Русская поэзия. ХХI век».

Выпущены стихотворные сборники: «Идущий ночью», «Перед небом», «Амариллис», «На высоте метели», «Теченье донных трав», «Азбука жизни: мужчина и женщина», «Избранное», «Человек человеку», «Меж облаками и людьми».

Автор более 700 публикаций в литературной и научной периодике России, и за рубежом.

Творчество отмечено премиями: имени П.П. Бажова, имени К.М. Нефедьева, имени Д. Мамина-Сибиряка, «Лучшая научная книга — «Русская поэтическая культура: сохранение целостности личности», многократный лауреат конкурса «Южноуральская книга».

Занимается художественной фотографией.

Профессор Челябинского государственного института культуры.

Член Союза писателей России.

Поэзия Нины Ягодинцевой создает особый поток энергии, увлекающий, захватывающий и погружающий читателей в ее внутренний мир. Звучание поэтического голоса, в котором и сердце, и ум в состоянии Творчества, генерируют и гармонию, и просодию. Обычное чтение вдруг оказывается неким таинством _— и её стихи вдруг становятся частью собственной жизни и души.

Развитие сюжетных линий, инверсионные или ретроспективные композиции отдельных стихотворений, только подчеркивают общее стремление поэтессы выразить и обрести истину, вернуться к утраченным идеалам. Абсолютно выверенный личностный камертон позволяет Ягодинцевой лирически выразить универсальные смыслы, и её стихи усиливают и оттенки, и отсветы:

О, эта жизнь захватывает дух

В неумолимый плен,

Не хлеб, но лёгкий тополиный пух

Даря взамен!..

И как посмеешь этот дар принять?

А не принять?..

Боишься крылышки ему примять —

Учись пленять,

Как эта жизнь — жестоко и легко,

Одной тоской.

Как этот пух, которого легло

Невемо сколь...

В псевдо-эпоху литературного маркетинга, когда главное определиться с сегментами и тенденциями читательского рынка, поэзия так и не стала товаром, и может быть, — к лучшему! Читатель, привыкший к тексту с гиперссылкамп, ощущает, как Нина Ягодинцева зовёт сердцем, и он откликается на зов. И на странице или на экране является стихотворение необходимое именно сейчас — обоюдное одиночество порождает чуткость, граничащую с обратной связью:

Как странно я жила! Как медленно дышала

Небесною водой немыслимых глубин!

И тайный страх точил серебряное жало —

Но мир меня хранил, и ты меня любил...

Мучительным глотком таинственной свободы

Насытилась душа, и обожглась, и к ней

Слетаются слова неведомой породы,

Светясь как снегири на тонких ветках дней…

Нина Ягодинцева приехала из Челябинска в Кемерово, в Кузбасс, а это более полутора тысяч километров, чтобы в Знаменитом поэтическом театре «ЛитерА на Советском» поделится своим Творчеством. «Стихи очень долго лежат в черновиках» сказала она — но мы готовы ждать и дождаться, видео:

https://youtu.be/o0CNUCPPrRk

Творчество Нины Ягодинцевой породило множество откликов.

Александр Карпенко — поэт, переводчик, телеведущий, поделился: «Нина Ягодинцева повествует об ответственности человека — перед миром, перед нашими потомками... пишет «высоким штилем», что представляется мне явлением неординарным среди уральских поэтов.

У выпускников Литинститута нет расхристанности рифм и разболтанности ритма, потому как их учили, что всё это важно в поэзии.

Ягодинцева – поэт-мистик блоковского мироощущения…. Мистика обрастает символизмом. «Ради тайны и сердца не жаль», — говорит Нина Ягодинцева. Она очень хорошо чувствует и передаёт сердечную тревогу. Порой человек обречён «ждать и жить, бросив жизнь свою в омут надежды». Но — рождается вера. И — уже намного легче стоять на ветру.

Поэт ощущает бытие как «сгустившееся время». Душу бередит тревога за вековые ценности, разрушаемые временем… Предчувствия, как правило, никогда не обманывают: в России бед хватает на каждое поколение. Стихи у Нины Ягодинцевой цельные, она говорит не отдельной строчкой, а всем стихотворением. Сказаться — книгой! Вот сверхзадача поэта.

…каждый читатель будет пристрастен в выборе понравившегося… — есть из чего выбирать. …сюжетность, которая по ходу стихотворения переплавляется в чистую лирику… Время — это наша невидимая книга. И поэт вычитывает во времени что-то своё. Добавляет к многоликому времени свой голос.

И нам остаётся только его услышать...».

Евгения Изварина, поэтесса, восхищается: «… стихи Нины Ягодинцевой способны заворожить — и приворожить. В них есть нерв и ритм, есть глубинный покой и фантастическое, присущее «донным травам», движение в покое. В ней есть главенствующая и всепроникающая — но не идея, не мысль, не эмоция, а – стихия, то есть естественная мелодия. Водная стихия. Мелодия дождя и капели, реки и ручья, волнующейся ивовой кроны, ударов весла, шума собственной крови в ушах... — все проявления, все ипостаси, все прикосновения — влажные, быстрые, изменчивые, неуловимые…

Любовь — неотвязная жажда и любовь — расточительная, взахлёб… поэт «жить не словом» не может. «Слов качающийся мост» — единственная, подчас, дорога и подмога, но, опять же, поэтическое слово для Нины Ягодинцевой — парус, уносимый в море, «провалы, стремнины, мели». Отсюда, должно быть, — разнообразие ритмов и строфики, смысловая вариативность, внимание к звуку и тону, музыкальность многих стихов. И в награду — магия без обмана, возможность словом трансформировать реальность, оставаясь собой — во многих мирах…».

Константин Рубинский, поэт, драматург, наш автор, определяет: «Поэзия Нины Ягодинцевой сама по себе как-то молчалива — прочёл, а ощущение неизьяснимости осталось, той самой «пронзительной невыразимости», которую так любит и чувствует автор.

Стихи сплетены из пауз… Слова — это просто форма», — говорит она. …далеко не символизм; напротив, поэзия здесь очень предметна, по пути к запредельному автором заботливо расставлены «земные» маяки, дабы оно отразилось в читателе через мирские любимые приметы. И светло становится от узнавания дивных мелочей — из них, «неумелых и неловких», ткётся дорога к горнему.

Всему привычному в этих строках сообщается небывалая глубина и высота...

Стихи Нины Ягодинцевой живут на той тонкой грани «между призрачным и настоящим», где не только одно умрёт без другого, но где порой и не ясно, что же иллюзорно, а что — подлинно. Сыростанский ли, таганайский рай, купальские ли праздники в гуще лесов у заповедных озёр — настоящее? Или зримее и правдивее то, что они собой воплощают, куда уводят нас, бескрылых, сомневающихся в истинности знака? Всякая фактичная земная примета — шёпот воды, тайно выспевающая земляника, «пасхальный сухарик со сладкой своей позолотой» — обеспечивается значимым и таинственным откликом оттуда, где любые загадки получат ответ, любые паузы станут одной — самой главной, где тебя простят и успокоят, и снег упадёт на истомившиеся от зноя губы… «Проспект заканчивается закатом», — говорит автор: вот оно, мирское, уходящее от самого себя...

Вечность, по Ягодинцевой, не мертва, не амбивалентна — она так же по-человечески наполнена вполне земным, так же уютна и утешна…

Во многих стихах Нины Ягодинцевой душа узнаёт самоё себя; а это ощущение — едва ли не единственное мерило подлинной поэзии».

И наши читатели теперь могут узнать самих себя в её стихах:

Петербургской Музе

Меж призрачным и настоящим

Ты пробегаешь налегке

В плаще, безудержно парящем

На флорентийском сквозняке,

С багряной розой в искрах света,

Прильнувшей иглами к груди...

Ворота каменного лета

Тебе распахнуты: входи!

Войди и вспомни: этот город

В твоём туманном сне расцвёл,

И вот его сквозь время гонит

Царей жестокий произвол.

Твой лёгкий плащ проспектом Невским

Плывёт, пока ещё в тени,

И режут нестерпимым блеском

Витрины, зеркала, огни...

Ты спросишь нас: зачем зовёте

И смуту сеете в умах,

Ведь всей дворцовой позолоте

Не отразить небрежный взмах

Плаща, полёт волнистой пряди,

Руки прозрачный холодок,

И молнию в случайном взгляде,

И спящей розы сладкий вздох...

Что настояще? Этот камень,

Точимый стылою волной,

Иль ты, неслышными шажками

Покинувшая мир иной,

Как девочка запретным садом,

Бегущая вдоль тёмных стен –

Всегда одна, со всеми рядом,

Не узнаваема никем?..

* * *

Едва отхлынут холода,

На берег оттепели вынесен,

Останется прекрасный вымысел

О гулком времени, когда,

О воздух каменный искря,

Россия падала, как колокол,

И мы тепла искали зря,

Облиты насмерть медным холодом:

Сума, тюрьма и синема

На перепутье обозначены.

А что поделаешь – зима

Всегда по снегу чертит начерно.

От огонька до огонька –

Звезда ли там, или пожарище –

Живи, прошу! Люби, пожалуйста!

Храни меня издалека.

***

И всё равно меня влечёт

В жестокий мир,

под низкий кров,

Пока испуганный сверчок

Поёт любимую, без слов.

Кто одарил тебя? О чём

Он размышляет над строфой,

Вздыхая, словно огорчён,

И повторяя: «Просто – пой…»

Из всех пронзительных утех,

Во всей томительной тщете –

Простая песенка для тех,

Кто умирает в темноте.

Сквозь ледяную скань зимы

Как мы идём на этот зов,

Необъяснимо спасены

Наивной песенкой без слов!

Как будто пить небесный мёд

Счастливо шествуем тропой

Прозрачных полуночных нот,

Легко затверженных тобой.

***

Листвы взволнованная речь

Ошеломляет, нарастая:

На этот ветер можно лечь

И долго мчаться, не взлетая,

Легко сминая гребни волн,

Сбивая лиственную пену,

Зелёный гул со всех сторон

Вбирая постепенно...

Пока в душе ещё темно,

Блуждает, словно свет в кристалле,

Всё то, что произнесено

Листвы закрытыми устами –

Всё то, что обретает слог

Вблизи молчанья, между строк.

Но если настигает страх

И даже защититься нечем –

На всех немыслимых ветрах

Распустятся полотна речи:

Спасти, утешить, оберечь,

Дать мужества на ополченье:

И небо – речь, и поле – речь,

И рек студёные реченья.

***

Сквозная память, тайная беда,

Извечное кочевье в никуда...

Бессонницы зелёная звезда

Бессмысленно горит в пустых осинах,

И низко-низко виснут провода

Под тяжестью вестей невыразимых:

И острый скрип несмазанных колёс,

И полуптичьи окрики возничих,

И сладковатый вкус кровавых слёз,

Из ниоткуда в памяти возникших,

И слабый крик младенца, и плащи,

Трепещущие рваными краями,

Безмолвно раздувающие пламя

Нощи...

Ты знаешь всё. Раскрыты небеса,

Как том стихов, но смятые страницы

Сияют так, что прочитать нельзя,

И силятся вздохнуть и распрямиться.

***

Когда в распахнутый закат

В Господень улей

Два белых ангела летят

В тревожном гуле,

Глубоко в небе выводя

Две параллели:

Финал растраченного дня,

Конец апреля, –

Тысячелетняя тоска

Любви и света

Бьёт прямо в сердце, как река

О парапеты.

Венецианская вода

Бессмертной жажды

Нам отвечает: никогда! –

На всё «однажды...»

И сердце плещется не в такт –

Ладони ранит,

И всё обманчиво, да так,

Что не обманет.

***

Охрана вооружена,

Дорога в белый сумрак брошена.

Вокруг такая тишина,

Что от неё не жди хорошего.

Январский холод зол и слеп,

И вполдороги – одинаково –

Кривая мельница судеб,

Крутая лестница Иакова.

По оба выросших крыла,

Куда бы злая блажь ни целила,

Зима в беспамятство слегла –

И ни кровинки на лице её.

Но с облаков наискосок –

Тонюсенький, вздохнёшь – и нет его,

Трепещет русый волосок

Луча залётного, рассветного…

Помилосердствуй же! И впредь,

Где горя горького напластано,

Не дай соблазна умереть,

Не допусти соблазна властвовать.

***

Вспомнил – и промолчи,

Вздрогнул – и успокойся.

Ангелы на покосе

Точат свои лучи.

Искрами бьёт по коже

Их незнакомый смех:

Гости-то не из тех

Мест – из других, похоже...

Песенок не поют,

Мёда на хлеб не мажут.

Лезвия отобьют –

То-то травы поляжет!

***

Переживя глухое бездомье,

Вёрсты тоски,

Берёшь ли нынче крошки с ладони,

Пьёшь из горсти?

Званая столькими именами –

Всё ль налегке?

Таешь ли, словно заря в тумане,

Снег в молоке?

Да, неизменно, по-детски робко,

Пряча лицо,

Ни одного, не забыв урока –

Любишь, и всё.

Ибо восстанут они из праха –

Пепел грести,

Где же им будет прильнуть без страха

К свету в горсти?

***

Город холодом набит,

Как мешок хрустящей ватой.

Не туманит, не знобит,

Но пылаешь виновато:

На рождественский мороз,

На крещенские оковы

Столько радости пришлось –

Нестерпимой, родниковой,

Обжигающей уста,

Занимающей дыханье,

Как дитя, или звезда,

Или свет под слабой тканью,

Ежедневной суеты,

Наспех сотканной вручную

За мгновенье до беды,

За полшага в жизнь иную…

***

Пади, вечерняя роса,

Роса вечерняя!

Прости за всё, за что нельзя

Просить прощения!

Пади, как падают в поклон

Пред виноватыми,

Сырой подол беря в полон

Лесными мятами!

Не зёрнышком среди хлебов,

Не рыбкой в неводе –

Пади, как падает любовь

Под ноги нелюби,

Пади на травы и цветы

Горючей влагою –

И он опомнится: «Да ты

Сегодня – плакала?..»

***

Стояла ночь – зелёная вода.

Я слушала невнятный шёпот крови.

И неотступно, словно невода,

Метанье звёзд преследовали кроны.

Я распахнула в глубину окно:

Струилась кровь, и речь её звучала,

Как будто бы стекавшая на дно,

В магическое, зыбкое начало.

Я знаю всё, что я хочу сказать.

Но речь её была такая мука,

Что никакою силой не связать

Могучий ток неведомого звука.

***

О, эта жизнь захватывает дух

В неумолимый плен,

Не хлеб, но лёгкий тополиный пух

Даря взамен!

Протянешь руку –

он летит в испуге прочь,

Замрёшь – и вот,

Наивный страх пытаясь превозмочь,

Он льстит и льнёт.

И как посмеешь этот дар принять?

А не принять?..

Боишься крылышки ему примять –

Учись пленять,

Как эта жизнь – жестоко и легко,

Одной тоской.

Как этот пух, которого легло

Невемо сколь.

***

Бежать,

спешить –

и не остановиться.

Мелькают окна,

взгляды,

листья,

лица,

Но вдруг однажды вспугнутая птица

Коснётся лба

стремительным крылом –

И в это же мгновенье всё кругом

Замрёт –

и не посмеет пробудиться,

Пока она

не позабудет страх,

Не запоёт в глубоких небесах.

***

Молиться и каяться поздно –

Загадано всё наперёд.

Грядущее ясно и грозно,

Как этот ночной небосвод.

Но сладко томиться надеждой,

Что жизнь повторится опять,

И снова над родиной снежной

Звезде равнодушной сиять,

И снова и кони, и сани,

И запах морозных овчин,

И сердце измучено снами –

Болит и болит без причин.

***

Мне видится, как будто снится

Знакомое давным-давно:

Старушки раскупают ситцы,

И макароны, и пшено.

Рубли измятые считая,

Едва губами шелестят,

Потом снимаются как стая

И в высь над городом летят.

Летят над серыми домами,

Над чёрным заводским прудом,

Отягощёнными крылами

На воздух опершись с трудом.

Они кружат нестройным хором

Под белой бездною небес,

Бессвязным птичьим разговором

Тревожа жителей окрест.

***

Как странно в вязкой пустоте

Среди погибших слов

Заговорить на языке

Утраченных богов!

Огонь бесплодный и ничей,

Но жечь ему дано.

Звучанье собственных речей

То смутно, то темно.

Оно темно, как белый снег

Во чреве зимних туч.

Сколь славен был далёкий век,

Сколь радостно могуч!

Покорно отпускаю ввысь

Сплетенье древних слов:

Печальным эхом воротись

На пиршество богов…

***

В тёмный сад, на самое дно, в траву –

Слышать, как бьётся из-под земли вода.

Как мне странно, что я до сих пор на земле живу –

Словно птица, не покидающая гнезда.

Как мне странно, что любит меня этот старый сад,

Словно я – это яблоневое дитя.

Он ведь знает, что я не обернусь назад,

Ни улетая, ни уходя.

Но пока моё сердце тут, у его груди,

Он сплетает ветви, пытается удержать.

Глубоко в полуночном небе плывут круги –

Кто-то канул в небо, и звёзды ещё дрожат.

***

Как я люблю этот поздний покой –

Низкое небо над белой рекой,

Выстланный снегом каменный мост,

Иву с охапкой брошенных гнёзд,

Издалека, где всходила заря, –

Бурое зарево монастыря,

Много ли, мало ли вёрст и веков

Шелест полозьев, удары подков,

И над покорным молчанием изб –

Флюгер безумный, жалобный визг…

Гл. 17

Как ворон, замерев над спящим Вавилоном,

Услышишь: ворота откроются со стоном,

Медлительный рассвет восходит на холмы,

Становится светло, но порожденья тьмы

Ещё тревожат сны, ещё в глухих трущобах –

То крадущийся шаг, то мерзкий хриплый шёпот.

Великий город спит роскошным сном блудницы,

И тьма глядит на свет сквозь узкие бойницы –

Туда, в туман полей. В привычной бедной сини

Мерцают купола погубленных церквей.

Жестокий царский труд напрасен – быть пустыне

На месте праздной родины твоей.

Покорствуя, сойти? Восстать ли против Книги,

Тысячелетний рок, как прах, смахнув с весов?

Но сквозь любой толпы приветственные крики

Ты слышишь гневный хор высоких голосов –

И нестерпимо сквозь небесный белый дым

Сияет юный Иерусалим.

***

Никто не едет – Бог с тобой!

Всё ветер, ветер – свист и плач,

Обрывок ленты голубой,

И белый плат, и чёрный плащ.

И кони, кони – им невмочь,

Хрипят и бьются под кнутом –

Всё ветер! Кто в такую ночь

Отважится покинуть дом.

И звёзды нынче не горят,

И окна бьёт больная дрожь.

Дорога в рай, дорога в ад –

Россия, осень, снег и дождь.

Настанет время, и по ней –

В замужество, на казнь, на суд –

На тройке загнанных коней

Тебя в неволю повезут.

И ты… да хоть кольцо отдашь –

С размаху, в поле, – всё равно –

За наважденье, за мираж,

За это светлое окно…

***

Ветка небесной сирени,

Свет рассыпая кругом,

Смотрит, как в нищем селенье

Гаснет последний огонь.

Стало пустынно и глухо.

Чует ночная трава,

Как повторяет старуха

Вечной молитвы слова.

Молит, склонясь головою:

Сирый, убогий ночлег

Да обойдёт стороною

Всякий лихой человек…

***

Уснуть, утомиться,

На локоть прилегши виском,

Восьмую страницу

Заметить вишнёвым листком,

И пусть, улетая,

Уносит свой лепет и блеск

Прозрачная стая

Почти незнакомых небес.

Я знаю – за ними

Откроется тёмное дно,

И звучное имя

Ему беспечально дано,

И там, словно в зеркале,

Виден ухоженный сад –

В нём листья померкли

И яблоки мягко блестят.

Как тёплые звёзды,

С ветвей улетают плоды,

Небесные вёрсты

Считая среди пустоты.

Сиянье всё выше,

Всё тише и явственней гул.

Садовник не слышит –

Усталый, над книгой уснул.

Уж август, и скоро

Уснёт успокоенный сад.

В глухие просторы

Плоды золотые летят,

И властью мгновенной

В пространстве прервётся полёт,

И в новой вселенной

Желанный росток прорастёт.

***

Ты ль это, жизнь, обложенная данью

Пустых, невыносимо долгих дней?

И мука одиночества сильней

Необъяснимой муки созиданья.

И сердце ждёт полночного труда:

И звук, и свет – всё обернётся вестью.

Какие тайны, образы, созвездья

Плывут в мои пустые невода!

Как рыбарь, поднимаю свой улов,

Перебираю спутанные сети,

И так светло среди тысячелетий

От серебристого сиянья слов…

***

От белых лент, от сонных рек

Сквозит холодное сиянье.

Пошли мне, Господи, ночлег –

Меня измучили скитанья.

В убогих русских городах

Горят огни до поздней ночи,

Но гаснет свет – и волчий страх

У спящих выедает очи.

И ясно слышно скрип саней,

Коней дыхание густое,

И ночь сияет всё сильней,

И всё темней в её просторе.

Куда идти? Кого винить?

Кого молить повинным словом,

Коль под Твоим высоким кровом

Нам негде голову склонить…

***

Сохрани его, земляничный рай –

В землю не бери, в небе не теряй.

Не пои тоской – напои росой,

Сбереги его, это мальчик твой.

Позади война, впереди война,

Крошится гранит, меркнут имена.

Позади зола, впереди огонь.

Заслони дитя – протяни ладонь.

Твой высокий дух в слове не воспет,

Молодой поэт от рожденья сед.

Если мы виновны одной виной –

Пощади его, говори со мной.

***

Гора стекает вниз. Под плитами базальта

Томится тишина.

И вечность, что была обещана назавтра,

Сегодня сочтена.

По каменным ручьям, по грозным гулким рекам –

Тома тяжёлых скал,

Как будто свой архив Господь-библиотекарь,

Спеша, перемешал.

Средь эпосов долин и грозовых риторик

С закладками цветов

Он ищет, торопясь, давно забытый томик

Своих стихов.

Куда бежать воде? Куда векам стремиться

И нам держать свой путь?

Мы отыскали том, но каменной страницы

Нам не перевернуть.

Кочевье

И сон в глазах чернее ночи –

Душа покинула ночлег

И провожает вдоль обочин

Неутолимый плач телег.

Накрыты душною овчиной,

Дыханье пряча, дети спят.

Тяжёлых звёзд полны пучины,

Как яблок августовский сад.

Душа, изгнанница из рая,

Скажи, что значит этот сон,

Где пыль, серебряно мерцая,

Легко хрустит под колесом?

Никто вослед им не заплакал –

Подите, коли Бог не спас…

И только гневный чёрный факел

До боли вглядывался в нас.

***

Никакая рука – только сердце удержит поводья,

Если хлынул апрель по дорогам и мимо дорог.

Что гадать на любовь по капризной весенней погоде –

Ты всегда одинок.

Словно сходит не снег – материк растворяется в прошлом,

И в угрюмое небо неспешно уходит река,

И лощёная челядь твоим подстилает подошвам

Облака, облака…

Небо платит за всё: невесомых апрельских дождинок

Ты уже получил, выходя из дубовых дверей

В этот город сырой, в ослепительный свой поединок

С горькой властью своей.

Потому что она обрекает тебя на сиротство,

Ибо только сиротство тебе во спасенье дано.

Остаётся – любить, потому что всегда остаётся

Только это одно.

***

Русское солнце, дорожное, скудное светом…

Очи в слезах – только я не узнаю об этом.

Грошик серебряный – хлеба купить или просто

В стылую воду забросить с Калинова моста?

Дайте вернуться опять по старинной примете

В эти скупые края, где серебряно светит

Русское солнце, плывущее хмарью февральской,

Детское сердце терзая тревогой и лаской!

Русское солнце! Холодное, ясное, злое,

Словно присыпано давнею белой золою,

Словно обмануто, брошено, но, воскресая,

Из кисеи выбивается прядка косая.

Медленно-медленно, свет собирая по искрам,

Я проникаюсь высоким твоим материнством:

Это душа твоя ищет меня, как слепая,

Бережным снегом на тихую землю слетая…

***

Я говорю: печаль мудра, –

Ещё не зная, так ли это.

Метелей дикая орда

Захлёстывает чашу света.

Стоят такие холода,

Что воздух бьётся, стекленея.

Я говорю: печаль добра, –

И согреваюсь вместе с нею.

И сонным полнится теплом

Мой дом у края Ойкумены,

И оседают за стеклом

Седые хлопья звёздной пены.

Свеча до самого утра –

Маяк для скудного рассвета.

Я говорю: печаль мудра, –

Ещё не зная, так ли это…

За тем невидимым пределом,

Где все невинны и чисты,

Как будто в фильме чёрно-белом:

Вокзал, автобусы, часы.

Туман ли, дым ли – странно горек,

Но это всё-таки весна,

И можно выбрать век и город,

Автобус, место у окна.

Из мира в мир, всегда навстречу

Иным улыбкам и слезам,

В слепое утро, зыбкий вечер,

Другой сырой автовокзал…

Душа моя, Господь с тобою,

Не говори, что жизнь прошла,

Когда ладонью восковою

Туман стираю со стекла…

***

Время ли ветром проходит сквозь сердце,

Воли ища –

Только пыльца серебристая сеется

С крыльев плаща.

Не отнимай, что судьбою не взято –

Малую часть!

Не наглядеться не то что на завтра –

И на сейчас.

Кажется, свет, что собрали по капле,

Весь пролился.

Кажется, сон. А спохватишься: так ли? –

Всюду пыльца.

Только душа со своею тоскою

В оба крыла –

Знает ведь, знает, что это такое –

И солгала…

В Лето Господне, в туманное лето

Жизни земной

Ей всё равно – тот ли век или этот,

Или иной.

***

Благословенна жизнь твоя,

И каждый миг подобен чуду.

Прости, Господь тебе судья,

А я тебя судить не буду.

Блаженным золотом даря

И первой стынью обжигая,

В старинном царстве сентября

Хранит тебя душа живая.

Безумствуй, властвуй, веселись,

Вино допил – бокалом оземь!

Смотри, какая даль и высь –

Как занавес раскрыла осень.

В пустых ветвях тепло тая,

Бредут деревья отовсюду…

Прости, Господь тебе судья,

А я тебя судить не буду.

* * *

Все ничего, а позовешь — не вскинется,

Ресницами тебе не дрогнет встречь

Печальница, молитвенница, схимница,

Спасительница речь.

Не пожалеешь — глянула бы пристальней! —

И смутный век за мимолетный взгляд.

Она стоит у жизни, как у пристани,

Где корабли горят,

Где светит через алое и черное

Глубокая морская синева,

Где не спросить: о Господи, о чем же я? —

Слова, слова…

Что видно ей через завесу дымную?

А дале — через тысячи завес?

Но сколько ни живу — живу и думаю:

Мы здесь,

У этой страшной пристани пылающей,

Где пламя с каждым выдохом сильней, —

Мы не одни. Мы рядом с ней пока еще.

Мы здесь, пока мы будем рядом с ней.

* * *

Ненасытной удалью молодой тоски

Воровская музыка мечется в такси.

Бьется в стекла, поймана черным коробком…

Что она, о ком она? Больше ни о ком.

Вспоминать не велено, все пошло не так:

От проспекта Ленина на Свердловский тракт,

Дальше — Комсомольского бурная река…

Помяни их, Господи: мальчиков зека,

Девочек без вызова, ужас черных трасс…

Музыка неистово обвиняет нас,

Выживших в развалинах, помнящих едва:

Музыке позволено, музыка права!

Слов не слушай, Господи: лгут слова навзрыд.

Плотный сумрак в городе фонарями взрыт,

Высверками высвечен, фарами в упор —

Музыка неистово продолжает спор

Не за души сгинувших в ужас и во тьму —

За невинных нынешних, за себя саму,

Разудало-жалкую в гиблой слепоте,

С неизменно ржавою финкой в сапоге…

* * *

Была весна, из первых, неприкаянных,

Покуда незнакома, но светла,

Земля зазеленела на проталинах

И в воздухе над ними зацвела,

Как будто колокольчик вверх подбросили,

Высоким звоном сердце обожгли —

И из семян, раскиданных по осени,

Леса полупрозрачные взошли…

Но ступишь в их зеленую распутицу,

Где мята, зверобой и череда, —

Случится жизнь, и больше не забудется,

Как прежняя забылась навсегда.

Мне было пять. Небесною громадою

Стоял весенний день передо мной,

И мне казалось — я лечу и падаю

В прохладный золотисто-рыжий зной…

Светлела просыхающая улочка,

Чернел, освобождаясь, палисад…

И ни следа младенческого ужаса,

Бессмысленно зовущего назад.

Мне было пять. Над буквами и числами

Еще довлели крепкие замки.

Но ясно было все, чему учиться мне

И чем душе спасаться от тоски.

* * *

Две машины с глухой тонировкой.

Что внутри, что снаружи — черно.

Проходящие как-то неловко,

Ненароком глядятся в окно.

Выпрямляют усталую спину,

Поправляют прозрачную прядь…

Эти две непонятных машины

Остаются у дома стоять.

Почему-то никто не увидел,

И от этого чуют беду, —

Выходил пассажир ли, водитель,

Хлопнул дверцей, курнул на ходу…

Ничего, кроме черного блеска.

Одиноко звенит тишина,

Белым флагом летит занавеска

Из раскрытого настежь окна.

На секунду отвлечься, и снова

Обернуться — а там никого…

Словно вестники мира иного,

Угольки от пожара его.

* * *

На крещенском морозе, на полном серьезе,

На хрустящем снегу золотые полозья…

Золотые, литые из солнечной стали —

Словно свет растворен в ослепленном металле…

На крещенском морозе, горячем на выдох,

Ни судьба не обманет, ни случай не выдаст:

Если день ненадолго, то ночи — с лихвою,

От собачьего лая до волчьего воя.

На крещенском морозе под лунной заплаткой

Жизнь покажется краткой, покажется сладкой,

И покатится весело в санках под горку,

И окажется долгой, окажется горькой.

Ах, когда б мы, наивные, вызнали сами,

Кто на ярмарке шумной дарил леденцами,

Раздавал да прихваливал сдобным словечком,

Все-то накрепко помня о детском и вечном…

* * *

Шел циклон. Гудели самолеты.

Бился на ветру сырой картон.

Ночь свою неслышную работу

Молча отложила на потом.

Отложила молча, не гадая,

Будет ли когда еще нужна…

И во сне лежала молодая

Северная гулкая страна.

В сердцевине марта, в седловине,

Над ложбинкой горного хребта

По незримой лунной половине

Пролегла туманная черта.

Под чертой темнели лес и поле,

За чертой светился грозный гул,

И делили мир на до и после

Те, кто спал, и те, кто не уснул…

* * *

О, я угадаю, наверно, не скоро,

Какими судьбами мы в небе носимы…

Высокие амфоры зноя морского

Везет караван через душные зимы.

Сломать бы сургуч, приложиться губами

К шершавому горлышку с привкусом глины —

Но волны, что прежде несли и купали,

Беззвучно уходят в ночные долины,

И амфора, ахнув, ложится на камень

Тяжелым, округлым коричневым боком —

И влажно блестит в полутьме черепками,

Как частыми звездами в небе глубоком.

И жажда моя неутешна отныне,

И сколь ни мечтаю забыть — бесполезно,

Как ветер качает мосты навесные —

Пути караванов сквозь гулкие бездны.

* * *

Задувает, метелит, вьюжит — но как легко

Пить ледяное, хрустящее снежное молоко!

Так и льнет, так и льется широкой рекой на грудь —

Успевай шубейку драную запахнуть…

Пахнет розами ночь — но откуда в морозы такой цветник?

Ароматный родник — даже ветер в испуге сник.

Словно смотришь в уютный садик через забор —

И глядишь на розы как вор, и дышишь как вор…

Это чистое, нежное, чуть взглянул — и уже украл…

Это в сердце как в тайнике: декабрь, Урал,

Ночь, морозец, сердце рвется из-под руки

Собирать горячие белые лепестки.

И морозец ему не указ, и ночь — не указ.

Если хочет оно украсть — ну как не украсть?

Это сердце, и что для него закон?

Только то и живо, что под его замком.

* * *

Так останься же тайной отрадой

Для моих неприкаянных дней,

Как сирень за церковной оградой

И фонарь, потускневший над ней!

Сквозь безумие и отреченье

Пред тобой на колени паду

Под его золотое свеченье

В полуночном церковном саду.

Ибо кто в этом мире не ищет

Гиблой славы страстей и обид?

Кто потом над своим пепелищем

В покаянной тоске не стоит?

Кто не молит золу золотую:

Озари, воскреси, оживи

Беспощадную, честную, злую,

Беззащитную правду любви…

Так останься же памятью майской

За оградою прожитых лет,

Где сияет прощальною лаской

Фонаря остывающий свет…

* * *

Как странно я жила! Как медленно дышала

Небесною водой немыслимых глубин!

И тайный страх точил серебряное жало —

Но мир меня хранил, и ты меня любил.

Империя в дыму как белый храм на круче.

И тридцать лет прошло — а все еще в дыму.

И ты в чужом краю. Но так, наверно, лучше —

Мой странный дар теперь не нужен никому.

Мучительным глотком таинственной свободы

Насытилась душа, и обожглась, и к ней

Слетаются слова неведомой породы,

Светясь как снегири на тонких ветках дней.

Империя в дыму. Взгляд опуская долу,

Не высмотреть зари, не выдохнуть — беда!

Горе глаза, горе — где звезды и глаголы,