С высоты птичьего полета

Роман Ханса Фаллады занимает в литературе и историческом сознании немцев место, схожее с нашей «Жизнью и судьбой» Гроссмана. Писатель-очевидец, опираясь на реальные факты, свидетельства, истории современников создает портрет нации в самую тяжелую и скверную для нее минуту. Создает образы палачей и доносчиков, соглашателей и борцов, людей, готовых всё и всех продать ради сладкого куска и тех, кто ежедневно рискует в противостоянии государственной машине уничтожения. Фаллада писал роман в перерывах между больницами, умер вскоре после его окончания. Больше полувека роман шел к своему читателю и в новом тысячелетии стал европейским бестселлером.

Сценограф Анна Курц поместила у задника огромный стенд-инсталляцию, где с высоты птичьего полета запечатлен Берлин – его дома, офисы, парки, тюрьмы, магазины и магистрали. На изготовление этого гигантского артефакта пошло более четырех тысяч предметов домашнего обихода 1940-х годов: вилок, сапог, сумок, футляров от часов и швейных машинок, туфель и ковриков, игрушек, коробок, посуды, пустых ящиков, книг, портфелей, даже унитаз… Город выстроен из предметов ежедневного обихода, которые для любого, кроме хозяев, являются барахлом, подлежащим утилизации. Железный стол легко превращается то в телегу, то в каталку, то в верстак, то в гильотину. Больше никаких предметов реквизита нет. Сцена пуста и гола, и герои только изредка подходят к стене-инсталляции, точно вглядываясь в свой город.

Одиннадцать актеров «Талия-театра», переодеваясь, меняя парики и накладки, толщинки и бороды, создают многонаселенный мир военного Берлина с его скудостью, жестокостью, безнадежностью и отчаянием, которые въелись в души людей, как въедается угольная пыль в кожу. Актеры играют легко, ярко, не боясь ни пафоса, ни крика, ни гротескных преувеличений, ни откровенного шаржа. История супружеской четы Квангелей, которая после гибели на фронте сына начинает распространять антифашистские открытки, растворена и вписана в общегородской пейзаж, где трусов и палачей куда больше, чем героев. Соседи, сослуживцы, офицеры гестапо, судебный следователь-криминалист, судья в отставке, торговка, осведомитель, почтальон, одичавшие подростки, тюремщики, чиновники, старая еврейка, прячущаяся в запертом доме, обаятельный бездельник, легко играющий на струнах женской жалости… Фаллада населил свой роман десятками лиц. Люк Персеваль постарался найти им запоминающийся сценический образ.

Российский режиссер вряд ли бы решился на столь неэффектный спектакль, опасаясь услышать в свой адрес уничижительное: «В Европе такое давно не носят, фу, какой нафталинный театр!» К счастью, провинциальных комплексов руководитель «Талии» лишен напрочь. И хотя в нашем отечестве он точно получил бы ярлык отсталого консерватора, в самой прогрессивной театральной державе Германии спектакль «Каждый умирает в одиночку» собрал практически все престижные премии. Это заставляет задуматься: так ли верны наши местные представления о новом слове в театральном искусстве? Похоже, что всякого рода «жесть», как и обнаженка, как и нецензурная правда жизни, для Европы – мода дня даже не вчерашнего, а позавчерашнего. И пока у нас открывают Америку радикальных интерпретаций текста, там и Боб Уилсон, и Люк Персеваль снова «носят» спектакли повествовательные, литературные, бережно сохраняющие не только дух, но и текст автора, ставят спектакли, которые одна из немецких газет назвала «нравственными в хорошем смысле».

Персеваль, когда-то лихо переписывавший Шекспира, сейчас удивительно деликатен с текстом Фаллады, сохраняя и перипетии сюжета, и массивы внутренних монологов. История героического и обреченного сопротивления двоих – всей полицейской машине, всему страху окружающих, всей безнадежности войны-мясорубки рассказана внятно, детально, убедительно. Все сюжетные линии доиграны до конца, все точки расставлены.

В финале убитые и убийцы собираются на авансцене, рассаживаются на железном столе, как в цыганской кибитке, а сзади нависают город Берлин и вся рухлядь давно ушедших лет.

…Мне давно казалась, что театральная афиша любого фестиваля показывает не столько объективную картинку мирового театра, сколько вкусы отборщиков. Лев Додин показал цельный, ясный и привлекательный мир своего мирового театра – от Брука до Персеваля – мир, о котором интересно думать и в котором легко дышать. Следующий Санкт-Петербургский Зимний фестиваль планируется провести в 2015 году, и его художественным руководителем прочат Валерия Фокина.