Posted 4 ноября 2004,, 21:00
Published 4 ноября 2004,, 21:00
Modified 8 марта, 09:38
Updated 8 марта, 09:38
Геннадий Рождественский
– В своем концерте накануне 7 ноября вы исполняете Бетховена, причем произведения по духу скорее не революционные, а монархические – кантаты «На смерть императора Иосифа II» и «На воцарение императора Леопольда II». Вам лично кто ближе – монархисты или революционеры? И еще, правду ли говорят, что дирижер оркестра – диктатор по профессии?
– Да, наверное, дирижеры – все диктаторы. Но без диктатуры здесь не обойдешься, ведь иначе невозможно убедить музыкантов в своих взглядах. Монархия или республика – для музыки не столь важно. Важно, чтобы был порядок. В 20-е годы пробовали создать Персимфанс – оркестр без дирижера. Но он быстро развалился. И потом, знаете, диктатуры и диктаторы разные бывают. Бывают с дубиной, бывают с убеждением, а бывает самый опасный тип – это ласковый диктатор.
– Ласковый диктатор? Это как?
– Вот скажите, кто был Тито? А Франко? Диктаторы. Я помню и Югославию времен Тито, и Испанию при Франко. Когда вы приходили при Франко в Мадриде в книжный магазин, то видели на полках сочинения Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина на русском языке и на испанском. Это на меня производило сумасшедшее впечатление. Я ведь когда ехал во франкийскую Испанию, хотел купить себе сапоги – мне говорили, что там ходят по колено в крови, что Испания залита кровью борцов за правое дело. При Тито в книжных магазинах продавались сочинения Солженицына на русском и на сербском языках, опять-таки совершенно свободно. Это диктатура? Диктатура! Но разумная.
– А как вы считаете, после Сталина были ли у нас диктаторы?
– Знаете, я жил при Сталине, и с его тотальной диктатурой никакая диктатура не сравнится. При Брежневе, наверное, была бюрократическая диктатура, но сравнивать со Сталиным – это смешно. Сегодня меня многие знакомые пытаются убедить, что и Путин диктатор. Может быть, я нахожусь в состоянии некоторой эйфории, но на себе лично я не испытываю никаких давлений. Открываю газету и читаю критику политики Путина. Я тут же задаю себе вопрос: о каком зажиме свободы слова идет речь?! При Сталине, да и позже я не мог ничего делать. Все надо было прошибать лбом: что играть, как играть, где играть, когда играть. Сегодня я могу исполнять все, что я хочу, в любой стране мира. Для меня это очень много. Мне говорят, а ты видишь, что во дворе твоего дома люди с утра роются в помойке. Я говорю, да, но ведь это есть во всех странах.
– Бетховена в России всегда считали революционером. Во всех советских учебниках написано: «Бетховена любил Ленин». Но кантаты, которые вы исполните, превращают композитора из бунтаря в конформиста, который пресмыкался перед сильными мира сего...
– Когда Бетховен написал эти произведения, ему и двадцати лет не было. Молодому Бетховену тогда, наверное, и в голову не приходило, что он может стать противником монарха. Но ведь Иосиф Второй в среде австрийской интеллигенции, да и германской, пользовался большой популярностью за ряд довольно либеральных реформ. Кстати, так сложилось, что в те времена из Лондона через Бонн возвращался домой великий Гайдн. Когда юный Бетховен показал ему партитуру этих кантат, Гайдн взял его за руку и сказал: «Ты поедешь в Вену и будешь у меня учиться».
– У наших композиторов получалось совсем наоборот – свои здравицы Прокофьев и Шостакович писали в расцвете славы. Но эти опусы разрушали композиторов не только как личностей, они деградировали как мастера.
– Да, по возвращении из-за границы регресс у Прокофьева был налицо. Но этот регресс не композиторского дарования, это регресс жертвы, страха. Человек с такими убеждениями и с такой силой, каким был Прокофьев, оказался капитулянтом из-за страха перед властью. На его глазах летели головы, его собственная жена попала в лагерь, и он сам каждую секунду ждал ареста. Вы знаете, что он сжигал свои книги, которые привез из Америки, те книги, которые его очень интересовали? Однако даже в таких сочинениях заказного порядка, как, скажем, в «Здравице» или в кантате «К 20-летию Октября», его мастерство остается на колоссальной высоте. Там нет никакого художественного компромисса. Его седьмую Симфонию тоже боюсь назвать компромиссом, но это падение – физическое. Слушая ее, понимаешь, что человек избит до полусмерти, он же еле-еле поднялся и был готов на все, чтобы выжить.
– Получается, что как только российские музыканты (а равно как и писатели, поэты, художники) идут на поводу у власти, они деградируют?
– Да, безусловно, потому что он становится исполнителем социального заказа. Но ведь Прокофьев в молодости тоже верил в идеалы революции. Когда он вернулся через год после революции в Россию, он не был запуган. Позже написал колоссальное полотно – кантату «К 20-летию Октября». Во времена Хрущева я хотел записать ее на радио. Мне сказали: нет, об этом даже не может идти речи. Играть можно, но без 9-й части, где звучит «Клятва Ленина Сталину». Другой вопрос, что этой клятвы не было – это письмо-завещание придумали уже после смерти Ленина. Но 9-я часть у Прокофьева называлась именно так. Предложили либо ее выкинуть, либо заставить хор петь ее без слов – с закрытым ртом. Мне удалось доказать, что такое мычание будет иметь негативный эффект. Позднее, когда мы исполняли кантату в Лондоне, меня пригласили читать ленинские слова. Я сидел за кулисами, а потом выбежал перед сценой с медным рупором в руках, вызвав невероятную панику в зале. Все решили – либо Рождественский с ума сошел, либо хочет остановить концерт. А я прокричал текст и убежал. Потом журнал «Граммофон» в рецензии на это исполнение написал, что мне очень удалась роль Сталина.
– Сейчас во всем мире стали активно бороться с терроризмом. А вас эта борьба не коснулась?
– Еще как коснулась! Вот моя ученица прилетела позавчера на концерт из Швеции. Их держали в аэропорту три часа, обыскивали, и все из-за того, что в самолете должна была лететь чеченка, просто чеченка... А год назад в Лиссабон меня в целях безопасности просто не пустили на концерт.
– Не пустили на ваш собственный концерт?!
– В Лиссабоне у меня были запланированы два концерта. В первый день я приехал за час до выступления. А там вход для зрителей и артистов один. И вот у входа стоит господин, который требует у меня билеты. Я говорю, дело в том, что я дирижирую, а он мне: «Ничего не знаю, давайте билет!». «Зовите администратора», – говорю ему. Пришла дама очень неприятного вида, наглым тоном спрашивает: в чем дело? Я снова спокойно объясняю, что я пришел дирижировать. Она мне отвечает: «У вас нет бейджа, и я не могу вас пропустить по правилам безопасности. Отойдите, не мешайте проходить зрителям». И я ушел. Концерт не состоялся. Через час приехали представители администрации, мне объяснили, что эта женщина исполняла свой долг – она нанята, чтобы обеспечить безопасность. Правда, во второй вечер, когда я приехал, все стояли по струнке.
– Геннадий Николаевич, сегодня все чаще оркестры возвращаются к принципам бетховенских времен, когда оркестром дирижировала первая скрипка или пианист. Как вы относитесь к таким опытам? Что думаете об опыте дирижерства Спивакова и Плетнева?
– Что касается Спивакова и Плетнева, это вопрос профессионально-этический, я бы не стал его касаться... Тем самым я вам говорю, как я к этому отношусь. Но в остальном порою я с ужасом вижу тенденцию подмены профессии, причем не только в России. Мы видим дирижирующих скрипачей, мы видим дирижирующих пианистов, дирижирующих певцов. Знаете, как Пласидо Доминго дирижировал в Метрополитен «Летучую мышь»?! Но это все замечательные музыканты. Я знаю другой пример, когда некий бизнесмен Гилберт Каплан так «полюбил» музыку Малера, что в сорок лет нанял репетитора-пианиста, который два года учил его, как дирижировать второй симфонией Малера. Тот запоминал, как дрессированная мартышка, где надо махнуть левой рукой влево, а где посмотреть в правый угол. И этот человек потом объехал весь мир, покупая любой оркестр и дирижируя исключительно второй симфонией Малера. Это, пожалуй, единственный пример такого дирижера. Все видят, что он стоит за пультом во фраке. Он дирижирует второй симфонией Малера? Да! Но разве это не надувательство?! Дошло до того, что Малеровское общество в городе Амстердаме продало ему рукопись второй симфонии Малера. Потому что им не на что было делать ремонт здания фонда. В Голландии не могли гарантировать помощь Малеровскому международному обществу, но пришел господин Каплан, сказал: вы мне продайте партитуру, получите деньги и ремонтируйте. Все. Что же можно сказать после этого? Так что дирижер, наверное, должен быть диктатором, но ведь диктатор в музыке – это еще далеко не все.
Справка «НИ»
Геннадий РОЖДЕСТВЕНСКИЙ родился в Москве 4 мая 1931 года. Он вошел в историю как один из дирижеров-новаторов, пропагандист современной музыки. Он был первым исполнителем произведений Шостаковича, Прокофьева. Ему посвятили свои произведения крупнейшие композиторы современности, среди которых Альфред Шнитке, Родион Щедрин, Софья Губайдулина. Большая часть жизни маэстро связана с Большим театром. В 1951–1960 гг. он был дирижером, в 1965–1970 гг. главным дирижером Большого театра, а с сентября 2000 по июнь 2001г. – музыкальным руководителем ГАБТа. В 1961–1974 гг. Геннадий Рождественский руководил крупнейшими зарубежными оркестрами – Стокгольмским Королевским симфоническим оркестром, оркестром Би-би-си, Венским симфоническим оркестром, Токийским оркестром «Иомиури», почетным дирижером которого он является и по сей день. В 1970 г. Рождественскому была присуждена Ленинская премия за работу над балетом Арама Хачатуряна «Спартак», в 1976 г. присвоено звание «Народный артист СССР», в 1990 г. – звание Героя Социалистического Труда.