Posted 4 августа 2011,, 20:00
Published 4 августа 2011,, 20:00
Modified 8 марта, 02:09
Updated 8 марта, 02:09
Композитор Раймонд Паулс
– Раймонд Вольдемарович, почему спектакль поставят именно в «Балтийском доме»?
– Этот театр очень тесно связан с разными странами, которые находятся вокруг Балтийского моря. Мы уже как-то показывали в нем свои спектакли. Директор театра Сергей Шуб постоянно ищет новые контакты, и у него это получается. Недавно в «Балтийском доме» поставили «Чайку» вместе с литовскими актерами, были постановки и с эстонскими коллегами, и с латвийскими. Я как-то показал Сергею Шубу свой диск с циклом своих песен на стихи Евтушенко, которые спел латвийский певец. Ему понравилось. Так получилось, что именно музыка стала основой спектакля. Там прозвучат тринадцать моих песен. Время еще есть, посмотрим, как все сложится. Но, мне кажется, есть интересный ход: все актеры – молодые ребята, нет ни одной суперзвезды. И мне это нравится.
– Вы написали песни только на новые стихи Евтушенко?
– Не только. Идея написать цикл на его стихи пришла мне случайно. Нашел в своем архиве песню «Дай Бог», а потом мы с Евтушенко как-то встретились в Витебске. Он подарил мне несколько новых стихотворений. Сегодня чаще всего трудно назвать стихами то, что поют. Это скорее тексты, а стихи Евтушенко и без музыки – настоящая философия. В восьмидесятые годы я уже сочинил три песни на его стихи – «Старый друг», «Раны» и «Дай Бог». Кроме последней, которую пел Малинин, они не исполнялись. Как-то, играя мелодии этих песен на рояле, я подумал, что можно сделать целый цикл на стихи Евтушенко. Он очень большая фигура в русской литературе.
– Почему одно из стихотворений Евтушенко в этом цикле вы неожиданно положили на джазовую мелодию?
– Я решил подойти к его стихам с разных позиций. Правда, есть вопрос: как их исполнять? Может, это джаз? А может, романс? Или, может быть, есть признаки рок-музыки? По-разному можно исполнить, но самое трудное будет другое – донести до слушателя сами стихи.
– Сомневаетесь, что поймут?
– Важно, как воспримут их содержание. Ведь могут и просто поверхностно воспринять.
– Когда-то вы с Вознесенским чуть ли не на спор написали несколько шлягеров – «Танец на барабане», «Миллион алых роз»…
– У многих представителей серьезной музыки отношение к шлягерам злобное: «Что это такое? Два аккорда… Это примитивно!» Но, видите ли, если бы у певцов не было этих шлягеров, то никто бы их не знал. Когда-то у меня были такие песенки, как «Листья желтые», «Миллион алых роз», и именно они дошли до публики.
– А разве можно написать шлягер на спор?
– Никто не знает, станет ли песня шлягером. Все говорят, что ничего в них сложного нет, всего два аккорда. Но вы попробуйте сами написать шлягер, если так все просто. Как это удавалось мне, я не знаю. Возможно, просто удачная комбинация. Все знали проигрыш «Миллион, миллион, миллион алых роз», но вы думаете, что кто-то знал остальной текст песни? Никто. Сегодня мало песен, которые стали бы хитами. Мало хитов, которые пела бы публика.
– Андрей Петров рассказывал, что музыку «Мохнатого шмеля» он написал, гуляя утром по берегу Рижского взморья.
– Возможно, у него так и было. Когда говорят, что для творчества нужны какие-то погодные условия, мне смешно. Я сижу за роялем, играю, иногда случайно могу нащупать какую-то мелодию: «Ага, что-то интересное, надо записать». Что это – интуиция или мой профессионализм? Не знаю. Писателям, может, нужна какая-то погода… Наверное, Петров так и написал свою песню, шел-шел, что-то свистел и насвистел. Я отношусь к этому с легкой иронией. Профессионал все-таки сидит за инструментом, играет, импровизирует.
– Сколько часов в день вы проводите за роялем?
– Сейчас не так много, как раньше. Когда учился в консерватории, то как пианисту мне нужно было много тренироваться. А в моем жанре не важно, сколько времени ты проводишь за роялем. Правда, классику играть я уже не смогу и не буду, но все равно заниматься надо. Может, композитору это не так важно, они часто очень плохо играют на рояле.
– Вы сказали, что соскучились по хорошим стихам, а по хорошей музыке скучаете?
– Я с большим уважением отношусь к классической музыке, но сам работаю в другом жанре. Тем не менее и в легком жанре надо быть профессионалом. Здесь очень важно умение аранжировать, подобрать стихи, иногда сперва пишется мелодия, а потом стихи. Но я всегда считал, что к классике надо относиться с большим уважением. Чайковский, Моцарт, Бетховен, Рахманинов – вот из чего состоят культурные ценности мира.
– Как бы вы оценили современную музыкальную жизнь Латвии?
– У нас появились какие-то позитивные моменты. Несколько исполнителей симфонической музыки вышли на европейский и мировой уровни. Хотя Марис Янсонс уже не наш, но все равно латыш, сделал большую карьеру, стал великим дирижером. Есть еще латыш почему-то со шведской фамилией Нельсон, сейчас он дирижирует Венским и Лондонским симфоническими оркестрами. Есть пара певиц, которые получили признание в Европе. В то же время есть проблема: рынок в маленькой Латвии не может обеспечить работой. Все равно нужно стремиться или на запад, или на восток. Раньше были хорошие контакты с Россией, сейчас их меньше. Россия бережет свой рынок. В легкой музыке у нас нет исполнителей, которые вышли бы на мировую арену. Заметьте, что и Россия, и все бывшие республики не пробились на европейский рынок.
– И что бы нам ни говорили про Диму Билана…
– Какие-то намеки есть, но ведь нет никого, кто попал бы в хит-парады Англии или Франции.
– Постойте, но была же группа «Тату»…
– Была. Один раз прорвалась и быстро исчезла. Это все бизнес. Сказать, что это был уровень, например, «Битлз», нельзя. Кроме конкуренции большую роль играет язык. С нашими – прибалтийскими и славянскими – языками в Европе делать нечего. Остается или учить английский, или двигаться на восток. В России певцов спасает громадная территория, где есть аудитория, которая понимает русский язык.
– Вы упомянули про бизнес на эстраде. Когда-то благодаря вашим песням стали популярны Лайма Вайкуле и Валерий Леонтьев. Для вас это тоже был бизнес?
– Абсолютно никакого. В советское время я получал приличные авторские за то, что мои шлягеры исполнялись на концертах, по телевидению, и особенно в ресторанах. А за те песни, которые я написал для Вайкуле или Леонтьева, мне никто не платил. Сколько песен я подарил Пугачевой! Мы считали неприличным брать за это деньги.
– Сегодня мало кто это поймет…
– Такое было время… У Аллы тоже была какая-то ставка, сколько-то рублей. В то время мечтой композиторов было исполнение песни на конкурсе «Песня года». Все так радовались этому.
– Сохранился ли в Латвии Союз композиторов?
– Умер. Этот союз был нужен, когда был Советский Союз и были какие-то деньги, которые распределялись. Я помню, как мы выбивали их для нашего кино, ведь в год на Рижской киностудии снималось по восемь фильмов. Недавно зашел на нее, вспомнил, как мы весело жили на ней, снимали кино, писали музыку, – такая жизнь кипела! Сейчас там ничего нет.
– Может, должна быть какая-то организация, объединяющая профессионалов в музыке?
– Наверное, это должен быть профсоюз, который защищал бы музыкантов, помогал им. В Америке профсоюзы практически всё контролируют. Не дай бог, если ты закончишь свое выступление после двадцати двух часов. Ни минутой позже. Или свет отключат. У них есть список требований к работодателям: какого музыканта можно использовать, а какого нет, кому дать работу, кому не дать. Даже просто так нельзя уволить человека. А у нас…
– Ваши коллеги в России активно обсуждают тему защиты авторских прав. Насколько эти права защищены в Латвии?
– У нас есть какая-то контора, которая этим занимается. Кто-то получает двадцать процентов, кто-то пять, но в остальном ничего непонятно. Впрочем, во всем мире с авторскими гонорарами всегда были туманные дела. Например, я по сей день получаю из Японии деньги за «Миллион алых роз». В восьмидесятые эта песня стала у них суперхитом, и до сих пор ее поют на караоке.
– То есть они платят даже за исполнение песни на караоке?
– Конечно. В Японии все очень строго – они присылают мне огромную пачку бумаг, где расписано: где, когда, кто исполнял песню на концертах, радио, телевидении и караоке. В свое время я получал очень приличные деньги, сейчас меньше – несколько тысяч долларов в год.
– Из России тоже поступают авторские?
– Теперь – да. Один раз в год пересылают. Но все как-то непонятно устроено. Когда перечисляют из России, то сначала снимают налог там, а потом, когда получаю в Латвии, опять нужно платить налог. Ну сколько же можно?
– На одной из недавних пресс-конференций вы назвали конкурс «Новая волна» «центральным событием года»…
– А вы не заметили, что я сказал это с иронией?
– Так это была ирония! Почему?
– Оказалось, что сегодня – это единственный музыкальный конкурс. Фестивали в Сопоте, Праге, Болгарии, которые были в советское время, ушли в прошлое. «Новая волна» – фактически единственный конкурс, уже со своими проблемами, не хочу о них говорить. Я там не хозяин. Я считаюсь там…
– …свадебным генералом?
– Можно и так сказать. Или памятником. Там всё решают другие люди. И, конечно, телевидение. С людьми с телевидения можно много спорить, но они чувствуют свою власть. Если бы не телевидение, конкурс можно было бы сразу закрыть. Все стремятся попасть туда только потому, что там будет телевидение.
– Значит, это бизнес?
– Бизнес. За каждой певицей стоит хоккеист или владелец заводов-пароходов.
– Как вы общаетесь с этими денежными мешками?
– На расстоянии. Они чувствуют, что я от них не завишу.
– В начале девяностых вы были советником президента по культуре, даже в какой-то партии состояли. Сегодня не тянет в политику?
– Нет. А зачем? Политика – это не мой путь.
– Но вы же были еще и министром культуры Латвии. В российской прессе очень обсуждалось, как вы, будучи министром, закрыли русский театр в Риге. Разве это не политика?
– На самом деле журналисты, как всегда, все перевернули. Это был не русский театр, а комсомольский… А режиссер больше находился за границей, чем в своем театре. Зачем же был нужен такой театр, тем более если на спектакли продавалось по два билета? Другое дело, что в то время начались разговоры о том, чтоб закрыть русский драматический театр. Но мне удалось отстоять его. Его не только не закрыли, но и отреставрировали. Он до сих пор находится в центре Риги. Я никогда не стоял на антироссийских позициях, наоборот, всегда был за хорошие отношения с Россией.
Справка