Жизнь после живописи

О смерти живописи (реалистического изображения красками) начали говорить еще полтора столетия назад, когда изобрели фотографию. Впрочем, с таким же упорством каждый сезон и на каждой ярмарке критики провозглашают ее возвращение. Раньше свидетельством кончины «масляного реализма» служила абстракция: Малевич с Кандинским – среди главных гробовщиков. Теперь и сама абстрактная картина превратилась в антиквариат. Похороны живописи нынче обставляются арт-объектами и инсталляциями. У французов, всегда чутких к языку искусства, имеется свой авторитетный могильщик – Марсель Дюшан. Он, как помним, выставил писсуар и заявил, что арт-произведение – это не предмет, а контекст.

В принципе все эти культурные экскурсы можно спокойно оставить. Если верить французам, живопись выжила и нашла себе массу удобных лазеек. Одна из них – в дизайне. Когда Джон Армледер красит белилами спинки стандартных кресел, он конкретно занимается живописанием. Или когда Ребекка Хорн (бывший модельер) насыпает в середине зала горку желтого красочного пигмента, а потом подвешивает над ней маятник, она тоже говорит об «алхимии» живописи. Наконец, этнический турок Саркис растворяет в блюдцах с водой краски, добиваясь такого же колора, какой мы видим на картинах пейзажиста XIX века Каспара Фридриха. Живопись – это элемент оформления идеи, крючок, на который можно поймать доверчивого зрителя. Бертран Лавье поверх фотографии с сельским пейзажем пишет точно такой же пейзаж маслом (и в тех же черно-белых фототонах) – многие художники делают это втихомолку (рисуют картины по фото), а господин Лавье объявляет искусством парадокса.

Привычная картина – холст плюс масло – разложена на выставке по всем статьям. Где-то меньше: как в случае с классиком абстракции девяностолетним Пьером Сулажем – он вслед за Малевичем покрывает холсты черной краской. Где-то больше: швейцарец Реми Цауг искренне восхищен картиной Сезана «Дом повешенных» и в течение пяти лет изучает ее и делает заметки. Так вот именно эти заметки (отпечатанные на листах и слегка замазанные белилами) и стали основой для «новой» картины.

Но речь даже не о том, как современные мастера используют потенциал классики. «После живописи» – это кураторский проект дюшановского свойства. Имеется набор произведений, и дан точный сигнал для их восприятия. Только тут и понимаешь, что картиной может быть что угодно (даже неоновые трубки Франсуа Морелле), если только они подаются «как картина», с музейным пиететом и любовными аннотациями. В этом смысле самый знаковый объект выставки, встречающий посетителей при входе, – композиция Мари Бурже «Зритель». У стены стоит черный постамент, над которым висит застекленная рама с пустым паспарту. Произведение «оживает», когда к нему подходит зритель – он отражается в белом поле. Впрочем, и без всяких отражений посыл понятен: картина – это просто рама, нечто отграниченное от естественной среды, приподнятое над реальностью. В таком ракурсе и вся выставка «После живописи» – это большой живописный коллаж под названием «музей без картин».

Отдельно стоит сказать об уровне и происхождении коллекции. Ее история – это попытка государства привить вкус к современному искусству, вывести его за пределы столицы. Так во французских регионах по типу партийной сети возникли артистические Фонды (FRAC – всего 22 филиала). Так у Бретани появились бюджеты для закупки своего музея современного искусства (помимо французских художников, имена которых мало что нам говорят, здесь много реально мировых звезд), отсюда и бурная выставочная жизнь, и просветительская работа. На фоне наших судов и скандалов французские вливания в современников кажутся слишком уж экстравагантными – ведь те даже маслом толком не пишут.