Posted 4 июня 2014,, 20:00
Published 4 июня 2014,, 20:00
Modified 8 марта, 04:12
Updated 8 марта, 04:12
«Я не пишу портреты. Мне ваши лица вообще не интересны, – заявил художник на вернисаже, когда его спросили, что же все-таки значат его странные персонажи. – Сначала их называли «морды» и говорили, что они пародируют советских героев. Для меня же это человек вообще, без привязки к какому-то конкретному лицу». Между тем едва ли не под каждой второй картиной на табличке значится «Портрет». На первом этаже, где показаны ранние вещи, и вовсе имеются очень узнаваемые автопортреты мастера. Особенно выразителен «Автопортрет с Рембрандтом», написанный к своему дню рождения 15 июня 1971 года: два художника в кроваво-красных разводах. Рембрандт в данном случае интересен Целкову как анахорет и подлинный нон-конформист, к концу жизни отказавшийся от «правильной» живописи ради горькой правды.
Если верить устроителям выставки, задача стояла у них стояла не из легких: они не хотели устраивать ретроспективу и перегружать два этажа подробным показом всех периодов творчества. Решено показать самого лучшего Целкова, его знаковые и важные вещи. Сам автор выбирал принципиальные картины. Это, само собой, потребовало массу усилий, чтобы, например, доставить одно полотно из Эрмитажа или попросить великолепные ранние произведения из музея Евтушенко, договориться с коллекционерами. Большое количество работ приехало из мастерской художника. Но все невидимые миру слезы кураторов окупились: редко в Москве можно увидеть столь цельную, эффектную и по-европейски рафинированную экспозицию. Если бы еще немного перебрали с картинами, получилась бы типичная выставка семидесятника, наверстывающего свое право на персоналку в Третьяковской галерее. В данном случае мы увидели актуального модерниста.
Собственно, в этом и состоит главное открытие. Вместо нон-конформистской позы, когда содержание важнее формы, здесь обнаруживаешь потрясающую пластику и палитру. На втором этаже, где собраны монументальные работы последнего времени, в буйстве целковской плоти становятся очевидны его связи с Пикассо, Ботеро, Муром и другими столпами ХХ века. Здесь понимаешь, что все «морды» – не просто порождения горячечного сознания зэка (а Целков подробно на вернисаже рассказывал о том животном страхе, который возникал при общении художника с советскими органами), но нечто действительно глобальное, имеющее отношение к первоосновам мира и человека.
Нельзя сказать, что общение с искусством Олега Целкова дарит много радости и надежды. Скорее даже наоборот: парадокс целковской живописи в том, что при невероятно чувственной фактуре, люминисцентности и телесности, она одновременно отталкивает, внушает панический страх и трепет. И сам художник нередко провоцирует далеко не идиллические эмоции. Так, свою выставку он назвал «Бубновый туз», намекая на тюремные символику (бубновыми тузами называли каторжников). Но одновременно тут прочерчиваются линии к русскому авангарду с его «Бубновым валетом». В самой живописи помимо тем и сюжетов возникает глубина и философия, до которой поднимались именно авангардисты. Надо заметить, что парадоксальность у Целкова во всем. Даже в отношении к собственной выставке и биографии. По поводу своего юбилея он заметил: «Юбилеи празднуют для того, чтобы ты понял, что когда-нибудь наступит 80-летие. Дальше отмечать уже бессмысленно».