Взрыв формы

Мы давно знали, что современное оборудование позволяет театральной сцене в буквальном смысле танцевать. Позволяет ронять многотонные штакетины и останавливать их в миллиметре от стоящего стеклянного стакана. Позволяет утапливать пол в подводное царство и поднимать под облака… Однако все эти головокружительные возможности собственно в спектаклях используются на те самые два процента, на какие мы используем нашу бытовую технику (микроволновка может и жарить, и варить, а мы в ней только размораживаем курицу). Сезон 2013/14 года может войти в историю русского театра именно как сезон внедрения высоких технологий в практику.

Как пояснил в предпремьерном интервью Николай Рощин, «содержание, если оно есть, всегда стремится к четкой форме».

В спектакле «Старая женщина высиживает» давний интерес режиссера к абсурдистским пьесам получил мощную техническую поддержку Новой сцены Александринки. Написанная в 1968 году пьеса Тадеуша Ружевича решена Рощиным (который здесь выступает как режиссер-сценограф) с какой-то поразительной сценической свободой и убедительностью. Сценическая картинка так хороша, что тень Боба Уилсона, кажется, могла бы поднять большой палец.

По всей длине Новой сцены выстроен тяжеловесный бункер с низко нависшим потолком. На втором этаже разместились стулья, готовые в любую минуту опуститься в прорезанные люки. Туда же вверх улетит придуманная режиссером ракета с космонавтом Мефодием, который будет слать позывные оставшемуся на Земле Кириллу. Справа – предбанник, где дремлют и дерутся официанты. Слева – огромный вентилятор-турбина, вращающийся с завывающим лязгом.

Композитора Ивана Волкова можно назвать полноправным соавтором спектакля. Сочиненная им акустическая среда включает и городские шумы, и лязг разнообразных приборов, и крики чаек за стеной (серая стена бункера раздвинется, и мы увидим огромное замусоренное пространство вплоть до горизонта). Собственно, мелодию будут выводить два мумифицированных тела, примотанных к инвалидным креслам. Когда они не нужны, кресла находятся в горизонтальном положении. Потом их аккуратно поднимают вращением рукоятки, потом врубают шнур в электросеть – и из конвульсивных вздрагиваний постепенно рождается музыка.

Тадеушу Ружевичу казалось, что он описывает абсурдный и невероятный мир. «Человечество опять на грани мировой войны», – констатируют на сцене официанты и посетители, и им согласно кивает зрительный зал: да, серой уже не просто пахнет – воняет. Желание Старой женщины родить в 85 лет во времена Ружевича звучало вызовом, а у нас уже стало буднями. Отрывистые диалоги Ружевича отнюдь не более обрывисты и отвлеченны, чем опыты вербатима.

Актеры Александринки играют с правильным ощущением временной дистанции. Особенно хороши в этой постановке женщины – Елена Немзер, Янина Лакоба, Елена Вожакина, Марина Рослова, точно уловившие небытовой звук автора. Но, похоже, исполнителям еще нужно время, чтобы освоиться с новыми предлагаемыми обстоятельствами мобильного пространства высоких технологий.

Висящий над сценой, разрезанный по диагонали кубик-рубик Робера Лепажа в спектакле «Гамлет/Коллаж» в Театре наций, по выражению одного из блогеров, «выносит мозг». Это динамическое пространство вращается в пустоте, дверь становится люком, а окно – прорубью. Накладывающиеся на пол и стены проекции мгновенно превращают тронный зал в заросший сад, кабинет Полония – в пруд, куда пришла купаться Офелия.

Робер Лепаж всегда с удовольствием соединяет в своих спектаклях новые технологии и старые театральные традиции. Здесь виртуозная конструкция сценографа Карла Фийона, световые чудеса художника Бруно Матта, видеоинсталляции Лионеля Арну соединяются со старинной театральной магией актера-трансформера (мы можем вспомнить превращения великого Аркадия Райкина, мгновенно менявшего характер и облик, создавая целую галерею разнообразных типов). В «Гамлете/Коллаже» все роли – мужские и женские – играет Евгений Миронов, демонстрирующий чудеса техники. За угол дома заходит полуголая Офелия с распущенными волосами, а через пару секунд в дверях появляется усатый Лаэрт в мундире. Гамлет перевоплощается в Полония, Дух – в хромого Клавдия, Горацио – в пританцовывающего Озрика.

Немногие исполнители в нашем театре смогут выдержать предложенный Лепажем темп и уровень игры. Евгений Миронов тут работает на пределе физических сил и во всеоружии техники, однако найти-таки ему дублера в Гамлете можно. Как можно подобрать другую пьесу для пространства Лепажа. Оно вполне подойдет не только для приключений шизофреника, вообразившего себя принцем Датским, но и для полетов Человека-паука, и для подводных странствий капитана Немо (недаром одна из лучших сцен в спектакле – утопление Офелии, засасываемой водоворотом, уходящей на дно среди немыслимой красоты царства Нептуна).

Злопыхатели, упрекающие театр за «чересчур дорогие» декорации, просто еще не осмыслили всех потенциальных возможностей творения Лепажа – Фийона. Это пространство, действительно, самодостаточно и самоигрально.

Абсолютный художественный артефакт, оно может жить без людских фигур и продуцировать самостоятельные смыслы. В нем можно увидеть схематичное изображение пульсирующей клетки мозга и отдельную клетку-обиталище, за пределы которой стремится человеческое «я»…

Когда-то, в далекую дорежиссерскую эру, в одной и той же декорации игрались десятки разнообразных спектаклей. Похоже, на новом витке истории мы возвращаемся к универсальному сценическому пространству, которое воспроизводит не столько дух пьесы, сколько универсальный образ мира, каким его видит создатель спектакля.