Posted 4 января 2019,, 21:00

Published 4 января 2019,, 21:00

Modified 7 марта, 16:04

Updated 7 марта, 16:04

Константин Потапов: "От точки А до точки Б судьбу не сузить"

Константин Потапов: "От точки А до точки Б судьбу не сузить"

4 января 2019, 21:00
Поэзия тем и хороша, что каждый мастер в ней - индивидуальность. И все же: а каким должен быть современный поэт? Не знаю. Но творчество Константина Потапова - на переднем крае языковой, а главное ментальной реальности.

Сергей Алиханов

Константин Потапов – родился в Самаре 1988 году.Автор поэтических сборников: «Времена Суток», «Полдень», «Городок из поломанной мебели», поэтических моноспектаклей «Insomnia», «Демоны», «Глупые Истории», которые прошли во многих городах России.Творчество отмечено премиями: «Послушайте!» имени Велимира Хлебникова, Филатовской премией — в номинации «Поэзия», победитель восьмых Всероссийских Дельфийских игр. На сайте «стихи. ру» - 70 тысяч читателей.

Недавно в «Новых Известиях» в репортаже об открытии поэтического Арт-Ядра «Маяк» о Константине Потапове было сказано – «более чем харизматичный поэт из Самары, обосновавшийся в Москве», и полностью приведена смешливо-философская поэма о пальто.

Творчество Константина Потапова - на переднем крае языковой, а главное ментальной реальности. Видео на собственных ресурсах поэта, тизеры, бесчисленные пиратские копии и клипы - десятки тысяч в высшей степени информативных источников освещают поэтическую работу талантливого автора. Чтение и прослушивание невольно затягивает – сопереживаешь, не замечаешь - час, другой проходит, пролетает незаметно.

Но вот внимание и интерес исчерпаны - Константин Потапов стал «твоим поэтом». «Беда, что скучен твой роман...» когда-то пошутил Александр Сергеевич. А тут же все ресурсы - слава Богу! - в высшей степени занимательны:

Дорогая, ты знаешь, что я тебя выдумал

из лучших припевов, фильмов, цитат.

Так нужно. Если становишься идолом,

то забываешь родной адресат.

А я всё надеюсь, что будешь мне выдана,

вылезешь первой же ссылкой на сайт.

По запросу на имя самого поэта действительно тут же выдается любому пользователю неисчислимое количество ссылок. Но придет ли на спектакль, купит ли билет, приобретет ли, потратит ли в фойе свою копейку этот самый пресловутый пользователь или ограничится прочтением стиха на своем компьютере? Даже успешные гастроли по словам Потапова «приносят какой-то доход, но на жизнь пока не хватает». Получается, как у Владислава Ходасевича в голодном 1918 году, когда он открыл книжную лавку, чтобы выжить, а туда заходили только бездомные, чтобы у прилавков погреться...

Перемены в поэтической среде отчетливо слышны и в ЦДЛовском прибуфетном пространстве. Когда-то ото всех столиков слышалось: «написал нетленку, слушай сюда», «во, как сказанул», а теперь все отчетливее: «не надо меня грузить», «сажай, не микрофонь», и наконец – «навсегда проехали...». Словно и на поэзию надвигаются продвинутые форматы и цифровые сервисы с функцией немедленного исчезновения после просмотра.

А у поэта кроме стихов нет ничего, и по словам Верлена, «кроме стихов, нечего и не надо».

И нужно только захватывающее прочтение Константина Потапова на открытии Арт-Ядра «Маяк»:

Творчеству поэта посвящено много статей и интервью.

«Зачастую я не успеваю настроиться... В моём идеальном варианте перед большим выступлением я должен быть изолирован от всех. Весь день телефон должен быть выключен, я не должен решать никаких вопросов, кроме вопроса образа на сцене и задачи спектакля, но такое бывает очень редко. Спектакль – это маленькая беременность, плод которой нужно вынашивать внутри себя, в капсуле своего одиночества...» - свидетельствует уфимский фемфрендли журнал «Собака Павла».

«Прагматичный и открытый человек в жизни, на сцене он - невероятный поток энергии, космос, который затягивает тебя все дальше и дальше. Его монологи, будто ваше зеркало, в каждом слове вы можете узнать себя...» - пишет Алина Гарипова

О своём творчестве Константин говорит: «Я хочу, чтобы читатель/зритель чувствовали освобождение. Очищение. Катарсис. И видели если не выход, то хотя бы свет» - фиксирует Евгения Дятлова.

«Поэты - они есть» написал когда-то Саша Соколов. И Константин Потапов действительно есть, есть и его стихи:

Под фонарями

Прошедши гречневую бедность,

не до конца простившись с ней,

я верю в будущий троллейбус,

в кружащий над проспектом снег,

я знаю цену всем фрилансам,

макбукам, офисам и рабствам,

но только в малом вижу свет.

Мне предрекали уйму лестниц,

карьеру, версус, нищету,

я верю в будущий троллейбус,

его под снегопадом жду,

увы, мне не положен убер,

но мой талант во мне не умер –

хватать снежинки на лету.

И я один под фонарями,

и брат, и мама, и жена,

и в тишине вот-вот нагрянет

других масштабов тишина,

я лишь за ней стою под снегом,

господь идёт ночным проспектом,

и тьма, пускай на миг, но светом

отброшена,

оглушена.

Голоса

От дворов и пустых баскетбольных площадок.

Опалённых сетчаток, разомкнутых век.

От усталой зимы, тополей. В небеса,

в старых улицах больше не умещаясь,

голоса рвутся вверх.

Голоса.

Голоса.

Это синь собирает в ладони окрестность.

Это юность моя из разорванных кед.

Мой цыганский размах, мой бродячий оркестр,

что трубит о мостах, встав по пояс в реке.

Голоса. Это память пестрит именами.

И взлетают, и бьются над нами

голоса, без имён,

налегке.

Вдалеке.

То балтийская скорбь. То раздолье немое.

Нежность этих висков помнит питерский пирс.

Городской гороскоп, перехлёстнутый морем,

на страницах которого мы не сбылись.

Так, поплакавши вскользь о судьбе наименьшей,

у сырых площадей в тот апрель отпросись.

Рвётся ввысь мой театр оставленных женщин.

Не обнять всех ушедших.

Не выйти на бис.

Как я помню тебя. И твой взгляд разноцветный.

Ты на все голоса.

По перилам и в свет.

Вечность пахнет листвой,

ливнем, яблоком, цедрой,

бесконечным родством с электричкой из центра,

не тоскливой Москвой,

но тоской по Москве.

Голоса рвутся вверх.

И становятся целым.

И на миг себя видят в бездонном родстве,

и возносятся в синь. И теряются в синем,

забывая свою принадлежность дворам,

и хранят всех забытых,

оставленных,

сирых.

И пульсируют в кронах притихших и сизых.

И врастает в сердца необъятный хорал.

Будто пение стоит подобных усилий.

Будто в мире никто раньше не умирал.

Будто с трубки гудками, по всем номерам,

эта тропка, петляя, приводит курсивом

к бесконечному дому

в безмерных мирах.

память

всё превращается в память

кольцо, безымянный палец

дом, что решил оставить

бег по песку

семь лучших секунд

стоны полуденных спален

всё превращается в память

всё остаётся в прошлом

сын, сквозь тебя проросший

клички любимых кошек

запах квартир

знакомый мотив

тот, кто тобой отброшен

всё остаётся в прошлом

всё обращается в пепел

юность в костюме нелепом

полдень вдоль рек Алеппи

тропы ведут

к детству в саду

к лестнице в вечное лето

к дому. в сирень и пепел.

там обретает голос

всё, что давно откололось

шелест забытой кассеты

яблоко с крыши соседней

эхо в подъезде, отзвук созвездий

просьбы прощенья, огрызок от песни

всё сохранит

сошедший в Аид

чтоб в ком-то забытый голос

пророс через жизнь ещё раз

жене

уважаемая жена

тишина наших съёмных комнат

нищета мною слов искомых

оберег мой, мой друг исконный

в будних сумерках обнажена –

ослепивший

сетчатку

контур

обожаемая жена

иероглиф височной венки

не изведана, но заветна

неизвестно на год, на век ли

нашим браком обожжена

как щека

от летящей

ветки

унижаемая жена

на краю самой грязной склоки

постоим, не вздохнув, исторгнем

ни строки. и взойдём к истокам

убедившись – река жива.

и замрём

в первородном

восторге

ублажаемая жена

ты такая, какая никем, но

оголённых колен легенда

как богиня во мгле богемной

раскалённые рты, кружева

это мы

в апогее

уикенда

отражаемая жена

повторимся во снах, в ужимках

в голосах, поворотах, жилках

эту схожесть Всеобщий сложил так

что любовь не нужна. но нежна

и умножена с пережитым

и вдвойне

нам двоим

суждена

ноябрём

снег летит, узнавая себя в фонарях

и исходит ноябрь из рода нерях

в бесконечную зиму, в звенящий проём

миг объят ноябрём.

с полустанка ныряя его в полутьму

я примёрзшая точка к его полотну

всё что пел, потерял и когда-то обрёл -

отдаёт ноябрём

тридцать лет в слабом свете эпохи, небрит

провожаю с обочин во тьму ноябри

и над спальным районом цветёт фейерверк

и мы падаем вверх

это мы, это мы повторяем обряд

на остреющем кончика льдов ноября

отдаём фонарям этот зимний заём

и себя узнаём

Горн

Не сумел вбежать ни в один вагон,

вечный тамбур эпохи, застуженный горн.

Я курю на платформе,

наступает вторник

за четвергом.

Воротник оторван,

гол глагол.

Я осколок других, но другим я чужд.

Все куда-то мчат, я давно не мчу.

Посреди платформ

тереблю айфон,

да уже утайкой.

Проверкой лайков

не мучу чувств.

Где же ты мой свет, припев, приют?

За таких откровений рублём дают

не особо чтобы,

на хриплый шёпот

не купишь брют,

Дайте нам два шота,

три пары брюк.

У эпохи есть для тебя сюрприз:

отлистай суетливо пол-ленты вниз,

не найди истоков.

Из глубин исторгни

истошный визг,

поднимись в восторге

молодец,

садись.

Вот теперь, когда в венах не дробный пульс:

на любую платформу да в добрый путь.

Ну, а сев опомнись:

что путь, что поезд –

вообще не суть.

Сохрани свой голос

хоть как-нибудь.

Я люблю февраль, ледяной балкон,

вестовой весны, я бью в алый гонг,

и для роли горна

в отличной форме:

песни о благом,

воротник оторван,

гол глагол.

Тетрадь степей

Открыв окно в апрель,

апрелем будь отвергнут.

Огромное отмерь

в укромном, безответном.

Себя найди в стрижах,

что не вернулись в гнёзда,

не смей опережать

ещё несмелый воздух.

Шагнув в продрогший март,

стой настежь распахнувшись,

среди сырых громад

храня январский ужас.

Ты многое сберёг,

ты ждал весну как писем,

и рвал их поперёк

слепой и синей выси.

О чём ты вопрошал?

(О малом? О покое?!)

Весна – гигантский шаг,

коль встал на подоконник.

Теперь – не отступай.

Тетрадь степей – итогом!

В ней – оголённый май,

в ней ЛЭП объяты током,

гроза и залп; вдоль рей –

огни святого Эльма…

Окно и ты.

Апрель.

Едины. Нераздельны.

это я

это я ль из метро своё тело хромое

и о ком эта связка в кармане ключей

это мой инстаграм так тоскует о море

ставит лайки, комментит, лелеет немое

это кто не сумел в темноте моих черт

и кого этот лифт так домой, и домой ли

этот я – мой ли я

или чей-то ничей

почему я не бомж, что вот там у ашана

не стоянка, не пыль, не истлевший бычок

если всё о большом, то о ком – небольшая

так саднит без имён, оглушив, вопрошая

необъятно, объятно, почти горячо

и проносится мимо, надежды лишая

не задеть о чужое

знакомым плечом

вот он я на углу, освещённый айфоном

в предпоследнем трамвае, в таком же пальто

вот не-я на шоссе средь сверчков оклахомы

вот не-я – просто ритм из-под пальцев кахона

это снова не я, это я, это кто

этот все мы.

в задетом плече незнакомом

отозвавшись на голос сквозь тьму домофона

обознавшись друг в друге

одной немотой

сверхновая

я перешёл на её страницу и потратил минуту

посмотрел аватарки, пролистал её стену

пара рецептов, два глупых репоста

один смешной мем, фото без мужа

я мог бы потратить эту минуту

на удачную рифму, строку в абзаце

проверку погоды, холодильника, курса

опущенный водник, несколько вдохов

нажатую кнопку ядерной бездны

сотворение мира, взрыва сверхновой

но я перешёл на её страницу

и тут же забыл

и никогда не вспомню:

ни пары рецептов, ни фото без мужа,

ни глупых репостов, ни мемов, ни имя

ее, никогда не узнаю отныне

что было сокрыто в моём поисковом

пути в пару кликов и несколько скроллов

в не-взрыве сверхновой

новой сверхновой

сокрытой

во мне.

сезон дождей

сезон дождей. оставлены шезлонги.

рыбак уходит в море, бросив сеть.

твой голос был пронзительный и звонкий,

чем подходил прибрежной полосе.

здесь лестницы поют, петляя в прошлом,

я был непонят, юн, тобой отброшен,

ты мне была всегда немного больше,

чем все.

потом был август, вопли тепловоза,

москва и офис, бедность и понты.

я выходил из дома в сложный возраст

детей, долгов, разводов, суеты.

я постарел, мне далеко за осень,

и всё твоё, что я в себе отбросил,

в других ещё больней отозвалось мне,

чем ты.

мне кто-то говорил, что ты погибла,

а после: вышла замуж, из страны

сбежала, затерялась в недрах лимба,

уволилась, нашлась среди зимы,

я видел много браков, ставших ложью,

двуглавых чудищ, встреч неосторожных,

но не было союза невозможней,

чем мы.

теперь вдовец, беглец и разночинец,

чей волос пепла серого седей,

гляжу в песок, потягивая чивас,

спасаясь межсезоньем от людей.

и кроме волн ничто не застит взора,

и в шуме их уже не слышу зова –

то голос твой звенит среди сезона

дождей.

Пахнет осенью

Пахнет осенью, несбывшейся мечтой,

человеком на заброшенном перроне.

Пахнет жизнью неслучившейся, речной,

ржавым криком, прорастающим в вороне,

перерезанной над миром бечевой.

Пахнет всем, что мы храним, но не хороним.

Первый снег с тобой случился в ноябре,

первый год ты с ней был бешеный и нежный,

в городке, что между двух влюблённых рек,

в холодке сплетённых ног и побережий,

как же ты тогда лелеял юный бред –

юной болью, на пол скинутой одеждой,

тёмной спальней в перекличке сигарет,

без надежд войти теперешним в мир прежний.

Так однажды с треском отрывают бинт.

Ртом обветренным с ветвей хватают гроздья.

И бегут от неотплаканных обид

вдоль стальных орбит ушедших тепловозов.

Кто хоть раз был в беглом ноябре убит,

тот стоит под небом новым, грандиозным.

Пахнет осенью и гибелью рябин,

остального не сумеет даже воздух.

Натюрморт

Заброшенная воинская часть,

окно выходит напрямую в ночь.

И ты выходишь прошлое встречать,

как будто встреча в силах вам помочь.

Согласное гудение сверчков

хоронит взор в июльской темноте,

но даже тьма расширенных зрачков

не может уместить объём потерь.

Ты зря сюда вернулся, здесь пустырь

вдоль галереи летних лагерей.

Всё оказалось жутким и простым,

ты стал на человечество старей.

Возможно, запах краски воскресит

листву, линейку, ужас сентября,

и школьный ад, и трепетную синь,

и натюрморт, в котором нет тебя.

Садись в троллейбус, проложи маршрут

в фонарный край, в страну дубовых рощ.

Где те, кого любил, уже не ждут.

Где любят те, кого уже не ждёшь.

шарам-барам

то, что было нельзя

с каждым днём нельзей

потому ни подруг

ни друзей

и желает случайных

и половых

бог безвыходных

выходных

ну не надо драм

отыщи в торе грамм

прибери-ка

шарам-барам

позови в кино

или ляг на дно

в одного с сериалом

норм

от себя не спасёт

ни вот это всё

ни продление дней иных

если ты одинок

и тебе не ок

то храни тебя бог

выходных

Гибель богини

Нам гибель богини запомнилась,

что в ночь из такси снизошла.

В ней пела не плоть – переполненность,

не плод – первобытная подлинность

и пропасть утробного шва.

Мы знали великую молодость.

Для нас совершался

кошмар.

Она так носила плач улицы,

как носят запястьем духи.

Так первым пощёчинам учатся,

выводят цепочкой созвучия,

диктуют по строчке глухим.

Свыкаются с участью мучениц,

так пишут

незрячим

стихи.

Она была явью вне правила,

вне клавиш, раскладок, меню.

Та гибель была неоправданной,

она была жертвой внеплановой

витринам,

неону,

огню.

…то платье, объятое пламенем

мелькнуло в волнах авеню

и рухнуло с шелестом жертвенным,

и слился гул улицы в гимн,

и дробь раскалённого жемчуга,

и нам не случилось поджечь её,

и пламень в ладонях –

погиб.

И вышла обычная женщина,

несущая

оттиск

богинь.

Явленье поезда

1

Явленье поезда сродни

явленью бездны.

Я б все созвездья усреднил

с твоим отъездом.

Я б не издал ни стих, ни звук,

помилуй: в голос.

Перрон, судьба, сплетенье рук –

всё откололось

и отодвинулось назад,

в снегу исчезнув.

И только высился вокзал

над днём отъезда.

Он как готический собор,

небесный атлас.

О, как мне совладать с собой,

свой вспомнить адрес?..

2

Явленье поезда сродни

шестому чувству.

Так чуют: в воздухе саднит

грядущим чудом.

В тот год я твёрдо принял март,

послушник кровель.

Вменял троллейбусам, домам

твой стан и профиль.

Я знал, к чему апрель вело,

кто втиснут в титры.

Мир вжался в строчку на табло,

в пути и цифры.

И вот – надвинулся состав,

возник и вырос.

И сердце, просто перестав,

остановилось.

3

Явленье поезда сродни

телам небесным.

Среди путей стоим одни,

внимая рельсам.

От точки А до точки Б

судьбу не сузить.

Есть разветвления в судьбе,

сплетенья судеб.

Платформа, слякоть, мокрый снег,

любовь до смерти.

И распростёртый человек

с остывшим сердцем.

О, как мы жаждем – хоть бы вздох

пусть с губ отпустит,

чтоб спутать отзвук поездов

с биеньем пульса.

ангелам

трубка, щелчок, несдержанный вдох

держат на ниточках проводов

небо тугими фалангами

ангелы.

ангелы знают все номера

помнят, когда кому умира.

словом, нелёгкая алгебра

ангела.

перья и крылья, столбы и гудки

гул голосов заплетают в венки

это неглавная в ангелах

магия

главная, что берегут в высоте

все голоса и сплетенье путей.

держат на тоненьком проводе

пропасти

если порвётся и твой абонент

больше нигде никогда обо мне,

боль под тугими фалангами –

ангелам

жертва компромисса

я павший в море с мыса

сошедший с тонких троп

я – жертва компромисса

я – человек в метро

несовершённый выстрел

незавершённый стих

я – жертва компромисса

мне в офис к десяти

возносит эскалатор

я смог занять ступень

я получил зарплату

я праздную теперь

вай-фай, бесплатный кофе

случилось как у всех

семью, планету, офис –

я всё покину в семь

в недостижимой выси

натянут чей-то нерв

и он приводит к мысли

что компромиссов –

нет

***

городок из поломанной мебели

человек.

переезд.

перепутье.

часто курит

руки трясутся.

говорит: нас, по сути, ведь не было?

ну, ведь не было нас

по сути

вот ты вспомни:

в крохотной комнате

ничего своего, в стёкла дуло

чёртов шкаф

полтора хлипких стула

всё стихи

угрызения совести

да от злобы сведённые скулы

если были когда двое значимых

что хранили совместное лето

то они и прикончили это

скрыв под грудой счетов неоплаченных

сериалов

тоски

интернета

растеряли,

разбили, измызгали

ой да к черту, об этом судачить…

мы – в киоске забытая сдача

мы – забвенье советских неизданных

ну скажи, разве было иначе

тот июль не спасти

и не вызволить

говорит, снова курит, и внемлет он

городку из поломанной мебели

человек. репетиция речи…

переезд,

чемодан,

поздний вечер

он готов ей сказать неуверенным

и подняться неловко навстречу

…но внезапно

она его медленно

в темноте обнимает за плечи

КАССЕТНОЕ

В чьём-то детстве порвётся кассетная нить,

хлопнет форточкой, звякнет фарфором с комода...

В надоевший июль въедет лепетом спиц

нежный август две тысячи стёртого года.

Те веранды и кухни — всё сдвинется с мест.

Пианино, начав, нерешительно смолкнет.

И вся жизнь разлетится одной SMS

дробью бусин, ракушек, магнитиков с моря.

Вот и ты. Застрелившийся в профиль с руки.

Чуть не в фокусе. Молод. Летящие брызги.

Восемь, девять, щелчок и шипенье. Гудки.

«Добрый день. Я звоню из непрожитой жизни».

Из не спевшихся песен, не обнятых плеч,

позабывшихся дат, неотправленных писем,

западающих клавиш, сорвавшихся встреч

разлетится по карте сверкающий бисер.

Нет, нельзя. Нет, нельзя дать забытых имён

нашим дням, нашим прожитым в прошлом поездкам.

Нет, не смей. Пусть не август. Пусть солнечным днём

не порвётся в прошедшем кассетная леска.

Нет, не дай мне любви и разлуки, не дай

мне такое несчастье, случайность, нелепость:

в снегопаде пытливо разглядывать даль,

веря в Бога, любимых, последний троллейбус.

Лучше просто сквозь парк, позабыв обо всех,

подчиняясь законам не логик, но лирик.

Этот вой захлебнувшихся в плёнке кассет —

верно, самая лучшая музыка в мире!

И парад фонарей не признает мой лик,

и не звякнет в карманах привычная мелочь.

В моём детстве отныне никто не болит:

«Добрый день, я всё тот же смеющийся неуч».

Добежать до деревьев на той стороне.

Оглянувшись украдкой, погибших застукать.

Этот город, затихший на вдохе, втройне

станет ближе и больше с последней разлукой.

В добрый путь. До вокзала. На поезд к шести.

Не тревожь в гамаках задремавшее лето.

Пусть за всех уходящих в ветвях шелестит

нашим прерванным детством кассетная лента.

ОДИНОЧЕСТВО В СЕТИ

Дорогая, хотел написать давно, но не было марки.

Таланта. Повода. Провода за горизонт.

Я живу всё там же, первый от арки,

но знакомого мало отыщет твой взор.

Человечество — очередь в супермаркет,

что обсуждает новый сезон.

Дорогая, места наших любовей зарастают вай-фаем,

из старых знакомых ни одного вообще.

Из людей всё больше подростков. Они не скрывают

превосходство вещей. Превосходство вещей

стало залогом общего блага.

Те, кто не хочет его разделить,—

ошибка в системе, подобие бага.

Я и сам не прочь бы щёлкнуть delete,

но нет таких клавиш вне всяких раскладок,

и каждый мой выдох — в вечный он-лайн.

И тенор в опере больше не сладок,

так как не может жахнуть «прощай»,

а только бессчётные «до свиданья»,

не в силах более вырваться из.

Точнейшей теорией мирозданья

отныне становиться чей-то плейлист.

Ты в плюсе, так как совсем не седая,

если листать фотографии вниз.

Дорогая, отвернись к стене и спи, просто спи.

Где-то за стенкой скрипят рессоры,

множа он-лайн или просто СПИД.

Мир состоит из каких-то спин,

мелочи, логинов, прочего сора,

но стихи не растут. Без USB

я раньше был счастлив, слушая соло,

или когда солист группы «Сплин»

мне подпевал на каждое слово.

В данном безверье не знаю, что гаже:

быть динозавром иль выйти сухим

из Стикса опять. Ну не с нашим же стажем

забвенья лабать этим хипстерам хит?

Дорогая, для них я обычный гаджет,

что пишет рассказы, песни, стихи,

причём устаревшей модели настолько,

что впору примерить к слуху «Adios».

И если б не сотня таких же осколков,

что любит рифмованное нытьё

в моём исполненье, то я бы вышел

из всех сетевых, закрывая чат.

И слава, что воя такого не слышит

никто, кроме этих забытых волчат.

Встало у горла застрявшим лифтом,

так что сидеть да тыкать «Reset».

О поколенье бесцельных кликов,

надкусанных яблок и прочий десерт.

Кончиком пальцев запутались в липком.

Стыдно сказать — Глобальная сеть.

Где-то за стенкой скрипят рессоры,

множа он-лайн или просто СПИД.

Их отличает мышленье в сто сорок

символов, чтоб помещалось в твит.

Дорогая, ты знаешь, что я тебя выдумал

из лучших припевов, фильмов, цитат.

Так нужно. Если становишься идолом,

то забываешь родной адресат.

А я всё надеюсь, что будешь мне выдана,

вылезешь первой же ссылкой на сайт.

Дорогая, прости, но аккаунт угнан,

не отвечает, заклинило нерв.

От нашей эпохи не угли, но угги.

Души погибших ушли в Интернет.

Имя твоё отсутствует в «Google».

Значит, тебя не было, нет.

"