Стаканом по голове

Удивительное явление в послевоенную советскую эпоху – блаженные художники. Как во времена деспотического лихолетья на Руси появлялись блаженные и юродивые, ютившиеся на папертях, говорившие и творившие то, что «нормальный» человек делать не будет, так и в плотном строю советских арт-работников вдруг возникали прорехи в виде андерграундных персонажей. Речь не просто о нонконформистах, которые тоже стремились сбиться в группы и сообщества, приноровиться к системе и не попасть под статью о тунеядстве. Эти никуда не стремились, ничего не добивались, ни подо что не подстраивались – они просто были свободны в искусстве, когда жизнь сковывала по рукам и ногам.

Такими двумя художниками для 1960–80-х оказались Анатолий Зверев и Владимир Яковлев. Оба самоучки, оба неприкаянны и бездомны, оба стали легендами – у каждого не биография, а житие. При всей разности подходов и характеров у Зверева и Яковлева было еще два общих момента в творческом плане: они оба – художники спонтанные, чей импульс идет не от стратегий и концепций, а из нутра («от кишок», как выражался великий коллекционер Костаки). Это одиночки, чье артистическое горение было настолько интенсивным и обжигающим, что находиться рядом было просто опасно (для обывателя, конечно).

Горение Яковлева выражалось в том, что он совершенно не заботился о стратегии и «выбранном пути». Его не смущало, что его обязательно начнут сравнивать с Пикассо – знаменитые кошки с птицами в зубах возникли как восхищение пикассовской картиной, привезенной на выставку в Пушкинский музей в 1956-м. Он варьировал небольшой набор мотивов (цветы и головы), переносясь от экспрессионизма до ташизма. Его вообще не заботил поиск языка – он просто говорил, как говорят те, кто слыхом не слыхивал о грамматике. Он был поглощен фактурой, наслоением краски, линиями, которые заканчивают и определяют форму. Не случайно одно из самых сильных яковлевских описаний процесса создания и восприятия искусства, со слов Геннадия Айги, звучит следующим образом: «Искусство – это стаканом по голове». Звереву эта фраза очень бы понравилось.

Здесь приходится сказать о том, с чего начинаются почти все жития святых: о страданиях во имя и вопреки. Художник потерял зрение и последние дни провел в психиатрической клинике, изредка навещаемый соратниками и коллекционерами (среди них и создатели нынешней выставки). На выставке показан краткий «счастливый» период Яковлева, когда в 1993 году его удалось вызволить из больницы и на время устроить в санаторий на Истре: тут возникает зеленое дыхание лугов, очертания домов, лучезарные цветы. Однако основной мотив выставки – сгущающийся мрак, тревога, расщепление. Неоднократно подчеркивалось, что почти все вещи художника автопортретны. Каждый цветок – это проекция внутреннего видения. В этом цветке столько же боли, сколько переносит святой, исполняя гимны Создателю.

В силу яковлевского бытия эта выставка воспринимается не как арт-проект, а как набор реликвий. Среди реликвий – фотографии и кинокамера художника (он работал как ретушер), отданные его сестрой, картины его деда Михаила Николаевича из Третьяковской галереи. Из парижского Музея Пикассо в ММАМ вот-вот привезут первообраз – пикассовскую картину с кошкой, от которой наш герой получил огненное крещение.