Режиссер Кристиан Люпа

– Когда на эдинбургском фестивале в респектабельном зале шли ваши «Три сестры», поставленные в Америке, – вы сидели в зрительской ложе, прихлебывали виски и били в барабан, вызывая шок в зрительном зале. Провокация – это ваш главный метод общения с публикой?

– Тогда я вовсе не стремился кого-то шокировать или привлекать внимание к своей особе. Просто актеры безбожно «сажали ритм» спектакля, и барабан был способом как-то исправить ситуацию. Что касается моих взаимоотношений со зрителями, то их можно определить как конфронтацию. Нравственность артиста, режиссера, на мой взгляд, состоит в том, чтобы делать то, что для тебя правдиво. А потом уже переживать: поймут ли тебя? Зритель приходит именно затем, чтобы получить определенный эмоциональный удар, без которого жизнь становится пресной. Человек мельчает, когда живет только повседневностью. Он нуждается в искусстве, чтобы разорвать монотонность собственного существования. Мы пропускаем через себя чужую трагедию, и это, конечно, травма. Но благодаря ей мы выходим на другой, более глубокий уровень существования. Искусство – это почти физиологическая потребность. Так же, как мы испытываем потребность встречи нашего тела с другим телом, также есть в нас потребность «напитать» душу другой душой.

– Есть ли разница между питерской и зарубежной публикой?

– Меня заинтриговала сосредоточенность петербургской публики. Польская публика воспринимает наш спектакль как-то более легко, то и дело слышен смех. Скажем, в сцене, где фотограф проводит фотосессию с обнаженной Мэрилин, а она говорит, что ощущает присутствие чужих глаз, невидимую публику… В Польше здесь всегда смеются. А в Питере ощущается сосредоточенность и даже какая-то мрачность… И играют актеры в Польше этот спектакль как-то более цинично, бесстыдно. И их бесстыдство тоже провоцирует смех, и актеры играют на этом смехе. А тут они перед лицом непривычной реакции на что-то просто не отважились… Этот спектакль весь построен на взаимодействии с публикой, на обмене энергий.

– Ваш спектакль «Персона. Мэрилин» предполагает непривычно близкий способ контакта с ролью, практически полное растворение в ней…

– Правильнее сказать, что существовать в этом спектакле можно, только содрав с себя кожу. Мы не пытались сыграть биографию Мэрилин Монро. Но мы работали над тем, как мы ее себе воображаем, как мы представляем. Я давал задания актерам, и они создавали сценические этюды на те или иные заданные темы. И они импровизировали перед камерой. Мы выбрали для спектакля тот момент биографии Мэрилин, когда она скрылась со съемок фильма (он так и не осуществился). И в течение трех дней никто не знал, где она. Нам показалось, что мы знаем, что она делала эти три дня и чем занималась. Еще во время работы над «Фабрикой-2» (предыдущая постановка Люпы, посвященная Энди Уорхолу. – «НИ»), мы выяснили, что самое главное не то, кем человек является, а то, кем он не является. Неосуществленные мечты, неосуществленные поступки, неосуществленные дела говорят о нас гораздо больше…

– Мэрилин Монро так и не сыграла Грушеньку в «Братьях Карамазовых»…

– Она действительно очень хотела сыграть эту роль женщины, которая не боится страданий. Мэрилин примерялась к ней, готовилась… Она хотела поехать в Москву, но из-за мужа Артура Миллера ей не дали паспорт (Миллер был социалистом, и поэтому в паспортах им обоим было отказано)…

– К сожалению, ваша знаменитая постановка «Братьев Карамазовых» так и не доехала до Москвы, хотя ее и приглашали на Театральную олимпиаду…

– Я тогда был очень расстроен. После того, как я приезжал в Москву со спектаклем «Иммануил Кант», мне очень захотелось вернуться к этой публике… Трудно сказать почему, но меня всегда привлекала Москва. Когда я еще ни разу там не был, мне часто снилось, что я приезжаю в Москву, что у меня всего лишь полчаса, и я сразу должен уехать обратно. И я бежал по какой-то широкой улице… Такой вот сон. А «Братья Карамазовы» – один из важных для меня спектаклей. Когда он возник, то просуществовал недолго (его снял тогдашний директор театра). Но почти десять лет спустя этот давно несуществующий спектакль пригласили в Париж. Когда я сказал об этом приглашении актерам, они закричали от восторга! И вдруг я почувствовал, что можно попробовать вернуться к этому убитому спектаклю. И хотя все исполнители постарели (у Алеши Карамазова уже были седые волосы), я все равно оставил прежний состав. У нас было 3 недели репетиций, которые больше всего напоминали спиритический сеанс: я видел, как вдруг молодеют лица и возвращаются эти «умершие» персонажи. Мы сделали совсем другой спектакль – гораздо лучший.