Posted 3 сентября 2015,, 21:00
Published 3 сентября 2015,, 21:00
Modified 8 марта, 03:21
Updated 8 марта, 03:21
«Лицедей» Леонид Лейкин
– Леонид, в новогоднюю ночь с 1984 на 1985 год, на телевизионном «Голубом огоньке» вы вместе со Славой Полуниным сыграли номер «Ай-я-яй – Низзя». И все! Зритель запомнил: Лейкин – это кто? Это Низзя.
– Да, я потом даже в магазине слышал: ты куда без очереди? Низзя! И хохот сразу.
– Да, номер ваш тот и вправду удался. А как вы познакомились с Полуниным?
– В 1979-м в Мюзик-холле. Я тогда работал осветителем. Светил ему спектакль, а кто-то за кулисами сказал Славе: «Тут у нас парнишка есть, еще смешнее, чем вы».
– А что же вы там делали такого смешного?
– Я беспрестанно всех смешил, пародировал, в общем, веселый парень был, нарасхват. И Слава меня позвал к себе, в «Лицедеи», опять-таки осветителем поначалу. Мне жутко нравилось, как он работает. Он ведь уже тогда был признанным мастером. Потом я ушел в армию, потом снова светил у них, даже гардеробщиком работал, только чтобы быть рядом. Потом стал ходить к ним в студию на занятия «Всяки-бяки» – капустники такие. Друзья говорили, что Полунин сказал тогда про меня: «Из Лейкина ничего не получится. У него отрицательное обаяние». Когда позже мы с ним это обсуждали, он сам не мог объяснить, почему ему тогда так показалось. Как-то поехали мы на гастроли в Одессу, и я придумал одну штуку и несколько недель ее про себя обкатывал: странным таким тембром произносить «Ай-я-яй». И тут Славик предложил: «Давай, я буду ходить по сцене, а ты за сценой таким же тембром будешь говорить: «Низзя». «Ну, классно ты придумал, – говорю я ему, – меня же так никто не увидит. Давай я лучше буду на сцене за тобой ходить след в след и говорить это самое «низзя». И так, буквально за десять минут, мы всё придумали, показали, и сразу же народ весь был в восторге. Потом сняли это на телевидении, после чего меня и узнали.
– И с тех пор стали вместе работать?
– Да, стали придумывать свои номера. У нас так и было, кто что придумал, тот то и работает. Можно было предложить кому-то свою идею, договориться вместе сделать. И Слава это очень одобрял.
– И так продолжалось до самого ухода Полунина, до 1992 года? Когда он ушел, вы обиделись на него, посчитали предателем?
– Нет, никогда. Просто раз он решил в силу своих личных обстоятельств уйти – значит, так надо было. Кто-то тогда решил последовать за ним, кто-то нет – чувствовал себя недостаточно сильным, чтобы уйти в неизвестность. Да и он не всех приглашал, меня – да, но я отказался, посчитав, что важнее какие-то дружеские отношения в коллективе. Бывает же такая жизненная ситуация – когда родитель уходит, а дети выросли и могут уже вылететь самостоятельно из-под крыла. В этот момент я оказался около руля, и меня вскоре выбрали худруком «Лицедеев».
– Как это – демократическим путем художественного руководителя выбрали?
– Собрание собрали. Ни у кого не было никаких новых идей, мы же остались как бы у разбитого корыта. А у меня накопились идеи, мы же довольно долго ничего при Славе нового не делали, а тут через полтора месяца выдали спектакль «Безсолница» и поехали с ним во Францию. Да, все я тогда сам придумал, включая декорации. У нас так – кто тянет творческую часть – тот и художественный руководитель.
– А почему вы в конце 1990-х все оставили и уехали в знаменитый Цирк дю Солей?
– Здесь наступили такие времена, что нужно было задуматься, как жить дальше. А мне хотелось завоевать весь мир, стать суперзвездой! А в Цирк дю Солей нас, «Лицедеев», давно уже звали. Мы все отказывались, но потом с партнером моим Валерой Кефтом, который был в троице «Блю канари» «центровым» – с сачком, помните? – отважились. Работали в Лас-Вегасе в шоу казино «Белладжио». Лас-Вегас был мечтой всей моей жизни! Было у нас в этом лучшем цирке мира три номера: «Дождь», «Безсолница» и «Вечер экипажа». Изо дня в день, десять спектаклей в неделю. По контракту ничего нельзя было менять – ни костюмов, ни движений, ни музыки, ни реплик.
– А как вы там работали, что называется, без языка?
– Ну, ай-яй-яй – на всех языках ай-яй-яй, даже на китайском. Но вот «низзя» непонятно, конечно.
– На ваших представлениях, я знаю, побывали все мировые звезды...
– Конечно. Это имена, которые я здесь, дома, мог только произносить с почтением: Пол Маккартни, Джордж Харрисон, Эдди Мерфи, Том Круз, Брэд Питт... Не только бывали как зрители, но и приходили после спектакля за кулисы, благодарили. Автографы оставляли. Маккартни: «От клоунского друга Пола Маккартни», Харрисон: «Мне нравится это фантастическое шоу!»
– Откуда у вас такие фантастические клоунские способности, Лёня? Это у вас семейное?
– Отнюдь. Мой прадедушка был лучшим сапожником в Витебске. Дружил с Марком Шагалом и даже шил ему сапоги. А папа был скорняком. Но не просто скорняком, а лучшим скорняком в городе Ленинграде! Работал он в Доме моделей на Невском, а халтурил дома. У него дома всё свое было – и верстак, и гвоздики, на которых растягивали шкурки. Вся жизнь моя прошла под этот «тук-тук». Самые элегантные красавицы города стояли по два года в очереди к нему, чтобы пошить шубку. Он жен всех великих актеров обшивал. Почему-то особенно запомнилась мне жена Евгения Лебедева, сестра Товстоногова – Нателла, как сидела она с папироской у нас в комнате в ожидании заказа. Меня как-то девчонки из Мюзик-холла спрашивают: «А может твой папа починить дубленку?» А он всегда говорил: «Дубленка – не шуба, это овца какая-то задрипанная. А мех, Лёня, это совсем другая история».
– Значит, артистов в роду у вас не было, вы первый?
– Вообще-то, не было, но папа в душе был настоящим артистом. Он знал тысячи песен, частушек, анекдотов, всегда был заводилой в компании. Мама моя была экономистом, она очень хотела, чтобы у меня было высшее образование, и я поступил в Педагогический институт на факультет общих технических дисциплин и труда. Отучился там два года и ушел по собственному желанию, потому что друг мой Валерка, работавший в Мюзик-холле, сказал: «Лёня! Там у нас такие девчонки! Может, придешь – посмотришь?» Я пришел и подумал: что я там в этом педагогическом делаю? Вот так я и стал работать в Мюзик-холле осветителем.
– Похоже, вас с детства тянула сцена. А как вы ухитрились в 1974 году, когда вам было всего 13 лет, сняться в кино?
– Я действительно всю жизнь стремился на сцену или на экран. Фильм назывался «Весенние перевертыши». Я услышал по радио, что приглашаются мальчики, и сам пошел, никому ничего не сказал.
– Что за роль у вас там была?
– Естественно, в банде я там был, резко отрицательным персонажем. Положительного героя играл Ромка Мадянов, с которым мы потом подружились. Были в экспедиции – настоящей, киношной, в Архангельской области, в Холмогорском районе, в селе Пинега. И там я познакомился с выдающимися артистами Львом Дуровым, Николаем Гринько, Ларисой Малеванной. Заработал я там 180 рублей и привез все деньги родителям. И подарки еще купил: папе – рюмочки какие-то, а маме оренбургский пуховый платок – как в песне поется.
– А себе-то что вы купили с первой зарплаты?
– А мне ничего не надо было. Я ведь с родителями жил до 31 года и потом всегда помогал им.
– Неужели вы были таким домашним?
– Наверное, так получилось. Женился поздно, потом развелся, потом снова женился. Первая жена появилась здесь, в Москве, потом с ней развелся в Америке. Дочка моя Лиза родилась в Питере, а сейчас учится в Америке. В Америке же родился сын Данька. Он американский гражданин. Смешно: когда мы едем, допустим, в Финляндию, всем нужны визы, а ему – нет. Он у нас серьезно занимается спортивной гимнастикой.
– Ну, это он, наверняка, в маму-гимнастку?
– Да, мама его – Евгения Головач, гимнастка, была в сборной России. Но в 15 лет сломала позвоночник. В спорте уже состояться не могла, но нашла себя в цирке. Мы и познакомились с ней в Цирке дю Солей. От ее спортивной карьеры остался элемент на бревне, названный ее именем – Головач. Его никто в мире так и не может повторить. Там история была такая: на международных соревнованиях во время исполнения упражнения она падала, а падать было нельзя – «низзя». И вот она как-то извернулась и не упала. Все судьи сразу заинтересовались: что это было? Что за изворот такой? А тренер нашей сборной авторитетно так заявляет: «Это наш фирменный элемент». И никто больше не может его повторить, да и она тоже! Но ей сейчас и не нужно. Тридцать лет ей недавно исполнилось, у нас, видите, большая разница в возрасте – 23 года.
– А чем она сейчас занимается?
– Она закончила нашу студию при театре. Но она прошла такую школу в Цирке дю Солей! Чего стоит этот номер ее – «Стулья», когда она ставит один стул на другой – спинками, ножками – и поднимается по ним на высоту шесть метров и на руках стоит. Без страховки! Я шучу: меня уже не будет, а она все сможет кормиться этим номером.
– Значит, вы познакомились в Лас-Вегасе? И там, в Лас-Вегасе вы, кажется, дорвались до казино?
– Да... Бывало, проигрывал всё, что заработал. Практически каждую ночь играл. А там же вокруг сплошные автоматы, заходишь за молоком – там автоматы, заходишь за пивом – там автоматы, заходишь в туалет – там тоже автоматы.
– Как же вы сумели завязать с этим? Как можно покончить с азартом?
– А вот сейчас нету у меня его. Я вернулся сюда, и всё. Здесь нет автоматов – и азарта моего тоже нет. Даже мысли не возникает.
– Это же как с курением? Бросить трудно?
– Я и курить бросал. Надо просто понять когда. Точную дату назначить. Сейчас, например, надеюсь, что в свой день рождения брошу. Однажды я бросал на Новый год. Решил, что точно – 3-го января. Потому что 31-го, 1-го, понятное дело, пьянка, 2-го отходняк, а 3-го – самое оно. И бросил. А потом, через три года, закурил снова.
– Что так?
– Со мной случилась очень неприятная история – из-за нелепой случайности я угодил в американскую тюрьму. К счастью, власти вскоре поняли, что ничего плохого я не сделал, но три дня в тюрьме меня все же продержали. Надели на меня оранжевую одежду заключенных, с кругами, чтобы легче стрелять было, как в кино. Предварительно обдавали водой из шланга. Вот там я снова и закурил. Среди страшных всяких типов ничего другого и быть не могло. Так я стал клоуном в законе.
– А вы в 2009-м решили из Америки уехать, когда поняли, что так и будете там всю жизнь работать свои старые номера?
– Да, было такое ощущение, что я нахожусь в «золотой клетке». Миллионами ворочал – зарабатывал, тут же проигрывал. Тут у ребят – фестивали, дела какие-то, а я там только в казино подвиги свои свершаю. И еще – Цирк дю Солей так устроен, что раскручивает исключительно свое собственное имя. Вы знаете, наверно, что его директор Ги Лалиберте даже в космосе побывал как турист. Вот это действительно реклама космического масштаба! Но отдельный артист там всего-навсего винтик, образцово и безукоризненно отрабатывающий свой номер. Меня это заело, по правде. Но я еще и почувствовал, что нужен здесь моим стареньким родителям. В общем, так и получилось, я вернулся в 2009-м, а через два года их не стало. Обоих. Так и ушли они друг за другом... А Валерка Кефт – мой партнер, там в дю Солее и сейчас остался, и я подготовил себе замену. Они работают мои старые номера – тютелька в тютельку, как говорится, я получаю здесь авторские по договоренности.
– А Слава Полунин ваши номера никогда не делал?
– Никогда. У меня все номера, что называется, «залитованы». Я – автор.
– А в его «сНЕЖНОе шоу» он вас никогда не звал?
– Звал. Но я не хотел.
– А не хотите что-то новое сделать с ним вместе?
– Я ему предлагал. В этом году у нас юбилей – тридцать лет номеру нашему первому «Ай-яй-яй – Низзя». Давай, – говорю, – соберемся, сделаем программу «Асисяй и Ай-яй-яй». Он вроде поначалу загорелся, а потом замолчал.
– А сейчас здесь вы сами можете свои знаменитые номера играть? Те самые, что оставили коллегам в Лас-Вегасе?
– Играю, конечно. Я имею право их играть не ближе чем за 150 миль от Лас-Вегаса.
– И за 150 миль от Лас-Вегаса вы перестали играть в казино?
– Да. Хоть стал зарабатывать что-то.
– А жена как к этому относилась?
– Когда мы познакомились, я был сам по себе, весь такой супер-пупер. Она мне замечаний не делала. Потом у нас в 2007-м Данька родился. А поженились мы вообще сначала как бы шутя. Там ведь пожениться ничего не стоит, прямо не выходя из машины, как заказ сделать в «Макдональдсе». Так же, как Вовка Пресняков с Наташей Подольской. Они так гуляли просто и решили зайти пожениться, а потом – ко мне домой, гудели всю ночь. Да, там было весело!
– Как же вы забросили всю эту веселость и переехали сюда?
– Да, я и сейчас уверен – если поеду в Лас-Вегас, опять сыграю где-нибудь.
– Какой вы свободный человек, Лёня: хочу – курю, хочу – играю?
– Просто существуют такие люди, как, помните, у Булгакова в «Беге»: «азартный Парамоша». Я азартен во всем. Но вот нету казино, и ничего во мне не шевелится сейчас. А ведь тогда я никак не мог бросить, я писал тысячи писем – себе, своей жене: «Женечка, обещаю, никогда больше не буду. Не буду играть». Но меня тянуло туда. Это же как наркотик, оторваться невозможно, расстаться с этим – никак. Страшно это! Я шел с работы домой только через казино. Мне сам процесс безумно нравился.
– Так вам везло или все так и продували?
– Однажды я там в одноцентовом автомате выиграл 7 тыщ долларов. За всю историю существования этого автомата никто на нем столько не выигрывал. Ко мне тут же подбежали восхищенные местные бабки, одна со словами: «Я всю жизнь здесь работаю, никто на нем не выигрывал столько». А если бы я играл также не в одноцентовом, а в долларовом автомате, я бы выиграл 700 тыщ долларов. Заплатил бы налоги, и осталось бы мне тыщ 600! Скажу вам по секрету: тут недавно был в Сбербанке, и втюхали мне лотерейный билетик. Я взял, потер там что-то и выиграл тыщу рублей.
– Фартовый вы человек, Лейкин! А вы по-настоящему рыжий?
– Это же парик у меня!
– А какой вы на самом деле?
– Русый. А в 1986 году как покрасился в рыжий, так и крашусь. Я понял, что это мой цвет – яркий, солнечный. А недавно не было работы, месяца три не красился, и оказалось, что я уже седой, как лунь...