Режиссер Алексей Бородин

– Одна из главных сложностей восприятия спектакля – его длительность, в театре он идет около 9 часов. Как вы решились на это?

– Спектакль состоит из трех пьес. Когда мы начали репетировать, стало ясно, что их нужно показывать целиком, подряд. На три вечера мы решили не разбивать, чтобы добиться некоего втягивания, концентрации внимания на этих темах, на этих людях – Герцене, Белинском, Бакунине, Огареве, Тургеневе... В пьесе Стоппарда есть своего рода «серийность», в самом хорошем смысле слова. Когда можно все смотреть по отдельности, но очень интересно посмотреть подряд. Тогда ты хорошо понимаешь, как одно цепляется за другое, какие арки возникают из одной части в другую часть. Я надеюсь, мы постарались это проявить. Судя по реакции театрального зрителя, это как раз и вызывает интерес – охват всего в целом.

– Вам не кажется, что такие длительные спектакли стали приметой времени. Знаменитая «Орестея» Питера Штайна шла 8 часов…

– Мне кажется, у нас сейчас такой дефицит общения друг с другом... Может, в этом действительно есть какая-та примета времени. Жажда общения, взаимодействия сцены и зрительного зала, да и экрана, и зрителя. Может быть, такие спектакли в какой-то степени компенсируют этот недостаток.

– При том, что спектакль этот идет довольно долго, он получился удивительно легким, изящным и ироничным… Как вам удалось создать такую органичную атмосферу в историческом контексте?

– Стоппард очень хорошо сказал: открой любую дверь в эту пьесу, а там люди любят, едят, беседуют за столом… Надо, чтобы жизнь этих людей была занимательна, интересна. Стоппард очень хорошо чувствует суть рассказа о конкретных людях, которые живут не абстрактной жизнью. Наша задача была найти способ показать их живыми, вернуть нам этих исторических героев, которые в пьесе становятся такими же людьми, как и мы, со всеми нашими заботами, тревогами. Просто уровень этих людей невероятно мощный.

– «Потеря класса мыслителей – то, что меня страшно задевает», – сказали вы в отношении героев пьесы. Но если их утопии изначально обречены, в чем роль таких людей для общества?

– Мы очень часто оправдываем свое конъюнктурное поведение, прилаживание к жизни зависимостью от обстоятельств. Очень важно, чтобы мы могли противостоять им. Эти люди не соглашались вставать в общий строй, были одержимы какими-то пусть иллюзиями, пусть иногда заблуждениями. Но они были искренне и сильно захвачены этим, это их двигало по жизни. Для нас это потрясающие примеры. Вы знаете, меня в пьесе поразило чувство времени, мощное ощущение связанности всего со всем. Это, может быть, одна из главных тем спектакля. Наше сегодняшнее самосознание, мне кажется, недостаточно сильно развито именно потому, что мы никак не можем поставить себя в контекст мощного движения нашей истории, в контекст этой мощной когорты людей.

– Умение быть свободным в несвободных обстоятельствах – это способность, данная от рождения, или это воспитывается?

– Мне кажется, что человек рождается с ощущением свободной личности. Когда человек становится взрослым, то это в огромной степени зависит от него самого. Все мы находимся в тех или иных несвободных обстоятельствах. Но все-таки надо учиться ощущать себя внутренне свободным человеком. Я сам много раздумываю об этом и всегда обсуждаю эти сложные темы со своими детьми, внуками. Со студентами, со зрительным залом.

– Вы знакомы с постановками этой пьесы в Лондоне, Нью-Йорке, Токио?

– Я был в Стэнфорде на двухдневной конференции, посвященной Стоппарду, а также спектаклям по его пьесам. Это была очень серьезная научная конференция. Там я познакомился с известным американским режиссером Джеком О’Брайеном, постановщиком спектакля в Линкольн-центре. Я подружился с Джеком, он очень близкий мне человек. И знаете, я понял, что, если мы увлечены этой пьесой, этими темами, этим материалом, значит, мы люди уже в чем-то схожие. При том, что спектакли, конечно, очень разные, о чем и Стоппард говорит. Том Стоппард на протяжении всей работы приезжал к нам несколько раз, мы подружились. Ему понравился наш спектакль. Более всего он был поражен публикой, реакцией зрителя. Не скрывая своего потрясения, он говорил об этом. О том, что он, находясь на том берегу (как Герцен, который написал «С того берега»), как-то угадал или понял то, что близко русскому зрителю, который реагирует на этот спектакль не только как на свое историческое прошлое.

– Вы уже несколько лет тесно общаетесь с Томом Стоппардом – современным классиком. Какой он человек?

– Встреча с ним – это одно из потрясений моей жизни. Это человек, находящийся на очень высоком интеллектуальном уровне, уникально талантливый. С определенными критериями оценки жизни, очень острыми, в чем-то резкими. Человек он поразительный, увлеченный, очень театральный. Он настолько хорошо знает и любит театр! Причем любит сам творческий процесс. Он мог приходить и просто на читки, и на репетиции. Когда одновременно ставились спектакли в Нью-Йорке и в Москве, он летал и туда, и сюда. Том со всеми артистами подружился, и наше общение с ним чрезвычайно важно и полезно. Как и с его произведениями. Теперь, когда читаешь его вещи, думаешь: вот это – он.

– «Берег утопии» – это пьеса не только об идеях и их пламенных носителях. Она о любви, дружбе, верности, искренности… А еще она о разочаровании, о стойкости в страдании… На что вы опираетесь в жизни?

– Самое главное – это контакт между близкими людьми. Очень важно, чтобы контакт был внутри семьи, внутри целого семейного клана. Так же, как внутри театра, внутри, курса, которым я руковожу в РАТИ. И контакт со зрительным залом. Это – опора. Мы должны находиться во взаимоуважении, во взаимном интересе, и тогда возникает сотворчество, соратничество, содействие между людьми. Это главное.