Posted 3 июня 2015,, 21:00

Published 3 июня 2015,, 21:00

Modified 8 марта, 03:47

Updated 8 марта, 03:47

«Настанет год, России черный год»

«Настанет год, России черный год»

3 июня 2015, 21:00
В Национальном театре Вильнюса сыграли главную русскую трагедию – «Бориса Годунова» Александра Пушкина. Это второе обращение Эймунтаса Някрошюса к творчеству русского поэта. Двадцать лет назад он поставил «Маленькие трагедии», сейчас пришла очередь трагедии большой, трагедии о беде государства и судьбе народной.

Первым увиденным мною спектаклем Эймунтаса Някрошюса были «Маленькие трагедии» Пушкина. Тикал метроном Сальери, отсчитывал последние минуты жизни Моцарта. Зажженные спички летали от Дон Гуана к Донне Анне и обратно. Под взглядом влюбленного платье само ползло с женских плеч. Девочка-судьба катила обруч и уводила Дон Гуана в царство тьмы. Черный воздух трагедии заполнял легкие, так что становилось трудно дышать. Някрошюс преобразовывал пушкинский стих в сценическую гипнотическую реальность: ритм и звук, начертание слов и воздух между словами, музыка и образы, ассоциации и аллитерации обретали плоть, строки-мизансцены, рифмуясь друг с другом, складывались в четверостишия-действия. Мир, «зазиппованный» в строчках поэта, обретал свободу и разворачивался вокруг с убедительностью сновидения.

В мире «Бориса Годунова» царит полумрак. Светится лестница – Судьбы? Карьеры? – зависшая между землей и небом. Грохочут деревянные сапоги-колодки толпы, собравшейся у монастыря (снятые с ног, они улягутся у основания лестницы, повторяя рельеф кремлевских башенок). Юродивый отрывает крылья надоевшей мухе. Ее истошное жужжание разрастается, наполняет сцену – зал – мир. Мушиный рой гудит, предвещая и накликивая несчастья, войны, трупы… Муху удается заключить в спичечный коробок и аккуратно пристроить на динамик. Шум замолкнет, чтобы немного спустя мухи оккупировали эфир (не знаю, есть ли сейчас метафора более точно передающая «жужжание» мировых СМИ).

Борис – Сильвиус Трепулис – неожиданно молодой и очень уставший. После коронации он похож на боксера, измочаленного на ринге. Вокруг придворные приглашающе помахивают сверкающими бутылками (пару даже ловко катнут жаждущему народу). А он сидит, уставившись в пустоту замершего зала. Он так легко кладет хрустальную шапку Мономаха поверх мушиной коробочки, так верит, что все еще как-то образуется. Правитель, отмеченный Божьим перстом, но не Его улыбкой. Избранник бездны, пасынок небес, он верит в свою цель, но груз вины на сердце уже кладет тень на будущее.

Рядом с Борисом все время дух толпы, он же дух трагедии – Юродивый–Повилас Будрис. Юродивый у Някрошюса – слуга просцениума, аккуратно надраивающий полы в царском дворе так, что Борису приходится ступать, как по льду: ноги предательски скользят, на пути к трону каждый шаг может обернуться падением. Отказ Юродивого молиться за Бориса («Молись за меня, бедный Николка» – тут еще и предательство дружбы и близости).

Самозванец–Мариус Репсис с самого начала знает, что любая человеческая близость ему заказана. Ни с наставником Пименом (удивительная работа Ремигиуса Вилкайтиса), ни с попутчиками-монахами (яркая клоунская пара – Дайнюс Гавенонис и Вайдас Вилюс) он не может позволить себе ни капли тепла. Сцена с Мариной Мнишек (Эльжбета Латенайте) больше похожа на надругательство, чем на объяснение в любви. Перекрученные шланги фонтана-шутихи то бьют водой, то извиваются клубком змей, норовя свалить с ног. Нежная паненка пытается сохранить хотя бы видимость куртуазных отношений дамы и рыцаря. Но отвязный гопник с накаченным телом ломает ее легко и бесповоротно и уходит, не оглядываясь.

Кажется, впервые у Някрошюса из воздуха трагедии целиком выкачены любовь, нежность, грусть, порваны все нити, связывающие людей – и честь, и долг, и дружба, и верность.

Ставшая единым телом толпа вытаскивает на канате ангела (Бог весть, как этот крылатый гость запутался в силках). Его тащат по сцене, потом начинают аккуратно ощипывать. Голую тушку куда-то уносят. Перьями набивают подушку. Кажется, более страшной сцены я никогда в театре не видела…

В опустевшем мире резвятся бесы интриги – придворные всех мастей и рангов, постепенно прибираемые к рукам умным циником Шуйским (Арунас Сакалаускас). Смертный час Бориса показан-прожит мучительно-подробно: сердечная аритмия, вдруг замедляющийся мир, чужая сила, которая входит в тебя и несет помимо твоей воли в неведомую даль. Сильвиус Трепулис, начинавший в дилогии по Донелайтису, сыгравший Рогожина и Бога в «Книге Иова», в Борисе раскрылся как трагический актер огромного масштаба и темперамента.

И, может быть, впервые в сценической истории трагедия «Борис Годунов» была сыграна именно по мысли Пушкина: «судьба человеческая, судьба народная». Судьба и вина Бориса у Някрошюса неотделима от судьбы и вины народной. Суета придворных карьеристов, жадность бояр и полководцев, амбиции Шуйского – следствие того, давнего убийства маленького царевича, которое лежит на сердце и не дает дышать. Лучом света приходит Димитрий и уводит за собой. Борис платит по счетам не только своей ранней смертью, но и гибелью своего дома, гибелью своего дела.

Народ за свое молчаливое соучастие в преступлении платит пришедшей смутой, платит деревянными сапогами, платит безмолвием...

"