Имперская мистика

Прежде чем зайти на «Августа», посетители долго стоят перед парадной дверью и пытаются сфокусировать взгляд. Один из входов в Grand Palais с помощью накладных щитов превращен в портик римского Храма Августа, только полуразрушенного, с «оборванными» колоннами. Если учесть, что и сам Дворец несет элементы ампира, понять, где тут реальная архитектура, а где обманка. почти невозможно. Так и начинается игра со зрителем. Его энергично погружают в блистательный век Римской империи. Здесь весь золотой набор форума: от самой знаменитой статуи императора из Ватикана и фресок из Дома Ливии до стаканов по 10 евро, изготовленных четко по древнеримской технологии. Весь цвет римского классицизма времен Горация, Овидия, Вергилия. Вся история возвышения Гая Октавия от приемного сына Цезаря до отца народов. В итоге посетитель вместе с устроителями выставки готов воскликнуть: «Август – мой император».

И лишь где-то на подсознательном уровне гложет червь сомнения: при всем блеске августовской славы, как раз в это самое время будущее человечества решалось не в Риме, а на задворках империи. Отчего обожествленный при жизни император проигрывает Назаретянину? Может ли расцвет культуры и искусства оказаться духовным тупиком?

Тут самое время переходить к Биллу Виоле. К его перманентному мессианству. О статусе этого художника говорит хотя бы тот факт, что он единственный из всех современных видеоартистов был выставлен в Пушкинском музее и даже получил от госпожи Антоновой (тогдашнего директора ГМИИ и большого скептика по части видео) немало лестных отзывов. И все потому, что Виола активно задействует в своих творениях арсенал средств и образов художников Ренессанса. Его видео резонно сравнивают с «ожившими алтарями»: тот же набор символических приемов (от темного задника до колорита одежд персонажей), то же медленное развертывание действия, тот же сосредоточенно-возвышенный тон повествования. Входишь в кромешно-темный зал, где посетители скользят тенями Аида, и немедленно замираешь перед экраном, на котором пять человек (видеоинсталляция «Квинтет»), сбившись в кучку, выражают сложный спектр эмоций (от отрешенности до скорби и отчаяния). Происходит это не просто замедленно, а на грани сна и яви: за 15 минут, пока длится видео, герой на экране едва успевает повернуть голову. Не случайно и сам художник, и его адепты говорят о медитативности всех великих произведений (явный намек на буддийскую составляющую).

Точно так же ты часами можешь наблюдать за виоловскими портретами из серии «Спящие»: своих героев (от юной девы до старца) Билл Виола погрузил в бассейны и зациклил изображение так, что все они уснули вечным сном под колышущейся водной гладью.

Вообще вода для художника – главный элемент всех произведений и метафора запредельного мира. Финальная и самая важная на выставке работа – «Тристан». Ее размеры потрясают даже по живописным меркам – экран около пяти метров высотой. На «караваджевском» темном фоне, на мраморной плите распластан Тристан. И только совсем девственный взгляд не увидит здесь образ Христа после Распятия. За кадром слышен звук капель, гул нарастает – и начинаешь замечать, что капли летят не вниз, как им положено, а вверх, отрываясь от пола, от плиты, от тела. Постепенно водные струи превращаются в бурный поток, который подхватывает тело (вот еще один фирменный прием художника) и несет его вопреки всем законам снизу вверх, за пределы экрана.

По счастью, пересказ виоловских работ почти не влияет на их восприятие. Они действуют на подсознательном уровне – на инстинктивном переживании смерти и чаяния воскресения. За обыденностью здесь всегда скрыто что-то значительное и непостижимое. Собственно, в этом весь Билл Виола – умелый манипулятор, заявляющий о божественном присутствии вне религий и конфессий. Но тут уже совсем недалеко до языческого пантеизма. Буквально по древнегреческому Гераклиту: «Души же из влаги испаряются».

То что Илья Кабаков оказался в одном дворце по соседству с римским императором и американским мистиком-глобалистом, поначалу кажется иронией момента. Один из гуру московского (а теперь уже и мирового) концептуализма как раз и работал на критику империй и классических идеологий. Его разрушительной бациллой всегда оказывался образ юродивого, обитателя коммуналки, «маленького человека» в жерновах истории. Там, где был маршевый строй и всеобщее единство, появлялся кабаковский персонаж, ежедневно тайком прикрепляющий крылья ангела, чтобы очиститься душой и телом. Там, где висели парадные картины в рамах, возникала его тотальная инсталляция – пространство сбитых координат, вывернутый наизнанку мир чердака или мастерской.

Собственно, на такую типично кабаковскую инсталляцию и рассчитывали кураторы смотра Monumenta. Между тем семейный дуэт Ильи и Эмилии Кабаковых решил построить на десятке тысяч квадратных метрах Grand Palais «Странный город». Город, более всего напоминающий лабиринты восточных глинобитных улиц, изрядно обескуражил критиков. Особенно российских.

Очевидно, что для Кабакова эта работа этапная, подводящая итог огромному периоду и множеству сюжетов. Не случайно внутри каждого из городских строений художник создал вольные реплики своих прежних проектов. Но что действительно поражает – это неожиданный церковный сюжет. Каждого входящего под своды огромного выставочного зала встречает поставленный на ребро купол (часть кабаковской декорации к опере «Святой Франциск» Мессиана). Этот купол вполне мог бы перекрыть средних размеров ренессансный собор. Но здесь он играет роль или мембраны, откуда разносятся торжественные звуки электроники, или некой точки схода всей городской жизни. Действует он посильнее виоловских картин – словно небеса спустились на землю.

На другом «краю» города путешественника ожидают сразу две капеллы – черная и белая. Прямоугольные павильоны (в одном из них звучит колокольный звон) заполнены фрагментами из соцреалистических картин или портретами самого автора (вместе с супругой) на некой торжественной церемонии. Сразу становится понятным, что это церкви художника – то есть храмы личного искусства.

В принципе очень многие модернисты – от Матисса до Корбюзье – пытались сконцентрировать свой образ мира в пространстве храма. Но в случае с Ильей Кабаковым ситуация видится сложнее. Тут отчаянная попытка вывести свое искусство из замкнутой зоны истории (рефлексии на советское, тоталитарное, коммунальное) в открытое, сияющее будущее. Выстроить себя как храм, сколь бы кощунственно и амбициозно это ни звучало. Эдакое исихазтское «обожение» и просветление на новый лад. И тут сам собой опять возникает древний Гераклит со своим знаменитым парадоксом: «Боги смертны, люди бессмертны». И что еще остается, когда и впрямь почти все боги вымерли.