Posted 3 июня 2013,, 20:00

Published 3 июня 2013,, 20:00

Modified 8 марта, 02:17

Updated 8 марта, 02:17

Режиссер Дмитрий Крымов

Режиссер Дмитрий Крымов

3 июня 2013, 20:00
Вчера в Малом Манеже открылась выставка «Камень, ножницы, бумага», которую режиссер и художник Дмитрий КРЫМОВ подготовил вместе со своей Лабораторией из «Школы драматического искусства». В интервью «Новым Известиям» режиссер рассказал о том, в чем особенность этой выставки, почему он не любит восстанавливать свои стары

– Дмитрий, расскажите, что за выставку подготовила ваша Лаборатория?

– Выставка «Камень, ножницы, бумага» – про шестнадцать наших спектаклей, которые идут и которые уже не идут. Ее организовывает Бахрушинский музей, Манеж и мы. Но это не просто театральные макеты, а инсталляции «по поводу». Все это для меня не столько про спектакли, сколько про стиль нашей работы в целом, про атмосферу, в которой мы работаем.

– Кроме выставки, что еще запланировано у вас в завершении сезона?

– Для нас сезон еще не заканчивается, потому что мы задумали и сейчас делаем новый спектакль. Но о будущей работе пока говорить не хочется. Мы хотим подготовить спектакль в июне, а сыграть премьеру уже в октябре. Сейчас такой период, когда в самом разгаре работа.

– Этот период для вас трудный или скорее счастливый?

– Конечно, трудный, но интересный. Сейчас из уже придуманного нужно «настроить» музыку. Рояль построен, струны вроде натянули, но как-то клацаешь по клавишам, а «до» – не «до» и «си» – не «си»… Но это сразу не бывает. Много ребят новых, с которыми мы первый раз работаем. Двое из наших с Женей Каменьковичем студентов, двое с нашего старого курса.

– Вы так много времени проводите в театре, как находите время на преподавание? Или студенты приходят к вам сюда?

– Пока мы занимаемся в здании на Поварской. Но, судя по всему, там скоро ремонт большой затеется. Слава Богу, Васильев (Анатолий Васильев – режиссер, основатель «Школы драматического искусства». – «НИ») туда приходит. Я думаю, что наши спектакли мы перенесем сюда, а студентов куда мы перенесем, пока трудно сказать…

– И в ГИТИСе после пожара тоже места нет…

– Там не было места даже до пожара, а сейчас совсем проблемно.

– А на Сретенку студентов нельзя «взять»?

– Вы не представляете, что такое наш театр, – здесь на каждом углу кто-то репетирует!

– У вас сейчас уже заканчивают второй курс «новые» подопечные, а из тех, с которыми вы ставили «Сны Катерины», кто-то влился в вашу Лабораторию в ШДИ или все разлетелись?

– В основном разлетелись… Некоторые из них существуют где-то рядом, и мы их иногда зовем на помощь. Но вообще они почти все работают самостоятельно.

– Ваши бывшие ученики, в частности, Маша Трегубова, уже сами преподают. Приходят к вам за советом, когда сталкиваются с какими-то педагогическими проблемами?

– Приходят, причем проблемы те же самые. Я слушаю, и вспоминаю их курс. У студентов всегда наступает трудный этап. Сначала они поступают и думают, что они всё могут, и что всё – легко. Что им кто-то сейчас подскажет какой-то секрет, и они будут всё уметь. Потом, когда они понимают, что есть какая-то очень высокая цель, и они ее не знают, и все время не попадают туда, куда нужно, то начинают бояться что-то сделать не так. У всех такой период бывает. Они начинают всё в голове прокручивать и фактически не делать ничего. Но теперь их надо убедить, что это высокое можно искать только в каждодневной работе. Оно найдется, наверное, только не в мыслях, а в работе – в пальцах, в руках…

– Вы своим опытом не делитесь, ведь у вас, наверное, тоже случались такие моменты?

– Делюсь, но мой опыт – это мой опыт. Они им не могут воспользоваться. Чужой опыт нужен только для того, чтобы знать в принципе, что с этой задачей можно справиться. Если бы никто не смог, и опыт всех подсказывал бы, что справиться нельзя, тогда наступала бы безнадежность. А если ты знаешь: есть один путь, другой, третий… Это не твой путь, ты не можешь буквально по нему пойти, но кто-то его нашел, справился… Неизвестно, каким стилем он выплыл, но он остался жив. Значит, есть надежда, что ты найдешь свой. Только нужно его искать, нужно лапками болтать, взбивая молоку в сметану, как в той притче про лягушку.

– Ваши постановки всегда трудно охарактеризовать… Они, словно из воздуха состоят. А у вас не бывает ощущения, что воздух за стенами театра в последнее время становится ядовит?

– Я не знаю… По-моему, дерево не думает, какой воздух. Оно старается выделять кислород, поглощая углекислый газ. Если совсем уж плохой воздух – оно гибнет. Но оно не думает, когда это делает, оно просто такое по природе. Поэтому что толку, если мы будем говорить: да воздух стал хуже… Какой есть, такой есть.

– А для вас театр – это башня из слоновой кости, где вы стараетесь защититься от внешнего мира?

– Ну, конечно. По существу, это то единственное, что, как мне кажется, у меня иногда получается. Поэтому я к этому стремлюсь. Человек же любит делать то, что у него получается. Поэтому, конечно, стремишься в ущерб чему-то сюда, придумывать что-то очередное в нашей компании.

– Коллег по театру из других мастерских привлекаете к работе в своей лаборатории? Например, Игоря Яцко…

– У нас с Игорем разные территории. Более того, мы сейчас договорились (и это был один из трудных моментов, но, надеюсь, мы перешли с честью этот рубеж) просто разделить время в нашем главном зале «Манеже» напополам. Потому что мне жутко не хватало времени для спектаклей. Некоторые из них не шли больше, чем по полгода. Если б не заграничные гастроли, они вообще бы здесь не появлялись больше года. Например, «Корова» не идет уже больше полутора лет по каким-то как бы техническим соображениям. Меня это начало очень сердить. И мы, слава Богу, договорились о какой-то новой структуре сосуществования здесь.

– Значит, опять будет идти «Корова»?

– Дело не в «Корове», дело в том, что я сейчас еще делаю спектакль, и потом, я надеюсь, если сил хватит, еще. Я не знаю, сколько это продлится. Короче говоря, мне нужно знать, что для всех детей хватит места за столом. Иначе чего их рожать-то здесь, их надо там рожать, где о них будут заботиться.

– А возобновить «Сны Катерины» не планируете?

– Уже закончили учиться ребята, с которыми мы это ставили, и они не хотят восстанавливать. Они художники – не актеры, сейчас они работают в разных городах. Поэтому собрать их в единую кучку уже невозможно…

– А с другими студентами вы никогда не повторяете то, что ставили с прежними?

– У меня настолько все это бывает рождено определенными людьми в определенной компании… А потом уже зреет другая идея, так что возвращаться к прежней очень трудно.

– Скоро лето, традиционный сезон фестивалей. Как вы относитесь к всевозможным театральным форумам?

– Очень хорошо. У нас намечено огромное количество гастролей на следующий год. И на лето, и на осень, и на зиму, и на весну, и на следующее лето. Даже, может быть, чересчур много, но как-то мы еще не «наелись» этими поездками…

– Как вам кажется, не вредит ли фестивалям соревновательная составляющая?

– Иногда вредит, иногда не вредит… На фестивалях, на которые мы поедем, по-моему, никакого распределения мест нет. Просто пригласили в очень интересные места. Ну, что толку, что мне скажут, что я первое место занял или второе или не занял никакого. То, что наш спектакль будет показан в Новой Зеландии, само по себе уже настолько интересно! Да мы и в Эдинбурге когда были, совершенно не рассчитывали ни на какое место. И были бы счастливы, если бы даже нам ничего не дали. У меня голова закружилась от того, что мы играли на сцене, куда, кажется, в 1982 году мой папа привозил спектакль с моими декорациями «Месяц в деревне»…

А еще скоро мы в Грузию должны поехать. Дай Бог, чтобы не сорвалось. Потому что несколько раз нас звали на этот фестиваль Миши Туманишвили, но срывалось. То война, то эмбарго, то еще что-то… Сейчас они позвали четыре наших спектакля в Тбилиси – в такой театральный город, с такой историей отношений с Россией, где работали такие люди потрясающие, где сейчас работает Роберт Стуруа! Мы у него в театре должны играть. Мы недавно были там, смотрели площадки. Это современная очень страна, но страна воспоминаний в самом высоком для меня смысле слова… Мои родители очень дружили со многими людьми в Грузии…

– Натальи Крымова много писала о Михаиле Туманишвили…

– Да, это был ее близкий друг, и я с ним начинал делать его последний спектакль «Вишневый сад», который он так и не закончил… Все это чрезвычайно для меня волнующе. Мы туда повезем не только свои спектакли, и «домашние заготовки», сделанные просто для себя. Но вот вопрос: соединится ли это у них с тем, что они любили в русском театре или нет, и как они на это отреагируют.

– Сейчас часто говорят об актуальном искусстве…

– Я словосочетание «актуальное искусство» очень не люблю. Потому что это все равно, что говорить – «актуальная религия», хотя сейчас, наверное, так тоже говорят. Религия есть религия, искусство есть искусство. Актуальное искусство – это какая-то разновидность более дешевая, что ли… Есть игрушки – понятие очень высокое. Фарфоровые куклы, например, а есть дешевые пластмассовые куклы, которых в ванну кидают и которые пищат.. Вот актуальное искусство, по-моему, – это из сферы чего-то удешевленного, сиюминутного, что сегодня нужно, а потом – нет, одноразовое. Но может быть, я ошибаюсь. Тут, наверное, у меня какие-то более старорежимные представления.

– У вас есть свой костяк актеров и художников, которые с вами работают всегда, но в некоторые спектакли вы приглашаете актеров из других театров. Легко было соединить своих актеров лабораторных с мэтрами – Гаркалиным, Ахеджаковой?

– Сложности есть всегда и со всеми. Даже если ты будешь работать только со своими десятью людьми, не приглашая никого, тоже натолкнешься на сложности. Но если бы было тяжело работать, я бы этим не занимался. Я принципиально хочу работать легко. Легко и весело. И, в общем, делаю все для того, чтоб это так и выглядело и было так по существу. Пригласив Лию Ахеджакову, мы столько удовольствия, столько веселья испытали! И Гаркалина тоже. И вообще новый человек, если он правильно выбран, если ему интересен наш стиль работы и наши темы, и наш язык, то он так много дает всем… Это зеркало для всех.

– А на другой территории – в музыкальном театре Станиславского ваша опера «Смешанная техника» будет еще идти?

– Другой театр – это другой лес со своими законами. И там другие лесники, другие звери, другие правила игры… Ты для них, в общем, гость. То, что спектакль не идет, мне, конечно, очень жалко, но насильно его восстанавливать у меня нет ни доводов, ни, честно говоря, сил. Потому что это было бы очень трудоемкое занятие. Я лучше подожду какого-нибудь нового приглашения. Если кто-нибудь предложит оперу сделать, я сделаю, учитывая этот опыт. Но не буду ничего повторять… Знаете, как Бродский ответил, когда его спросили, почему он не возвращается в Россию, в Петербург? Он сказал, что важнее, кем ты стал, благодаря своей первой жене, чем увидеть, во что она превратилась. Жестоко, но справедливо.

– А вы жестокий, но справедливый?

– К тому, чтобы я стал жестоким, меня нужно очень сильно подтолкнуть. Я могу быть жестоким, если кто-то или что-то мешает тому делу, которому я себя посвятил в последние годы, мешает двигаться вперед, так, как я считаю нужным. Тогда, будь это человек или обстоятельства, я буду бороться. Я не знаю, смогу ли я победить или нет, но тогда я могу быть жестоким, а так – зачем быть жестоким: я работаю с людьми, которых уважаю и люблю.

"