Людмила Вязмитинова: "Склюнет времени птица этой жизни страницу…"

Сергей Алиханов

Людмила Вязмитинова родилась в Москве. Окончила Московский институт стали и сплавов, Литературный институт имени А. М. Горького. Стихи и статьи печатались в журналах: «Новый Мир», «Арион», «Знамя», «НЛО», «Дружба Народов», «Новый журнал», опубликованы на многих Сетевых ресурсах. Автор поэтических сборников: «Пространство роста», «Монета», «Месяцеслов»; книг, статей и эссе о современной литературе и поэзии: «Tempus deliberandi. Время для размышлений», «Тексты в периодике». Ведет литературный клуб «Личный взгляд» в библиотеке им. Ю.В. Трифонова. Составитель и издатель поэтических сборников молодых поэтов. Творчество отмечено: Серебряной медалью Всероссийского литературного Фестиваля Фестивалей «ЛиФФт», лауреат II Филаретовского конкурса религиозной поэзии, Международной премией Русского ПЕН-клуба имени Фазиля Искандера. Член Союза писателей Москвы, Председатель секции поэзии Союза московских литераторов.

Стихи Людмилы Вязмитиновой всегда шире конкретного поэтического авторского замысла, смысла, и даже контекста. Её фонетически насыщенная поэзия заполнена пространственно-временной картиной мира.

В то же время, в стихе всегда ощущается некая недосказанность, которая служит исключительно для усиления выразительности – поэт таким образом активирует читательское восприятие, и даже воображение слушателей - Вязмитинова много и прекрасно выступает. Мне постоянно доводилось встречаться с Людмилой на поэтических вечерах и презентациях, фестивалях, и на поэтических «полетах-разборах», которые круглый год проходят и проводятся в Москве. Да и сама Вязмитинова в библиотеке имени Ю.В. Трифонова ведет замечательные поэтические семинары.

Свою высокую миссию поэт видит в том, чтобы постоянно напоминать всем стихотворцам разницу между стихосложением и поэзией: стихосложение - избыточно, а поэзии всегда не хватает. Обращаясь к товарищам по перу, она прямо говорит об этом в своем замечательном видео-интервью,

которое исполнено бесценным опытом, важнейшими мыслями, советами, и несомненно, может быть учебным пособием для молодых поэтов.

Поэтическая речь Людмилы Вязмитиновой, в силу жанра, фонетически фрагментирована, но, исполненная мудрости, имеет исключительно объединяющее воздействие. Ее поэзия необходима всем нам в общем желании понять, изменить, и, может быть, даже облагородить мироустройство:

«Лю6oe дуновенье дня приемлю.

Теряет смысл понятие «протест»:

я крест свой не несу,

он вросший в землю,

я, в сущности, и есть тот самый крест...»

Наш автор, поэт, общественный деятель и издатель Вадим Месяц говорит о творчестве Вязмитиновой: «...лирика, близкая к откровению, перевешивает многие результаты интеллектуального труда. Она пронизана благодарностью к существованию и по интонации приближается к псалмам. Любовь, разлука, смерть, вечное возвращение. Мне нравится, что за всем этим проступает именно женский голос, призванный сохранить, а если это не удается – оплакать.

«И даже некому оплакать павших,

оплакать уходящих, шелестящих,

изломанных не по своей вине.

Как на войне – за что, никто не знает».

Трагизм жизни как таковой Вязмитинова передает без пафоса и надрыва, со спокойным стоицизмом. Она напоминает, что всё в этой жизни имеет свой итог. И поначалу не так легко понять, в чём именно он заключается...».

Поэт и слушатель ее семинаров Данила Иванов делится: «Для Людмилы Вязмитиновой боль – это лишь необходимая, земная ступень на пути к высшему Я. Боль нужна – «для продолжения, для круга, для круженья». Природа, её земная и вместе с тем космическая тайна занимают одно из главных мест в мире автора. В поисках Абсолюта на письме Людмила Вязмитинова интуитивно следует за родившимся чувством, расставляя слова в единственно ей нужном порядке. Из-за этого многие стихотворения с виду кажутся «неправильными», «рваными» и т.д.

Всё так и есть – перед нами свидетельство чего-то внеразумного, но – убедительного. Разве не этого мы ждём от стихов?

Внеразумного – потому что автор, ведомый самым детским и одновременно самым мудрым порывом – любопытством, не защищается от необъятного чувства. Он, как заворожённый исследователь, ставит себя на второе место и позволяет миру говорить. Только отказавшись от себя как сверхценности, трепеща перед бесконечной тайной Вселенной, можно написать стихи, созвучные всем на земле».

И вот стихи:

***

не оставить отметин

расслоятся следы

на далёком том свете

нет ни «я», нет ни «ты»

полоса нерожденья

электронный прибой

где умрёт наслажденье

становиться собой

сквозь эфир эстакада

гаснет низ, гаснет верх

немигающим взглядом

опустившихся век

на мишурной личине

сквозь пощёчину дня

отдыхают морщины

от «тебя» и «меня

***

И даже некому оплакать павших,

оплакать уходящих, шелестящих,

изломанных не по своей вине.

Как на войне – за что, никто не знает.

И только звон неслышный улетает,

которого никто не замечает.

Лишь туча торопливая роняет

крупинки влаги стынущей земле.

***

Я туда плыл-был, я сюда плыл-был.

Что-то было со мной, но я всё забыл.

Руки-ноги есть и на что присесть –

значит, будем пить, значит будем есть.

Пусть не грудь в крестах – голова в кустах,

и опять скрипит песня на устах.

Обрываю нить, чтобы дальше жить,

чтобы снова плыть, чтобы снова быть.

***

Сочтёмся в вечности. Сыграем в карты

на всё, что накартавили, накаркали.

A карты вечные, быстротекучие

мелькают вечером сквозь пальцы тучные.

Где нaковepкaли, вспухают болью.

Пo нашей вере нам играют в нолики.

To пo отдельности, то пo совместности

играем в крестики земных конечностей.

Пo поперечности земной провинции

встань огуречиком, зерном для птицы.

Хвостом себе шурши, коль хвост от роду дан.

Есть вертикаль души, и кожи есть кафтан.

Распашка вечности, изнанка костная...

Истёкши речью, мы уходим к звёздам.

***

Склоняюсь в благодарности судьбе –

неслышный ток ее ласкает Землю.

Мой каждый шаг по жизни был – к Тебе,

и я её, беспутную, приемлю.

И если я в огне своём сгорю,

исчезну, в фейерверке звездопада

воскреснет голос мой: Благодарю!

Другой судьбы, другой любви – не надо!

***

Гремел огромный барабан

о дне свершений.

Прекрасен был его обман

и совершенен.

И шли к нему, за рядом ряд,

сквозь тучи пыли.

И насыщались все подряд,

и уходили.

Был судный день наоборот –

парад желаний.

И я упорно лез вперёд –

меня держали.

И мне кричали: «Погоди!»

Из опасенья.

«Сначала строем походи,

побудь со всеми».

И мне шептали: «Не спеши!

Тебе же лучше.

Сдержи незрелый крик души,

себя не мучай!»…

Ушёл на запад пыльный день,

а я – со всеми.

Несла толпы огромной тень

суть опасений.

Слизала ночь со влажных щёк

след неудачи.

Мне посчастливится ещё…

А как иначе?

***

Разве что-нибудь было иначе

в наслоеньи эпох и событий?

Будто кто-то невидимый плачет,

гладя времени долгие нити…

Разве что-нибудь было иное

зашифровано в солнечном свете,

в сфере сплюснутой шара земного,

в жажде жизни на этой планете?

Разве небо, вращаясь по кругу,

не едино в едином движеньи?

И тяну пятипалую руку

вверх,

в извечной тоске постиженья.

***

Снежных деревьев лица,

окон слепые блицы.

К нe6y совсем не стремится

вросший в фундамент дом.

B блёклой нeбa водице

низко плавают птицы.

Плавится луч денницы,

скупо даря теплом.

Мёрзлой поры страница

дымом жилищ клубится.

Все живое стремится

к пламени очагов.

B узких его границах

тело земли искрится.

Пепел летит и кружится,

серым письмом ложится

на пустоту снегов.

***

А где твоя нежность?

Вчерашней тучей

в лужах застыла льдом?

А губы шепчут:

так будет лучше,

лучше сейчас и потом.

Но это губы,

в сиюминутной,

ставшей привычной лжи,

а остов вечного белой грудой

в белом поле лежит.

И если ветер подует свежий,

у твоего порога

станет кружится призрак снежный,

мёртвый и хромоногий.

***

Я в ночь от тебя сбежала,

всю ночь по тебе тосковала,

с рассветом тебя искала,

весь день по тебе умирала,

а к вечеру умерла.

Как корни мшисты и сладки

у хрупкой жизненной кладки,

как кони на корни падки,

и полночь походкой шаткой

земные вершит дела:

кому – улыбнись и исчезни,

кому – ошибись и воскресни

на прежнем своём насесте,

и сходятся стрелки вместе

со звонким ударом – вон!

«To be», принц, и шпагу в ножны:

призраки ночи ложны.

Живём и призраки множим,

а таймер пульса под кожей

вложен в текущий сон.

***

вот и нет у тебя жены

есть зима и воздух горячий

из решётки резной стоячей

и рисунок кудрей парящий

по-над памятью говорящей

вот и нет у тебя жены

есть свобода от ближних давлений

кубометры пространств без волнений

мириады других измерений

и фигур для волеизъявлений

только нет у тебя жены

pax pobiscum – яну без ини

то не слёзы, то звёздный иней

серебрящий Господне имя

по-иному для ян – отныне

по-иному для инь – отныне

***

вот и вся наша жизнь

непонятно какая

вот и вся наша жизнь

расписная-резная

потеряется взор

от неистовой пляски

непонятен узор

и меняются краски

то ли рай, то ли хлев

то ли храм, то ли бойня

лишь бы был вкусен хлеб

лишь бы не было больно

ни иметь, ни отнять

ни лететь, ни разбиться

и нельзя разгадать

как нельзя не родиться

тёмный лес, белый снег

серый дождь, сине море

не дождаться вовек

нам ни счастья, ни горя

***

Это все попущенье Божье –

от зачатия до падения.

У тебя горячая кожа,

остальное – мое наваждение.

Это все бунтари на ветках

небеса славословят в трубы.

Ты бываешь ласковым редко

и почти не бываешь грубым.

Это все от корней истоки,

поднимаясь, питают крону.

Никогда ты не был жестоким,

только был всегда посторонним.

Это всё царапин ожоги

на отвесном пути к подножью.

Если я имею чужое,

то возьми его, Господи Боже.

***

Забывают, что руки – крылья,

открывая глаза, как блюдца.

Наяву полёты забыли,

а во сне о полёты бьются.

Тонкий слой одряхлевшей почвы,

обнимая, питает ноги.

Я летаю и днём, и ночью,

разбиваясь, подобно многим.

Тротуары, шрамы и годы –

все отчётливей, все бесстрастней.

Я дышу в любую погоду.

Задыхаюсь только по-разному

***

На шумный и весёлый карнавал

тебя завёл я, вежливо скучая.

Там кто-то – в блёстках – маски раздавал,

и мне досталась маска негодяя.

На миг цунами музыки притих,

лишь тренькала чуть слышно балалайка.

И в этот навсегда ушедший миг

я подал руку маске-негодяйке.

Как весело мы с ней пустились в пляс!

Как волновались и глаза, и чресла!

А ты взглянула ласково на нас

и, улыбнувшись, навсегда исчезла.

Клянусь: рванулся сразу за тобой…

Но воздух вдруг стал холоден и плотен,

и, прошептав чуть слышно «Боже мой!»,

я ощутил, как маска стала плотью.

С тех пор неспешно протекли года…

И, став границей между рано/поздно,

меж верх и низ и между нет и да,

густеет маска, прирастая к мозгу.

***

Слава Богу, сиденья в миру большие –

можно пятую точку вместить удобно

и сомкнуть, наконец, веки.

Мир под веками плотен, огромен, бесшумен,

мир плоти воздушной и огненных молний.

Далеко ли до неба? Знаю, что далеко.

Даже самого близкого.

Подай рукой.

Как натружены пальцы твои,

поклонник Бориса и Глеба.

Как натружены губы твои,

Призывающие мой покой.

Жити-жить бы тебе, не зная моих молитв.

Быти-быть бы тебе вдали от огня и пепла.

Знаю, что не жалеешь. Но воздух в огне горит.

Но и огня без воздуха нет и не было бы.

***

Зачем тебе три амфоры вина?

Уже светлеет край небесной чаши.

Уже готова пыль взметнуть дорога,

дрожат листы, и горные вершины

вот-вот проявятся над их суетной дрожью.

Уже готовы люди, их жилища,

пространство, им подвластное,

принять метаморфозу бытия,

которая есть смена дня и ночи.

Поторопись! Пусть первый луч денницы

подарит нам свое благословенье!

И будет лёгок путь – пока легка поклажа.

Бери одну, вон ту – из светлой глины

и с узким горлом. Позже, в жаркий полдень

она подарит нам вина усладу.

Мы растворим его в воде прозрачной

и перетрем колосья – лёгок путь,

пока легка еда и лёгок отдых.

Дай руку, друг, поклонимся жилью,

принявшему нас на ночь.

Хозяевам его – тепла и света,

вина и хлеба – вдоволь!

А нас поглотит путь. А нам – вперед!

Дорога даст и трапезу, и ложе,

И пыль обмыть, и лёгкую поклажу.

И горные вершины над долиной.

И амфору – вон ту! Из светлой глины.

***

Апокалипсис

Радость-то какая

Настала пора перемен

***

Иду по праздничной Москве

Чайхана, Хинкальная, Чайхана, Чайхана…

Масленица, блин, на Руси Святой

***

Добро должно быть с зубами и когтями

Сказал волк в овечьей шкуре

Защищая траву от овечьей отары

***

Сухой закон

Увеличивает количество параллельных миров

Сухой мокрого не разумеет

***

гусеница

куколка

бабочка

метаморфоза

легко видима

смотрю на тебя

осмысливаю твои слова и поступки

боюсь ошибиться

***

Близится грохот порога…

Кричу –

и себя не слышу.

Слагаю молитву Богу.

Прошу одного:

Всевышний!

Сейчас нас накроет волною…

Иже на небеси!

Делай, что хочешь, со мною,

её же, прошу, спаси!

Колючую, часто злую…

Иже на небеси!

Стопы Твои целую,

только – прошу – спаси!

О Всеблагой, Единый,

просьба всего одна:

пусть для меня – пучина,

только живет – она.

Меня не станет на свете

в белом буруне порога…

Дай ей жизнь – солнце и ветер –

все, что прошу у Бога.

Пыль водяная гуще,

брызги глаза слепят…

Благодарю, Всемогущий,

благодарю Тебя.

***

Снежных деревьев лица,

окон слепые блицы.

К нe6y совсем не стремится

вросший в фундамент дом.

B блёклой нeбa водице

низко плавают птицы.

Плавится луч денницы,

скупо даря теплом.

Мёрзлой поры страница

дымом жилищ клубится.

Все живое стремится

к пламени очагов.

B узких его границах

тело земли искрится.

Пепел летит и кружится,

серым письмом ложится

на пустоту снегов.

***

А где твоя нежность?

Вчерашней тучей

в лужах застыла льдом?

А губы шепчут:

так будет лучше,

лучше сейчас и потом.

Но это губы, в сиюминутной,

ставшей привычной лжи,

а остов вечного белой грудой

в белом поле лежит.

И если ветер подует свежий,

у твоего порога

станет кружится призрак снежный,

мёртвый и хромоногий.

***

Этим вечером душным ты роняла игрушки

на пылающий чернью наряд свой вечерний.

Было все очень мило: колокольня звонила,

вслед молитвенной речи детский гробик плыл в вечность.

Знать, судьба не родиться – оправданье убийцы,

но пустотные речи на твои висли плечи.

И слепой стылый морок рвал ресниц хрупкий полог,

и порхали амуры в безмятежной лазури.

И пустотною тканью в глубине мирозданья

непрожитое имя жгло лучами своими.

На морях-океанах, на далеких Буянах,

после миль искупленья ждёт нас ткань заживленья.

Склюнет времени птица этой жизни страницу…

Где у смерти граница? Где у жизни граница?

***

То дождь,

то снег

в плену у поздней осени

сменяются над пустошью полей,

средь серого даря минуты просини...

Мне все равно.

Ни легче,

ни больней.

Я – чучело.

Набор тряпья случайный,

развешанный по доскам кое-как.

Безглазым взглядом серый день встречаю,

вливаясь ночью в общий влажный мрак.

Лю6oe дуновенье дня приемлю.

Теряет смысл понятие «протест»:

я крест свой не несу, он вросший в землю,

я, в сущности, и есть тот самый крест.

Мир движется

– куда? –

со мною вместе.

Качает ветер рваное тряпьё.

На досках рук

– как куры на насесте –

крикливое расселось вороньё.

***

Я живу только летом,

когда солнце в глазницах.

Не забудьте об этом,

чтоб со мной не сродниться.

Ни случайно-невольно,

ни с расчётом резонным,

чтобы не было больно

Вам закрытье сезона.

Чтобы Вас не штормило,

и в порыве безбожном

всё, что не было / было,

не назвали Вы ложью.

Когда осень остудит

мира облик парадный,

меня просто не будет,

чтоб прийти и быть рядом.

Солнца диск не удержишь

ни всерьёз, ни играя.

Все меняют одежды,

я к зиме умираю.

***

Самый синий,

самый зелёный,

самый высокий и грозовой перевал,

за который уходят наши души,

оставляя тело,

протянутое

к синему, зелёному, высокому и грозовому.

И песнь протяжную, пропетую над нами,

уже немыми повторим гy6aми.

3eлёный свет над жёлтым встанет полем

и растворит остатки нашей боли.

А смерч, прошедший по горам и склонам,

опять смешает жёлтое с зелёным.

Очистит синь.

Всё будет, как бывало.

Лишь в радуге чуть ярче вспыхнет алый.

***

Я знаю:

слабость зимнего дня

– дождь и оттепель –

разрушает защиту из снега,

вызывает опасную наледь.

Я помню:

мне нельзя плакать –

некому вытереть мои слёзы.

***

Просись ужиться в стае псов,

коль нету выхода из псарни.

3aдвинув душу на зaсов,

скули и лай, и вой,

часами

тверди се6e

o том,

что ты...

ты пёс,

ты пёс,

ты очень хочешь...

и странный голос пустоты

не замечай во мраке ночи.

И если дождь не смоет слизь,

и солнце не спалит покровы,

ступай во храм.

Сквозь лай –

молись

o том,

чтобы родиться снова.

***

Мы все –

одну кашу

событий

варим,

едим,

ты, я, он, каждый

в этом глупо едины.

Тобой, мной, им, каждым

каши крупинки лелеются.

На всех –

одна каша

– ешь – не хочу –

имеется.

Сытый, голодный – неважно.

До заворота кишок.

Ты, я, он, каждый.

Остановите волшебный горшок!

***

если тебя загнали в угол

измени угол зрения

геометрический узор

возможностей пространства

пространства возможностей

меняется

в плоскости зрения

с точки зрения

***

Я полечу над континентами,

в том небе синем, в том, которое

равно над всеми континентами,

равно над безднами морскими.

Оплаченные суммой денежной,

на несколько часов томительных

мне будут честно предоставлены

и стол, и дом в крылатой капсуле,

по траектории пологой

в пространстве-царстве-бездне воздуха

стремящей утлое пространство –

частичку царствия наземного.

Укоренив в пространстве кресельном

себя в своих одеждах кожаных,

я буду честно доставляема

в наземный пункт, судьбой назначенный.

И будет думаться и сниться,

как полечу над континентами,

равно над безднами морскими

в пространстве-царстве-бездне воздуха

когда-нибудь, но неизбежно,

оставив в царствии наземном,

о том нисколько не жалеючи,

свои одежды плотно-кожные,

влекомая нездешней силою

по траектории неведанной,

всей жизнью, как смогла, оплаченной

в надземный пункт,

Судьей назначенный.

***

Трудно верится, что не снится.

Из столичной жизни привычной

занесло меня в эту провинцию

иноземную, очень отличную.

Это вам не огонь да полымя,

да по самое в помидорах.

Святый Боже, прости и помилуй мя

на безмерных Твоих просторах.

Святый Крепкий, тебе поклониться

прихожу я на кромку суши,

где солёная плещет водица

не под ноги – в глаза и уши,

письменами – в пене клубится,

в бликах солнечных золотится,

столь отличными – от кириллицы,

столь отличными – от латиницы.

Помяни мя, Святый Бессмертный,

в запредельной Твоей столице,

там, откуда нам солнце светит

в отведённую нам провинцию.

В ней везде мы лишь только около,

хоть везде по-разному больно.

И гудит необъятный колокол

на неведомой колокольне.

Здесь, на кромке, он словно ближе.

Шаг вперед – вот и всё, что нужно.

Но лишь ветер по бликам движет

аки по суху тело воздушное.

***

KOЛOKOЛA в чертогах голy6иных,

KOЛOKOЛA в немеряных глубинах,

KOЛOKOЛA – за той чертою глуби

нe6eсною, которую голубим

невидящим, но сторожащим оком.

KOЛOKOЛA – вне близко, вне далёко,

вне я, вне ты, вне меры окоёма,

вне меры мер и смысла, и объёма

о6ъёмный звук вне логики событий...

и рвутся нити, нити, нити, нити...

оплётка плеч и панцирь рёбер косный…

KOЛOKOЛА – вне рано и вне поздно,

вплетаясь в мысль на грани сна и речи...

ещё не луч

ещё не лёт

ещё предтеча

***

Когда меня распяли в первый раз,

я плакал,

я кричал,

мне было больно.

Но я воскрес

и

– мне казалось –

понял,

в чём суть вины моей,

за что я так наказан.

Когда меня распяли во второй,

я молча ждал,

я знал,

что я воскресну.

И улыбнулся сказке христианства,

и понял,

из чего она возникла

и для чего.

Когда меня распяли в третий раз,

то боль ушла,

и – наконец – я понял:

да просто я рождён,

чтоб быть распятым.

И я распят

меж небом и землею,

и рук моих размах –

плюс-минус бесконечность,

внутри меня роится муравейник

из душ людских,

гремит прибой событий,

и столб спинной обвит двойной спиралью,

в которой пульсом обитает время…

Я ЕСТЬ

Я БОГ

Я ДУХ

Я ЧЕЛОВЕК

***

Чашечку чая?

Улыбнитесь...

Нет, это не борода Бога,

это дым из трубы промышленного предприятия.

Плывет аромат чая.

Стучит сердце.

Стучит компрессор за стеной соседнего здания.

Улыбнитесь…

***

Склоняюсь в благодарности судьбе –

неслышный ток ее ласкает Землю.

Мой каждый шаг по жизни был – к Тебе,

и я её, беспутную, приемлю.

И если я в огне своём сгорю,

исчезну, в фейерверке звездопада

воскреснет голос мой: Благодарю!

Другой судьбы, другой любви – не надо!

***

галактический код – колодец

роду-племени – плазма плебса

зело обло премногоголово

облака ему малых сих

в поле семени

волки серые

лужи ливня лет

вихрей донный след

точки верха нет

Вишну ставший смех

седоусые

седовласые

много ль видели вы

в линзе

данной вам?

только звяк-позвяк – ложный звук цепей

только дон-динь-дон – колокольный звон

только гул – распад тверди неба над

под твердыней лба рода-племени

***

Мама не мыла раму,

мама купила собаку.

Большую такую собаку

с ласковыми глазами.

Мама, зачем у собаки

такие большие зубы?

Мама, из глаз у собаки

плещет жаркое пламя.

Мама, язык у собаки

жаркий, шершавый, влажный.

И я растворяюсь, мама,

в жарком, давящем, влажном.

Мама, ни верха, ни низа,

мама, ни вправо, ни влево.

Но я продвигаюсь, мама,

в жарком, давящем, влажном.

Прощай, дорогая мама,

или, быть может, здравствуй!

***

Небесный свод из камня –

так думали наши предки.

Мы знаем: свода нет,

есть атмосфера,

и мы давно обжили её

и вышли за пределы.

А глаза всё равно видят:

небесно-голубой свод,

а по нему движется

слепящий диск.

Глаза видят:

именно диск,

и именно диск движется по своду.

МЕСЯЦЕСЛОВ

Дай, Господи, нам радость в сентябре,

в славянский Новый год,

когда листва, слегка уже пожухлая,

ещё стремит свой лепет по горам и долам,

чтоб откровенно жухнуть в октябре.

Дай, Господи, нам радость в октябре,

под меркнущим и уходящим небом,

закрытым влажной хмарью в ноябре.

Дай, Господи, нам радость в ноябре –

не видно звёзд на небе в ноябре,

лишь ветер рвёт остатки листьев мёртвых.

Дай, Господи, нам радость жить зимой –

она сжигает жизнь морозом лютым,

смеясь над нею в оттепель,

и смотрит огромными холодными глазами

на праздник изменения числа

в обозначеньи круга годового,

под этим небом дважды –

в старый Новый и новый Новый годы.

Дай, Господи, нам радость в декабре.

Дай, Господи, нам радость в январе.

Дай, Господи, нам радость в феврале –

последнем из двенадцати фрагментов

извечного круженья Зодиака,

в котором первый – мощный, полноводный,

могильщик-обновитель мудрый март.

Дай, Господи, нам радость в марте мудром –

так тяжко видеть кроткие останки

того, что не вступило в новый круг.

Затянет все апрель зелёной пленкой,

по зелени рисуя акварели.

Дай, Господи, нам радость в акварельном

надгробии над тем, что прежде жило,

чтобы стремиться быть и продолжаться

в цветущем мае, в зреющем июне,

в июле ягодном, столь щедро одарённом

теплом и светом,

что тускнеет память о будущем и прошлом –

неярком и нещедром свете Солнца.

Разбудит память милосердный август

чуть меньшим блеском синевы и света

и в милосердии своём осыплет землю

плодами изобильными, как манна –

для продолжения, для круга,

для круженья.

Дай, Господи, нам истинную радость

средь изобилия плодов, землей рождённых.

Ты, Господи, дал силы мне идти.

Я даже не хромаю.

Круг за кругом.

Минуты капают, так плотно наполняя

артерии и вены,

плотно так,

что им не сдобровать:

известно ведь, и камень капля точит.

Так что же делать –

умереть, уснуть,

стать каменным как будто бытием

и видеть сны, быть может?

Как будто бы кружение не сон,

не боль, не смертное томленье

сошедшего с бессмертного ума!

Дай, Господи, нам радость каждый день,

минуту каждую дай радость прозревать,

что выше Ты кругов и их кружений,

прекрасных столь –

в движеньи звёзд небесных

и тяжких столь – в своих земных сосудах.

Минуту каждую дай радость прозревать,

что сопричастны мы Твоей великой тайне –

как дети Божии, как твари на земле,

покорные круженью Зодиака.

На свете счастья нет,

но есть нетварный свет

над тварями

и звёзды Зодиака.

***

Я люблю тебя через тлен и прах,

я люблю тебя на семи холмах,

я люблю тебя через боль и страх,

через слово «друг», через слово «враг»,

через слово «жизнь», через слово «смерть»,

через лай и визг и глагол «не сметь»,

пусть закон для всех, и диктует плеть,

и в зенит вдвоём не дано лететь.

Через тлен и прах, через боль и страх

я люблю тебя на семи ветрах,

и не видно слёз на моих глазах,

лишь огнём горит солнце в небесах.

***

плечо в ночи

сгущенье плоти

плати потом

слюной и потом

дыханье густо

и воздух плотен

дрожит зародыш

сквозь поры плоти

и плавный вырыв

зазвёздный сгусток

теснее плечи

плотнее плечи

из точки каждой

объём Единый