«Изящности душевны»

Если бы на Рокотова выстроились такие же очереди, как на Серова, было бы занятно порассуждать о каких-то законах зрительского интереса: вот, мол, нынче особенно популярен портрет, преимущественно богатый, аристократический, с историей. Каждый раз в начале века новое поколение открывает для себя лики прошлого – сверяет свой образ с уже ушедшими поколениями. Собственно, и открытие Федора Рокотова произошло в начале ХХ века, со знаменитой дягилевской выставки 1905 года, собранной из усадебных портретов.

Однако нынешняя выставка в Третьяковке сделана не для таких обобщений: Рокотов, в отличие от Серова, очень камерный, скромный и показан без всякого блеска. Все три раздела экспозиции – петербургский, московский и «усадебный» периоды – расположились в одном зале. Картинам очень тесно, а подписи таковы, что приходится сильно наклоняться и напрягать зрение. В сухом остатке мы получаем лишь энциклопедические сведения о каждом из аристократов: от Екатерины до великого князя Павла Петровича.

Кто-то, наверное, и сможет оценить «изящности душевны», за которые современники художника ценили его живопись. Но для этого надо было развернуть большую перспективу парадных портретов до Федора Рокотова. Здесь же остается верить на слово: что именно эта «туманность» и меланхолия, которые в середине ХХ века оценил поэт Заболоцкий в портрете Струйской, и есть важное рокотовское достижение.

Когда портреты подаются скороговоркой, выстроившись в длинную очередь, единственное, чем восхищаешься, – это невероятной плодовитостью мастера. Незаконнорожденный сын князя Репина, которого опекал князь Шувалов, смог устроить настоящую фабрику по производству поясных портретов. В каждом уважающем себя семействе – особенно в таком, где увлекались просветительской литературой, – обязательно должен быть поэтический образ Рокотова. Отсюда и бесконечное перечисление усадеб (от Кузьминок Голицыных до Поречья Уваровых), из которых после революции в музеи стекались овальные лица хозяев. До сих пор (и это особый раздел экспозиции) приходится отказывать некоторым картинам в праве называться рокотовскими – мода и тиражирование приемов, само собой, вызывали массу подражаний.

Будучи сам неравнодушен к изящной словесности, Федор Рокотов оставил также портреты Майкова и Сумарокова, властителей поэтических дум. Но себя он с моделями не равнял – соблюдал дистанцию. Примечательно, что на выставке мы нигде не встретим портрета самого художника: в какие-то моменты в разных «неизвестных» видели автопортрет Рокотова, но так и не удалось восстановить его реальный облик. Так или иначе, фокус, который произошел на Серове, когда художник и его герои дополняли друг друга в свободном артистизме, с Рокотовым не проходит. Тут все чинно, как на приеме императрицы, – разве что граф Орлов позволил себе разодеться чуть краше других. Но ему как фавориту позволительно.