Остановившийся, оглянувшийся…

Такие люди сейчас почти перестали водиться, исчезло цеховое братство – особенно в литературной среде – после распада единого Союза писателей на отдельные союзики и тусовки, ревниво клацающие друг на друга зубами. А вот белоснежные пушкинско-робсоновские зубы Саши Аронова, как у его великого тезки, сверкали, будто клавиши свадебного аккордеона от радости за чужие хорошие стихи – благо, их было тогда навалом. Куда она подевалась, чудесная традиция шестидесятников обчитывать друг друга стихами – опять же не только своими! – в любой час по телефону, в любой забегаловке, кафешке, шашлычной, столовке?

Что объединяло всех нас, шестидесятников, которые были такими разными?

Мы первыми победили в себе страх и не хотели, чтобы к нам въехало на танках что-нибудь похожее на сталинизм под каким бы то ни было именем. Нас подозревали в том, что мы подпали под влияние западной пропаганды, но всё было наоборот – мы подпали под негативное влияние пропаганды собственной, которую уже физически не могли переносить без отвращения и брезгливости, потому что она всё время нам лгала. Советская власть сама производила антисоветчиков. Но были и те среди нас, кто, как я сам в своей «Преждевременной автобиографии», хотел «стереть все следы грязных рук на древке нашего красного знамени», и за такие невинные слова мне измочалили душу. Очевидно, мы спасали неспасаемое. Именно об этом после одной из проработок я написал «Монолог бывшего попа», в котором лишь слегка замаскировал свои собственные мысли:

«И понял я – ложь исходила / не от безверья испокон, / а из хоругвей, из кадила, / из глубины самих икон». То-то газете «Неделя» всыпал ЦК за публикацию этого «двусмысленного стихотворения».

Даже Булат Окуджава после доклада Н.С. Хрущева о преступлениях Сталина с надеждой уберечь от их повторения вступил в партию, о чем впоследствии жалел.

Саша Аронов не был исключением. Он писал искреннейшие, но в чем-то инфантильные стихи. Когда их читаешь, плакать хочется, до чего мы были наивны: «Вот рвешься ты, единственная нить. Мне без тебя не вынести, конечно. Как эти две звезды соединить – Пятиконечную с шестиконечной? Две боли. Два призванья. Жизнь идет, И это всё становится неважным: «Жиды и коммунисты, шаг вперед!» Я выхожу. В меня стреляйте дважды».

Да я и сам написал тогда не менее искреннее стихотворение, которое уже через год не смог бы написать: «Но – фестиваль!» – / взвивался вой шпанья. // «Но – фестиваль!» – / был дикий рев неистов. // И если б коммунистом не был я, // то в эту ночь / я стал бы коммунистом!» («Сопливый фашизм», 1962).

Наши надежды реальность всасывала, как песок. Но мы пытались не расставаться скоропалительно с ними, безответно старались дать шанс нашим надеждам.

Именно Саша Аронов, вскочив с места, завопил: «Женя, у нас огромная радость – Булат запел! Да как!», когда я после долгой поездки в Сибирь заявился на знаменитое литературное объединение в Центральном Доме культуры железнодорожников, руководимое могиканином революционного энтузиазма Григорием Левиным.

Булата в тот день не было, но были и Фазиль Искандер, и Юра Левитанский, и Женя Винокуров. Многие уже утвердившиеся поэты любили захаживать в это литобъединение, которое, может быть, самим своим существованием впоследствии помогло Окуджаве написать песню про «надежды маленький оркестрик под управлением любви».

Именно из сашиных африканских выпяченных губ я в тот день услышал «Сентиментальный марш» – первую песню Булата, которую Аронов, искрясь от упоения, напел мне вместе с поэтессой Ниной Бялосинской, всегда трагически печальной, да и с подхрипывавшим этой песне почти сорванным декламациями и речами романтизировано комиссарским голосом Григория Левина.

Саша Аронов себя как поэта никогда не выпячивал, но сам, если не ошибаюсь, даже несколько раньше Окуджавы начал писать песни и продолжал это делать всю жизнь. Несколько песен Аронова, противостоящих, несмотря на легкость формы, пустому развлекательству и усыплению совести, выбились в люди и начали жить уже отдельно от него. Первую строчку песни «Остановиться, оглянуться…» М.С. Горбачев объявил приметой «нового мышления», на котором основывалась Перестройка. Повсеместно знаменитой стала «Песня о собаке», очаровательно исполненная Сергеем Никитиным для фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!» – добрая, ироничная, со свойственной Аронову незлым, мягким юмором. Она, единственная из всех песен «Иронии судьбы…», заново прозвучала в ее прошлогоднем продолжении. Еще злободневнее, чем раньше, воспринимаются сейчас заключительные строки другого маленького, но безукоризненного шедевра – «Песенки на прощанье»:

«Непойманные воры Научат нас морали, И крысы тыловые В строю удержат вас».

Слишком много и сейчас политических конфликтов, в которых все стороны неправы, но при этом дружно упражняются в моральных взаимопоучениях по поводу одинаково аморального поведения.

Александр Аронов – один из воскресителей думающих песен, помогающих думать другим. И любовь в стихах Аронова тоже думающая: «А что? Ведь только так понятна наша тайна. Всё очень сходится и будет объяснимо, И почему мы здесь так поздно и случайно, И семьи не у всех, и негде брать любимых».

Но песенность была лишь одним из ответвлений таланта Александра Аронова. Закончив в 1956 году Пединститут имени Потемкина, он прошел серьезное испытание повседневной учительской работой в сельских школах Шаховского района Московской области, а затем много лет вел рубрику «Поговорим с Александром Ароновым» в «Московском комсомольце».

В моем фильме «Похороны Сталина» Саша Аронов прекрасно сыграл несколько кафкианскую роль московского холостяка, на коммунальной кухне стирающего носки в тазике, когда двое запутавшихся в арестах сотрудников НКВД приходят повторно арестовывать жильца, который уже давно препровожден в тюрьму. «Вы его уже арестовали!» – кричит им в лицо старый холостяк, и все жители коммуналки кричат, надвигаясь на них: «Вы его уже арестовали! Вы его уже арестовали!»

Саша Аронов, всегда куда-то спешивший, умел остановиться, когда надо, и оглядеться вокруг. Но он же умел жить и без оглядки.

Среди стольких уронов,
испарившийся вдруг без следа,
не споет мне Аронов
Окуджаву уже никогда.
И на край пианино
в красных чашках пластмассовых нам
Бялосинская Нина
не поставит буфетный «Агдам».
Каждый был из нас левый.
Но теперь как пророк-правдолюб
нам не выхрипит Гриша Левин:
«Ландыши продают!
Почему не просто дают?»
Вся большая Четверка
приносила в ЦэДэКаЖе
запах Рима, Нью-Йорка
и «Харлеев» на вираже.
Ну а Саша Аронов
приносил нам в кармане хитро,
всех радушием тронув,
то, что звал почему-то «ситро».
Мы от славы балдели,
но, ей-богу, с незлою душой.
Сашу мы проглядели,
а ведь Саша и сам был большой.

Евгений ЕВТУШЕНКО

* * *
Остановиться, оглянуться
Внезапно, вдруг на вираже,
На том случайном этаже,
Где вам доводится проснуться.
Ботинком по снегу скребя,
Остановиться, оглянуться,
Увидеть день, дома, себя
И тихо-тихо улыбнуться.
Ведь уходя, чтоб не вернуться,
Не я ль хотел переиграть,
Остановиться, оглянуться
И никогда не умирать!
Согласен в даль, согласен в степь,
Скользнуть, исчезнуть, не проснуться –
Но дай хоть раз еще успеть
Остановиться, оглянуться.

Песенка о собаке
Когда у вас нет собаки,
Ее не отравит сосед,
И с другом не будет драки,
Когда у вас друга нет.
А ударник гремит басами,
А трубач выжимает медь –
Думайте сами, решайте сами –
Иметь или не иметь.
Когда у вас нету дома,
Пожары у вас не страшны,
И жена не уйдет к другому,
Когда у вас нет жены.
Когда у вас нету тети,
Вам тети не потерять,
И раз уж вы не живете,
То можно не умирать.
А ударник гремит басами,
А трубач выжимает медь –
Думайте сами, решайте сами,
Иметь или не иметь.

Памяти Миклоша Радноти*
Да будут до утра
Друзья в моем дому.
Я всех пойму спокойно и устало.
Любимая меня
Обманет потому,
Что я ее обманывать не стану.

А в пыльных городах
Невероятных стран,
Когда дворцовый путч
у них случился,
Возьмут меня за то,
Что сам я не тиран
И никого хватать не научился.

Чужие поезда
Уходят на Восток,
И дым за ними рвется и клубится –
И буду я убит
За то, что не жесток,
И потому, что сам я не убийца.

1970

* * *

Когда сомкнутся хляби надо мной,
Что станет с Таней,
Катькой, Тошкой, Богом?
Не следует заботиться о многом,
Но список открывается женой.

Мы с нею вышли в здешние места,
Где царствует бездомная тревога.
Она мне помогла придумать Бога
И завела собачку и кота.

Когда я прихожу навеселе,
Меня встречают всей семьей: видали?
Они со мной грызутся и скандалят –
И держат, держат, держат на земле.
1998