Posted 2 августа 2012,, 20:00
Published 2 августа 2012,, 20:00
Modified 8 марта, 02:25
Updated 8 марта, 02:25
Актер Максим Суханов
– У вас в театре сейчас интереснейшая ситуация: на одной площадке работают три больших мастера: Туминас, Мирзоев и Иванов. Как сосуществуют три этих разных мира?
– Войн и междоусобиц нет, точно. Да, это разные творческие миры: кто-то из режиссеров ставит спектакли с одной группой актеров, кто-то – с другой. И у каждого есть свои зрители. Получается мини-вариант открытой площадки, когда под одной крышей сочетаются совершенно разные по своей стилистике спектакли.
– Римас Туминас в театре уже пять лет, но лишь год назад он предложил вам работу в спектакле «Ветер шумит в тополях», чем, кстати, очень обрадовал ваших поклонников. Они писали на форумах: наконец-то прорвана «блокада», и Суханов перестал быть актером одного режиссера – Мирзоева.
– Почему же одного? Я играл и у Черняховского, и у Фоменко, у Козака, Стуруа. Просто с Мирзоевым больше и дольше, чем с другими, причем и на сцене, и в кино. Наше сотрудничество оказалось целым этапом, это правда.
– Актер Суханов до встречи с Мирзоевым и после – это разные люди?
– Боюсь, не скажу. Я об этом не думал, не анализировал. Если есть какой-то человек, пристально следящий за моим творчеством, вот он, наверное, ответит на этот вопрос. Какое-то развитие, конечно, существует, но какое именно?.. Вы знаете, это как один и тот же спектакль – он может быть сыгран удивительно насыщенно, с полным ощущением удовольствия, контакта с залом. И он же – время спустя – может вдруг потерять успех. В этом загадка театра. Наше искусство очень непостоянно. Мы все непременно меняемся.
– Можно сказать, что вы с Владимиром Мирзоевым – друзья?
– По духу мы близкие люди. Что касается нашего общения, оно тоже было разным за это время. Я имею в виду плотность. То часто видимся, то редко, перебрасываемся письмами. Все очень по-разному.
– Как правило, дружба начинается с взаимного восхищения, с интереса людей друг к другу…
– С моей стороны – да, было восхищение. То есть сначала возник большой интерес, когда в 1993-м нас познакомили и мы стали общаться. Я тогда еще не видел ни одного спектакля Мирзоева. А потом пришел на премьеру «Женитьбы» в Театр Станиславского и, конечно, был ошеломлен. Я увидел совершенно неизвестный для себя театр… Это счастье для актера, когда ему вот так нравится спектакль и потом режиссер приглашает его в следующую свою работу. Через год после «Женитьбы» мы выпустили «Хлестакова»… Видел ли он меня в каких-то спектаклях до «Хлестакова»? По-моему, да. И что-то интересное во мне, должно быть, почувствовал. Наши отношения развивались, творческий интерес друг к другу все время поддерживался, кипел и, как мне кажется, продолжает кипеть, процесс не остановился.
– А что скажете про Туминаса? Впрочем, вы о нем с самого начала отзывались в превосходных тонах. Не изменилось отношение?
– Конечно, нет. Исключительно талантливый человек. Его появление – огромная удача для театра. Я говорил об этом и до того, как он стал занимать меня в спектаклях, и после. Хотя работа была непростая, мы довольно долго репетировали «Ветер шумит в тополях». Но чем отличается непростая работа с талантливым человеком от аналогичной работы с бездарным? Результатом. Тем, что получается. С Туминасом, я считаю, получилось.
– Ваша старшая дочь Василиса уже принята в труппу Вахтанговского театра. Играете на одной сцене. Радует этот факт?
– Ну, конечно, радует. Мне кажется, у нее есть все основания быть в нашем театре. И не из-за того, что я тут работаю. Туминас ходил на дипломные спектакли и сам приглашал людей в театр – значит, он тоже в ней что-то увидел. Я смотрю ее работы, но разбора полетов не устраиваю. Обсуждаем только тогда, когда она сама этого хочет, когда ей нужно.
– А Василиса советовалась с вами, выбирая профессию?
– Советовалась. Однако сомневалась, как это обычно бывает. Хотела музыкой заниматься. Потом все же решила поступать в театральный. На мой взгляд, у нее всегда были предпосылки к актерской профессии, и ее место на сцене.
– Вы ведь после школы тоже хотели стать музыкантом? Да и сейчас, говорят, радуете друзей исполнением блюзов. В спектаклях не доводилось петь?
– В рок-опере Дунаевского «Саломея» играл Ирода, пел. Это была большая такая антреприза Ольги Шведовой. Спектакль шел в Театре киноактера в начале 90-х. И в Вахтангова пел, когда Гарик Черняховский поставил «Зойкину квартиру». Он также поставил музыкальный спектакль «Французские песни», мы играли на малой вахтанговской сцене… Вот пока и все. А для друзей пою, конечно. Не так уж часто. Под настроение.
– Вы нередко в разъездах, на съемках. А есть такое место, куда вам хочется возвращаться?
– С большим удовольствием приезжаю к своей маме, в ее квартиру и провожу там время. Мне там всегда уютно. Потом, знаете, я очень люблю машину, могу ездить и отдыхать, не устаю от вождения. И когда с дочерьми встречаемся, устраиваем вечера веселых посиделок, тоже отдыхаю. У них блестящее чувство юмора, нам легко, интересно вместе. Что в голову придет – то и делаем.
– Несколько лет назад в одном интервью вы сказали, что, если у вас вдруг пропадет интерес к сцене или у режиссеров пропадет нужда в вас, вы займетесь другим делом. Журналист еще удивился – насколько спокойно вы об этом сказали. А сейчас повторили бы то же самое?
– Повторил бы. Я к этому очень нормально отношусь, поскольку делать что-либо без интереса, любопытства или не чувствуя интереса к себе, глупо. Поэтому нужно постоянно присматривать какие-то занятия, которые тебе привлекательны. А о том, что было, вспоминать с удовольствием – и ни в коем случае не с горючими слезами. Думаю, тут все зависит от собственной установки – как к этому относиться. Если страдать – значит будешь страдать. Если относиться к этому как к естественному переходу в какое-то новое качество, то, мне кажется, это очень хорошо и весело. Касается любой профессии, не только актерской.
– Трудно не согласиться. Да только мало у кого получается...
– Однако есть исключения, и не надо об этом забывать.
– То есть вы могли бы жить без искусства? Знаете, а я не верю. А что для актера может быть интереснее и важнее этого? Ведь ничего же и нет...
– Вы правы! Даже не знаю, что может быть важнее. Это одна из тех зон, с которыми я имею по-настоящему сокровенную коммуникацию. И я вовсе не имел в виду жизнь без искусства, когда говорил о «других занятиях». Я подразумевал – может, не будет работы в театре или кино. Это не значит, что не будет искусства. Искусство – это ведь не постоянный процесс чего-либо делания, это, скорее, вера, без которой ты не можешь обретаться. Даже когда ты приходишь на какое-то талантливое мероприятие или читаешь что-то талантливое, подключаешься к этому, получаешь почву для собственных новых мыслей. Я это имел в виду. Кроме как территорией веры, я искусство не назвал бы. Может, это слишком громко звучит. Но не думаю, что рядом с этой верой может быть еще какая-то другая.
– Про «талантливые мероприятия»… Вам доводилось бывать на таких в последнее время? На каком-то хорошем спектакле, к примеру?
– Самое яркое впечатление – это состоящий из новелл спектакль «Пристань» в нашем театре. И больше всего мне понравилась новелла с моей любимой Галиной Львовной Коноваловой. Я в страшном восторге от того, что она делает на сцене, как тонко она это делает. Я вообще этим человеком восхищаюсь, и сам факт нашего знакомства, совместной работы для меня много значит.
– Вы в театре сейчас что-то репетируете?
– Нет. Не репетирую уже год – с тех пор, как мы выпустили «Ветер».
– Это нормальная ситуация?
– Для меня – да. Обычно раз в год или полтора сдаю спектакль. Но это может в любой момент измениться, могу и по три года ничего не репетировать, бывало такое. Тут все зависит от совпадений. От желания режиссера. От моей возможности поставить спектакль у того или иного режиссера.
– И как вы переживаете моменты вынужденного простоя? Или не чувствуете их благодаря съемкам в кино?
– Ну, простоем вообще ничего нельзя назвать. Продолжаешь читать, чем-то интересоваться, стараешься не терять любопытства к жизни. Я умею себя занять. Всегда. И если понимаю, что в одном спектре что-то не происходит, переключаюсь на другой довольно легко.
– В фильме «Орда» Александра Прошкина вы играете святителя Алексия. Везет вам на масштабные роли: Петр Первый, Борис Годунов, Сталин уже были, теперь – святитель Алексий. Тяжело было проникнуться этим образом?
– Я не стал бы говорить о «тяжести». Интересно было почувствовать историю далекого прошлого, фантастически преломленную внутри себя… Святитель Алексий – один из немногих людей, наделенных действительно большими способностями. Не будем сейчас говорить, откуда эти способности. В нем была вера. К тому же сильная гражданская позиция, иначе он не решился бы на поездку в Орду к слепой ханше Тайдуле – а он, как известно, исцелил ее. Не гордыня погнала его во вражеское гнездо, а вера в то, что поступок этот сможет предотвратить – хоть на какое то время – набеги и грабежи, которые были обещаны в случае его отказа приехать. Конечно, он рисковал, понимал, что рискует...