Не по системе Станиславского

Действие «Эстрогена» разделено на пять частей, связывает которые условный повествователь в костюме черного ворона. Словно автор постмодернистского текста, этот ворон переходит из новеллы в новеллу, наблюдает за событиями со стороны, говорит со зрителями от первого лица, подчеркивая условность всего происходящего. Он объясняет, как все на сцене связано с Хайдеггером, Ницше и другими философами. На самом деле связь эта довольно условна и натужна. Имена великих философов появляются как часть драматургического текста, но их труды и мысли нужны, похоже, больше для того, чтобы поменять за занавесом декорации, пока на авансцене витийствует ворон, чем для объяснения зрителям сути формального эксперимента. Ворон говорит со своим слушателем – огромным псом – преимущественно о деконструкции, то есть об основном принципе анализа текста в постмодернистском искусстве.

Как только зритель слышит это слово, ему становится понятно, зачем актеры играют каждую часть на разных языках: на ломаном чешском и французском, имитации китайского и на вымышленном языке инопланетян. Лишь в последней части наконец будет задействована русская речь, однако в контексте всего спектакля эта часть выглядит самой пресной.

Футуристический сюжет теряется на фоне масштабного формального эксперимента, достойного Антонена Арто. Русский язык не только не помог сделать действие еще интереснее, а наоборот, предоставил актерам возможность передышки. Им уже не надо было пластикой, жестами и мимикой добиваться гиперболизированной театральности. Их герои просто существовали в очередной истории. А по теории Арто, лишь то театральное действо способно максимально высвободить потенциальную энергию зрителя, что несет на себе отпечаток ужаса и жестокости – для этого во второй части, одной из самых ярких, французские монахини прибивают к кресту упавшего парашютиста и поклоняются ему как самому Иисусу Христу. Этот черный юмор и снижение пафоса сцены, в которой присутствует Holy Bible, напоминают нам о смерти Бога по Ницше, но лишь отдаленно. Пафос цитаты также снижен за счет обращения всего в хохму.

Перед премьерой спектакля в интервью Йо Стромген признался, что не читал трудов Станиславского перед приездом в Россию. Следовательно, ждать от «Эстрогена» привычного русскому зрителю психологического театра нельзя. Это скорее наоборот – отрицание такого театра, гимн театру экспрессивному, непосредственному. Такому театру, которого жаждал Арто, но не смог воплотить в жизнь собственную концепцию. Не стоит, однако, думать, что норвежский режиссер реализовал «театр жестокости» в чистом виде – это было бы самым большим заблуждением. Арто предполагал, что его теория станет началом нового серьезного театра, который будет служить терапией душ, откажется от развлекательного элемента. «Эстроген» же, как свойственно вообще искусству постмодернизма, переворачивает идею с ног на голову: сложный театральный эксперимент выливается в настоящую комедию, зрители смеются над нелепой смертью жестокого китайского надзирателя, убитого своими работницами, и над тем, как под звуки «Калинки» на другую планету пытается пробиться космический корабль СССР.