Актер Сергей Чонишвили:

– Сергей, вас в полной мере можно отнести сегодня к востребованным актерам. А согласитесь ли вы участвовать в интересном проекте, если гонорар за него будет гораздо ниже того, что вы обычно получаете?

– Соглашусь. Я очень люблю фразу из романа Генриха Белля «Глазами клоуна»: «За искусство всегда либо переплачивают, либо недоплачивают».

– Вам не мешает то, что актер – зависимая профессия?

– У меня есть формула независимости: найти себе несколько работодателей и зависеть от каждого из них только в определенный отрезок времени.

– Если бы вы не стали актером, какую бы профессию выбрали?

– Наверное, я стал бы журналистом. В 1993 году, репетируя независимый театральный проект «Игра в жмурики» (не рассчитывая на помощь со стороны и ничего не получая за репетиции, но надеясь, что смогу его показывать и что-то зарабатывать), я думал: «Если спектакль не получится, брошу театр и займусь другим делом».

– В тот момент вы и вправду были готовы к этому?

– А что я еще мог сделать? Я оказался в тупике. В «Ленкоме», куда я устроился, окончив театральный институт, я играл 28 спектаклей в месяц, выходя на сцену в массовке и получая зарплату, которой хватало недели на полторы. Другой работы не было. Первую роль со словами (это был Ноздрев в «Мистификации») я получил в театре через тринадцать лет работы. К тому времени я уже три года играл в спектаклях «Псих» и «Старый квартал» Театра-студии под руководством Табакова, почти шесть лет существовал проект «Игра в жмурики» и уже прошел сериал «Петербургские тайны». Кстати, после него я не снимался пять лет.

– Как вам удавалось выжить при такой мизерной зарплате?

– Не знаю. Собирал бутылки и сдавал их… Приходил к друзьям в гости, и они сразу накрывали на стол, чтобы меня хоть чем-то угостить.

– Первая книга, которую вы написали в то время, тоже помогла вам обрести себя?

– «Незначительные изменения»? Она стала той точкой опоры, которую мне нужно было найти, чтобы не сойти с ума.

– Недавно вы сыграли Кочкарева, одну из ведущих ролей в спектакле «Женитьба», заменив Александра Абдулова. Как к вам теперь относятся в «Ленкоме»?

– Я работаю в «Ленкоме» почти двадцать три года, и мои отношения с людьми, которые здесь работают, уже давно сложились. Наш коллектив – команда, и у каждого актера в ней свое место. Одна из ведущих ролей, о которой вы говорите, ничего не изменила. Решение о том, что я должен играть Кочкарева, принял коллектив театра, и прежде всего Александр Абдулов.

– Вы дружили с Абдуловым?

– Я не был его другом. Мы были коллегами и испытывали друг к другу взаимную симпатию. Играли вместе в «Диктатуре совести», «Юноне и Авось», в спектакле «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты» и в «Оптимистической трагедии».

– А в кино?

– В театре мы встречались гораздо чаще. Совместных работ в кино было только две – фильм Вячеслава Криштофовича «Я тебя люблю» и сериал Олега Фомина «Next».

– Обычно спектакли Марка Захарова так или иначе связаны с самыми актуальными, наболевшими вопросами, которые волнуют всех зрителей. «Женитьба» вызывает такую же реакцию. Почему Кочкарев, который просто хочет женить друга, выглядит настолько современно?

– Сейчас в России многие понимают, что пора что-то делать, только никто не знает, что именно. А «Женитьба» – как раз спектакль о желании человека что-то делать, не важно что, лишь бы чем-то заниматься. У Кочкарева появилось конкретное дело – женить товарища. Вот он и начинает действовать.

– Думаете, что ситуация в России сейчас складывается так, что многим хочется чем-то заняться, но они не знают, чем?

– Конечно. Нынешнее поколение лишилось ориентиров. Прежние идеалы потеряны, идея, что нужно зарабатывать как можно больше, в России тоже не прижилась. Кто-то научился не зарабатывать деньги, а воровать. Кто-то хочет как можно больше получить, не создавая ничего стоящего. Узнав, что я где-нибудь снимаюсь, коллеги по цеху спрашивают: «Платят?» Их интересует не роль и не фамилия режиссера. Это странно. Многие удивляются, если я уезжаю со съемок сразу после окончания работы, не задержавшись на лишний день. А мне не интересно сидеть без дела: жалко времени.

– Вы не боитесь конкуренции? Может быть, вас попытаются вытеснить актеры молодого поколения?

– Да пожалуйста, только если это будут актеры, а не люди, у которых размыты границы профессии. Актером теперь могут назвать кого угодно. И кино теперь тоже может снимать кто угодно, были бы деньги. Продюсеры в основном работают по одной и той же схеме: находят какую-нибудь хорошенькую девочку или мальчика, снимают их в паре сериалов, объявляют звездами первой величины, выжимают из них все соки, а лет через пять-семь выбрасывают за ненадобностью. А бывшие звезды переживают трагедии, не понимая, что произошло. Это стало нормой в стране победившего КВН.

– Вы считаете, что российский кинематограф до сих пор не вышел из тупика?

– У него сейчас, по большому счету, нет своего лица. Оно только формируется. В театре та же ситуация. Самые модные спектакли больше всего похожи на актерские капустники. Проще всего пошутить и поиздеваться, к примеру, над Львом Толстым, опрокинуть Достоевского, перевернуть Бунина и «раскрепостить» Ромео от Джульетты. Сложнее сделать работу, которая зацепит зрителя, вызовет у него какой-то другой отклик, не похожий на тот, что вызывает юмористическое шоу вроде «Комеди Клаба» или «Нашей Рашы».

– Вам никогда не хотелось самому снимать кино?

– Для этого нужно собрать команду талантливых людей и платить им столько, чтобы они работали на меня. Иначе им придется подрабатывать где-то на стороне. Мое кино – это книжки. Когда я их пишу, я не связан ни сроками, ни бюджетом, ни техникой.

– А фильмы, в которых играете, вы смотрите?

– Сериала до конца не видел ни одного. Фильмы – да, но телевизор в основном использую как экран для DVD. Иногда смотрю «Евроньюс», чтобы понимать, что происходит в мире.

– Интересуетесь политикой?

– Наблюдаю, за тем, что происходит. Я – либеральный демократ (не член партии Жириновского, а по своему мировоззрению). Считаю, что от реформ гораздо больше толку, чем от революций. Революции развиваются по одной схеме: разрушаем все до основания, а потом заново изобретаем велосипед. Единственная разумная форма правления такой огромной страной, как Россия, – конституционная монархия.

– Вы давно живете в Москве?

– Я живу в Москве с 1982 года и люблю этот город. Но не очень понимаю, почему он в течение двух лет остается самым дорогим в мире? Почему здесь не могут наладить нормальную систему дорожного движения и город задыхается в пробках. И цены на жилье просто заоблачные. Убитая «вторичка» стоит столько, что на эти деньги можно купить неплохую квартиру в Испании, Хорватии и Майами. А если говорить об охране окружающей среды… Знаете, в 1991 году я был на съемках в Японии. Чтобы наша группа смогла попасть на место съемок, японцы срыли часть холма, а когда мы уезжали, они снова все восстановили. Если бы они оставили эту дорогу, туда стало бы приезжать больше народу, а в этом месте живут какие-то редкие мидии, отлов которых строго дозируется. В России поставили бы шлагбаум и пару идиотов, которые брали бы деньги и позволили бы выловить всех мидий за неделю. Насколько нужно не любить собственную страну и ее природу, чтобы около озера Байкал построить целлюлозно-бумажный завод, который сбрасывает отходы в хрустально чистую воду! Знаете, мне иногда кажется, что человек – это какой-то вирус, болезнь планеты Земля. Он разрушает природу и не задумывается о том, сколько дерьма выкидывает в атмосферу.