Posted 2 июня 2013,, 20:00

Published 2 июня 2013,, 20:00

Modified 8 марта, 05:08

Updated 8 марта, 05:08

Разящая игла в мягкой вате

Разящая игла в мягкой вате

2 июня 2013, 20:00
Гастроли израильской труппы современного танца «Батшеба» прошли на сцене Театра имени Моссовета. Гости привезли два спектакля – Sadeh21 и Deca Dance.

В названии труппы увековечено имя баронессы Батшебы де Ротшильд – богатая любительница танцев положила начало одному из первых в Израиле профессиональных коллективов. «Батшебе» уже полвека, на сегодняшний день труппа имеет известное международное имя, а ее постоянный хореограф Охад Наарин ставит балеты не только в Израиле, но уже по всему миру. Наарин уверен, что танец раскрепощает человека не только телесно, и для своих артистов он изобрел специальный способ движения под названием Гага. Это смесь разных элементов классического балета, модерн- и джаз-танца, китайской гимнастики тайдзи и йоги. Манера танца артистов «Батшебы» получилась в результате особая. Мягкие перекаты, мгновенно сменяющиеся резкими, как железная палка, всплесками. Удивительное чувство позы и равновесия, чрезвычайно гибкие суставы и «волнующиеся» мышцы, умение танцевать «всеми фибрами». Пластическая встреча Востока с Западом оказалась столь органичной, что Наарин объявил об автономии танца и музыки: хореограф ее не отрицает, но куда большее значение придает играм с пространственным объемом. От артистов же требуется сознательное переживание собственной телесности и страсть к многослойному самовыражению. В тайдзи такое называется «в мягкой вате спрятана разящая игла».

Deca Dance составлен Наарином как коллаж из фрагментов работ прошлых лет. Это дает ему возможность по-новому взглянуть на старое. Итог похож на многонаселенную коммуналку: когда в одну из комнат въезжают новые соседи, квартира остается той же, но одновременно как бы меняется. Наарин уверен, что мешанина всего со всем сделает танцевальное блюдо вкусным, как бывает на диво хорош винегрет, и он начинает перемешивать времена и стили уже в фонограмме. Чего только не услышишь в «Декадансе»: и старинные оперные арии, и иудаистские религиозные гимны, и сентиментальные эстрадные мелодии. А увидишь еще больше. Спектакль начинается до начала: пока зрители ищут свои места, темнокожий танцовщик на сцене поражает своей обманчиво расслабленной гибкостью. Он напоминает эпиграф, после которого начнется густо населенная персонажами первая глава. На сцене образуется полукруг стульев, на которых сидят некие люди в черном. Они яростно танцуют, срывая с себя одежду и бросая тела в бушующий водоворот. Ураган сменится медитацией: медленный танец четырех солистов (теперь они в белом) похож на шаманское камлание. После женского дуэта под «Болеро» Равеля танцовщики обращаются к публике: на сцену из зала поднимаются самые храбрые зрители и пляшут вместе с профессионалами. Будет и танец не под музыку, а под счет, символизирующий, наверное, путь к совершенству: танцевальная комбинация исполняется частично, если голос за кадром, перечисляющий «один», «два» и так далее, не доходит до десяти, или доводится до конца, если десятка «выложена» словами полностью.

Sadeh21, как и первый балет, показан в рамках Чеховского театрального фестиваля. Спектакль (слово «саде» можно перевести как «поле») сделан Наарином два года назад и знаменует, видимо, поворот автора от «сочности» мировосприятия к «сухости». Нет, упражнения в Гаге остались, но кроме этих упражнений автора, кажется, мало что интересует. Эпизоды бессюжетного балета словно испытывают зрителя на прочность. Уловит ли он в этом достаточно формальном перечне современного танца претензии Наарина на философские и психофизические глубины?

Автор балета уверен, что Гага как посредник соединяет прошлое, настоящее и будущее, а танец конкретно показывает, как в результате внутреннего усилия энергия зарождается, струится, что называется, по жилам и формирует координацию. Дальше – сплошные парадоксы: расслабленность говорит о силе, скорость богата замедлением, раскрепощение ведет к собранности. Все это проделывается артистами с невозмутимыми лицами. Сосредоточенность на том, как волнуется область таза, гнется спина или выворачивается нога, доходит до священнодействия. Изощренность групповых и парных объятий почти болезненна. Ступни лежащей девушки дергаются с постоянством динамо-машины. Руки пригнувшегося в специфической стойке мальчика нервно боксируют с воздухом. Прыжок начинается из трудного для толчка положения – с полусогнутых, расставленных в стороны ног. Мелкая дрожь торса виртуозно переходит в крупную. Безмолвное сообщение публике «я еще и так могу» к концу часового спектакля несколько утомляет. Но тут артисты дважды подают голос. Особенно пронизывал душу молодой человек, долго мычавший что-то невразумительное, но жалобное – то ли младенец плачет, то ли старик жалуется на немощь.

Утренняя гимнастика, спортивная тренировка, групповой секс, ритуал перехода, балетный класс, всхлипы подсознания и поток сознания, борьба хаоса с порядком – в этом спектакле уместны любые ассоциации. Но проще обойтись без них и принимать мастерский танец как воплощение тезиса «в здоровом теле здоровый дух». Конец, правда, грустный, навевающий мысль о том, что увиденное – метафорический фильм, прокручивающий эпизоды нашей краткой жизни. Артисты забираются на стенку-задник и, отвернувшись от публики, стремительно и бесшумно прыгают вниз (мы не видим, куда, но, надо полагать, на заботливо расстеленные маты). На белом фоне стены идут титры, как в кино, и высвечивается надпись The End. На аплодисменты труппа не вышла. Возможно, это скромность, но, скорее всего, концепция. И в самом деле, какие могут быть поклоны, если наступил конец?

"