С чего начинаются родины

«Общее культурное пространство», о котором не устают говорить на официальном уровне, на самом деле съежилось до трех пятачков в Москве, Анапе и Смоленске, где раз в год показывают картины из ближнего зарубежья, собирающие по 200–300 человек – в основном участников форума и представителей национальных диаспор. Это, однако, не мешает встречам проходить в домашней атмосфере – родственные связи между кинематографистами, работающими на постсоветском пространстве, все еще сохраняются. И даже молодым узбекам, грузинам или литовцам, почти не помнящим советские времена, порой бывает легче найти общий язык с русскими, чем с китайцами или финнами – даже в том случае, если этим общим языком оказывается английский. Общее историческое прошлое, каким бы оно ни было, это реальность, перешедшая в менталитет.

Представляемая на суд немногочисленных зрителей форума кинопродукция достаточно разнообразна, но в этой пестроте отчетливей видятся монотонные тенденции. Одной из них является национальная «идентификация», попросту самоутверждение, особенно характерное для среднеазиатских республик, и, как выяснилось, прежде всего для самой обширной из них – Казахстана. В 1995 году в республике появился официозно-нормативный «Абай», в 2002-м – пафосный «Десант», призванный продемонстрировать мощь казахской армии, а в этом году – «Кочевники» с гигантским по российским и европейским меркам бюджетом 34 млн. долларов, снятые по сценарию Рустама Ибрагимбекова и по личному заказу (на создание «национального эпоса») президента Назарбаева, цитаты из речей которого открывают и закрывают эту показательную картину. В связи с «Кочевниками» вспоминается, что в 30-е годы ХХ века по заказу Сталина были сняты «Александр Невский», «Петр I» и первый фильм «Иван Грозный», прославлявшие сильную власть и призывавшие народ к единению вокруг вождя.

Казахская картина получилась размашистой – как писал поэт, «смешались в кучу кони, люди», а «залпы тысячи орудий» чудесным образом слились с тучами стрел (действие «Кочевников» относится к давнему прошлому, когда Казахстан был завоеван джунгарами). Добавьте сюда акробатические скачки и конно-пешие поединки – и мало не покажется, хотя все равно трудно поверить, что фильм соберет в кино-теле-DVD-прокате 80 млн. долларов, необходимых для покрытия затрат. Или в суверенном Казахстане, как некогда в СССР, «на идеологии не экономят»?

Чтобы узнать свою судьбу, джунгарский хан призывает местного мудреца. Мудрец говорит, что в семье казахского «султана» вскоре родится мальчик, который положит конец джунгарскому владычеству. Когда ребенок появляется на свет, хан приказывает его убить, но предусмотрительный мудрец успевает забрать дитя от родителей и спрятать среди одиннадцати других детей, до поры до времени не ведающих о своем происхождении и предназначении.

Разумеется, у скептика тут же возникнет резонный вопрос, почему столь мудрый патриот сообщил врагу столь ценную информацию и почему хан вместо того, чтобы искать одного мальчика, не уподобился царю Ироду и не устроил большое избиение младенцев. Но мифологическое повествование тем и отличается от реалистического, что запрещает умникам задавать скептические вопросы и вообще сомневаться в том, что предъявлено на экране: как показано, так и было.

Выросший и ставший великим воином мальчик обороняет от джунгаров некий город с высоченными крепостными стенами. С удовлетворением отмечаешь, что миллионы долларов в этой декорации освоены, а тем, откуда у кочевников взялся каменный град, да еще заранее рассчитанный на защиту от пушечных ядер, лучше не интересоваться, чтобы не задеть национальное достоинство кочевых народов. Дальше в лес – больше пафоса: в кадре раздаются речи о необходимости объединения кочевых племен и об исторических землях казахов от Урала до Сибири. Не зря выше был помянут царь-батюшка Иван Васильевич Грозный, что-то очень похожее вещавший в советском фильме насчет «исконно русских земель», раскинувшихся на тех же широтах…

Два запрещенных вопроса инициаторам и создателям этого национально-патриотического боевика задать все же стоит: чего в нем больше – национальной гордости или государственной неполноценности? И что на самом деле выгоднее для национального престижа – снять на государственные деньги 34 фильма по миллиону на одного или один за 34 миллиона?

Значительно более скромна «Родина» Зульфикара Мусакова (Узбекистан), но в ней тоже заметно стремление к национальному самоутверждению. Утверждение доказывается от обратного: престарелый узбек, давно обосновавшийся в США, отправляется в родной аул, а по дороге вспоминает прошлое. Герой картины когда-то воевал, потом попал в немецкий лагерь для военнопленных, где его безуспешно пытались завербовать власовцы, затем – в советский лагерь для врагов народа, откуда сбежал в Америку на лодке через Берингов пролив (!). В заключении оказалась и погибла невеста героя, брошенная в лагерь по навету его неудачливого соперника. Как выясняется, старик едет в Узбекистан не столько для того, чтобы повидать родные места (хотя и это тоже), сколько для того, чтобы посмотреть в глаза своего врага и решить, что с ним сделать. Посмотреть в глаза не удается: враг давно ослеп, а делать с ним нечего, поскольку он и так изгрызен неизвестно откуда взявшейся совестью, и на обратном пути старик умирает в самолете на руках сына.

В обоих случаях, казахском и узбекском, режиссеров, в сущности, интересовали совсем другие вещи, нежели пропаганда патриотизма, но государственное положение кинематографа обязывает – и в жанровые формы неловко впрыскивается «национально-патриотическая» приправа.

Жаль, что на форуме не была показана документальная лента Виталия Манского (Россия) «Наша родина», где бывшие одноклассники советской школы города Львова, которых разбросало по всему миру, говорят о превратностях национального самочувствия в разных исторических обстоятельствах – одна вольнодышащая картина дает куда больше для понимания сути дела, чем десять тенденциозных фильмов.

КОММЕНТАРИЙ

Константин ЩЕРБАКОВ, заместитель председателя Конфедерации союзов кинематографистов стран СНГ и Балтии:
– Появление «национально-патриотических» фильмов – это процесс, который я бы назвал не национальным самоутверждением, а формированием национального самосознания. Люди хотят ощущать себя не только людьми, но казахами или узбеками, и в ответ на эти запросы создаются соответствующие картины. Как раз их и не хватает российскому кинематографу, который часто занимается разрушением вместо созидания. Что же касается мифологизации истории, то стремление создавать мифы о великом прошлом своего народа характерно для многих стран мира, но далеко не для всех, и, скажем, эстонское кино в этом отношении полярно казахскому – оно не только не создает новые мифы, но разоблачает старые.