Сага о пыхтении

Труппа Мильпье небольшая, меньше десяти человек, и потому репертуар камерный. Впрочем, таков он лишь по количеству участников, а по замыслам хореографов, чьи балеты были показаны на гастролях в рамках «Золотой маски» тянет скорее на философский трактат. Три одноактных опуса разных авторов – «Reflections», «Winterbranch» и «Morgan’s Last Chug» – наполнены чем-то многозначительным, даже если, как в первом балете, речь идет о простых человеческих отношениях. Впрочем, «Reflections» не так уж просты: это только с виду опус похож на прогулки мальчиков с девочками в процессе подбора разного рода любовных пар. На самом деле размышления сделаны по заказу той же знаменитой ювелирной компании, чьи изделия когда-то вдохновили Баланчина на балет «Драгоценности». Мальчики с девочками – не просто молодежь в джинсах и майках, а первая часть задуманной трилогии «Gems». А пятерка танцовщиков, выступающих на фоне громадных красно-белых надписей «Stay» и «Go», не только пластически иллюстрируют слова «уйти» или «остаться», но и, надо полагать, напоминают об изменчивом блеске драгоценных камней. Музыка Дэвида Ланга – раздробленные фортепианные аккорды, то писк, то басовитость, не желающие сложиться в единое целое, – подходит этому сочетанию рассеянных улыбок, быстрого бега, тесных объятий и случайных касаний, сцепленных ступней и медленных ползаний на четвереньках. Легкие, ни к чему не обязывающие отношения, которые взялись ниоткуда и уйдут в никуда. Мильпье, автор балета, старается разнообразить картинку. Классические па одного танцовщика вступают в соревнование с модерн-дансом другого, одиночки на время замирают в медитации, женщины трясут растопыренными ладонями, мужской дуэт сноровисто приноравливается телами друг к другу, как в контактной импровизации, а меланхолия первой части балета сменяется жизнерадостным быстрым продолжением, чтобы в финале снова впасть в неторопливое созерцание.

«Winterbranch» Мерса Каннигема – это классика современности, он был поставлен в 1964 году. Апокалиптический шедевр, напоминающий ночной кошмар, – написала о «Winterbranch» британская газета The Guardian. Знаменитый американский хореограф работал над спектаклем вместе с классиком поп-арта Робертом Раушенбергом, сочинившим сценический мрак, по которому бродят всполохи света: это, по замыслу, отсвет фар мчащихся в ночи автомобилей. Первые минуты балет идет без музыки, потом появляются звуки, разумеется как фон, а не как эмоция или ритм. Впрочем, трудно назвать музыкой союз пепельницы, царапающей о зеркало, и скрежета, возникающего при трении деревянным бруском о китайский гонг. Танцовщики в черных одеждах, в белых кроссовках и с черными полосами на лице, едва видимые в полумраке, погружают публику в некое зловещее чувство. Оно сходно с переживанием человека, запертого в подвале неизвестным злоумышленником, когда насилие тотально и неизбежно. Об этом свидетельствует не столько полутанец-полупантомима Каннингема, известного своим принципом случайного движения (он писал название па на бумажках, наугад выбирая ту или иную), сколько повторение одной и той же мизансцены: чье-то тело укладывают на тряпку и выносят за кулисы – ну явно очередной труп из фильма ужасов. Конечно, люди в зале не выдерживали раздирающего мозг сочетания пепельницы с гонгом и уходили со спектакля, но зрительские проклятия авторам программно заложены в спектакль: творцы авангарда обожали вызывать негодование. Если ваши отношения со зрелищем не складываются, это ваши проблемы, главное – вы не остались равнодушными. Другие зрители, покрепче, просто затыкали уши. А некоторые храбрились и говорили: «Подумаешь, скрежет! Нам, всю жизнь прожившим на Садовом кольце, такое с улицы несется каждый день». Или: «Не страшнее электродрели, которой делают ремонт у соседа за стеной».

Балет «Morgan’s Last Chug» сочинен по мотивам пьесы «Последняя лента Крэппа». Абсурдистскую сагу о последнем пыхтении индивидуума хореограф Эммануэль Гат создал с помощью «Французской сюиты» Баха, генделевского «Траурного марша королевы Марии» и аудио-цитат из Беккета, читаемых – под звуки перемотки магнитофонной ленты – дряблым старческим прононсом. Контраст этого задыхающегося от одышки голоса с молодыми, тренированными телами танцовщиков пронзительно напоминает о бренности. Танец здесь – хаотичное столкновение фигур, почти не соприкасающихся друг с другом: так, верно, выглядит одиночество в толпе. Знаменитое беккетовское «бормотание» передано почти иллюстративно, когда персонажи его пьес много и взахлеб говорят, вот только с помощью логики не понять о чем. И еще одно. Кажется, что этих сильных молодых ребят и девушек в разноцветных брючках, брызжущих энергией, ждет такая же бессильная, жалкая старость, только они об этом не думают. Пока.