Подарок принцессы

Миниатюрная, как птичка, виртуозная, как Паганини, Фаррел долго танцевала в труппе Баланчина «Нью-Йорк Сити балет». Хореограф создавал танцы специально для своей любимой (не только на сцене) танцовщицы и говорил, что нет второй столь же музыкальной балерины. Сьюзен Фаррел, «алебастровая принцесса» Баланчина, сегодня – одна из носительниц подлинного авторского стиля. Она не раз репетировала балеты мэтра с артистами Большого театра. После смерти «Мистера Би» создала собственную маленькую компанию при нью-йоркском «Кеннеди-центре», которая выступает с баланчинскими балетами.

Нынешние московские гастроли труппы Фаррел трудно переоценить, независимо от качества исполнения. Во-первых, приезд американской компании хоть частично компенсировал гастрольный вакуум, сложившийся в России из-за непростого международного положения и падения рубля. Этот проект директор «Камерного балета Москва» Елена Тупысева и ее партнеры из Кеннеди-центра готовили полтора года. Замечательно, что, несмотря ни на что, был найден общий язык. Люди не ссорились, а сотрудничали. И улыбались друг другу. Хотя бы в балете. Во-вторых, мы имели возможность увидеть, как в современных США интерпретируют наследие великого хореографа. И в-третьих, важно, что гастроли труппы Фаррел прошли в сотрудничестве с московской труппой – «Камерным балетом «Москва». Это серьезная школа мастерства: Фаррел две недели репетировала с нашими артистами. Обе компании танцевали в рамках единого вечера, а один из мини-балетов Баланчина исполнили вместе в буквальном смысле. Показанные на совместном вечере камерные гастрольные опусы поставлены на музыку Стравинского. К ним добавились две постановки балета «Москва» – стилизованный под XVIII век Георгием Алексидзе «Дивертисмент к опере Моцарта «Идоменей» и «Концерт для скрипки с оркестром» на музыку Чайковского в постановке американца Пола Мехиа, кстати, бывшего мужа Фаррел.

На лекции, перед показом прочитанной Фаррел в резиденции американского посла, она говорила о двух органических недостатках российских исполнителей Баланчина: они не могут танцевать быстро и чисто, как требуется у «мистера Би», и не умеют детально слышать музыку. С другой стороны, Фаррел приветствует поиск, ежесекундное проживание на сцене, танец здесь и сейчас. «Он не требовал от нас быть идеальными. Это была лаборатория. И он говорил: вам не надо быть собственной видеозаписью на сцене, нужно быть живыми». Грани артистической неповторимости – самое ценное в балетах Баланчина. Возможно, именно поэтому мастер, как известно, был довольно равнодушен к посмертной судьбе своих сочинений. «Через пятьдесят лет у людей, кто знает, и ног-то не будет», – иронизировал он.

Понятно, что американцы, поднаторевшие в стилистике, танцуют Баланчииа уверенней наших артистов. Но при взгляде на американцев остро не хватало самой Фаррел, когда-то блистательно солировавшей в этих опусах. Возможно, трактовка Баланчина в ее маленькой труппе чрезмерно рациональна, игра деталями суха, а к музыке гости отнеслись, как примерные школьники, – дисциплинированно, но без трепетности. Им не хватало той самой «божественной животности», свободного ощущения телесности, что так пленяла в труппе Баланчина. Но как же хорош сам Баланчин! С его утонченной структурностью и запрятанной за геометрией танца глубиной эмоций, с трепетным чувством изменчивой формы. Эта форма на первый взгляд совсем «абстрактная», может излучать торжественную церемонность любовного ритуала, как в девятиминутном Monumentum pro Gesualdo, сочиненном Стравинским по мотивам старинных мадригалов. А может требовать почти спортивной динамики, прослоенной синкопами, как в Movements for Piano and Orchestra, длящемся восемь минут. Стоит любоваться стремительными акцентами на диссонансы, переводящими классическую лексику в современный тревожный контекст, после чего снова ищется гармония, но уже иная. И потерять голову от концентрации качества. Поучительный урок любителям громадности, верящим, что только в многоактных сюжетных опусах живет «настоящий балет». За короткое время Баланчин успевает сказать больше многих «глобальных» авторов. И затертая до дыр фраза «краткость – сестра таланта» обретает свежесть откровения.