Гроза хлыщей и шалопаев

Будущий поэт-сатирик родился в городе, где еще предстояло родиться Володе Ульянову. Чернышевский, отправившийся в 1851 году из Петербурга в Саратов и большую часть пути, до Симбирска, проделавший вместе с Минаевым, записал: «…я имел на него, как кажется, довольно большое влияние своими толками о Штраусе и коммунизме, – он теперь причисляет себя к коммунистам, хотя, может быть, и не понимает хорошо, куда они хотят идти и какими путями».

Я думаю, если бы Минаев понимал это, то к коммунистам бы себя не причислял. Тяга его к ним объяснялась тем, что у тогдашних редких коммунистов была репутация одиноких неподкупных борцов за свободу. Великий Маяковский долго не осознавал, как страшно то, что сам он выговорил: «Партия – / это / миллионов плечи, // друг к другу / прижатые туго». Эта тугая прижатость раздавливала людей и самого Маяковского раздавила тоже. Грубая сила бывших индивидуальностей, спрессованная в одноликий монолит государства, раздавила первоначально чистую, выросшую из катакомбного христианства идею равенства и безгосударственности как высшей формы братства.

Минаев впервые прославился на общественной ниве тем, что, став в 1862 году редактором журнала «Гудок», сумел поместить на четырех номерах заглавную виньетку, где заклятый враг самодержавия, презренный эмигрант Герцен вдохновенно произносил речь перед толпой крестьян, да еще и держа в руках знамя с надписью: «Уничтожение крепостного права». Сам император вынужден был запретить виньетку, оскорбляющую чувства истинных патриотов. Это ведь было равносильно тому, как если бы «предатель» и «литературный власовец» Солженицын, вышвырнутый из брежневского благопристойно-застойного СССР, появился посреди Красной площади со знаменем с надписью: «Освобождение от коммунизма» на обложке напечатанного за бугром, в тайной типографии Пентагона, свеженького номера «Нового мира», сброшенного непроглядной ночью с самолета-шпиона на парашюте каким-нибудь очередным Пауэрсом прямо на ленинский мавзолей.

Минаевский «Гудок» быстро отгудел свое.

Но литературная деятельность Минаева началась задолго до попытки возвращения Герцена в Россию хотя бы на виньетке. Двое новеньких дворян Вася Курочкин (см. «НИ» от 25.11.2005) и Митя Минаев, оба друзья-поэты, оба с крепостными корнями, стали всероссийски знаменитыми на страницах «Искры», куда старая дружба привела Минаева в 1860 году, после того как он познакомился в Петербурге с тоскующим по мятежам Писаревым, с некоторыми петрашевцами и даже самим Достоевским, однажды включившим стихотворные вставки Минаева в свой фельетон. Круг общения Минаева не мог не привлечь к нему интереса полиции, и после каракозовского выстрела неуемного поэта на всякий случай продержали четыре месяца в Петропавловской крепости.

Первое, что вспоминается при имени Минаева, – знаменитое каламбурное упражнение:

Область рифм – моя стихия,
И легко пишу стихи я;
Без раздумья, без отсрочки
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаясь с каламбуром.

Один старший поэт, воевавший добровольцем лыжного батальона в финских снегах «на той войне незнаменитой», рассказал мне, как под обстрелом, вжавшись белым маскхалатом в сугроб, он, дрожа от холода и страха, выстукивал пляшущими зубами этот минаевский стих, где так забавно в применении к обстоятельствам звучали строчки о бурых финских скалах. Минаев вряд ли мог предположить, что через полвека после его смерти молодой русский поэт на какой-то непонятной войне будет твердить его стихи, чтобы не заснуть и не замерзнуть. Казалось, он себя пережил. За его гробом шло всего несколько человек – знакомых, почитателей и нищих.

Соратник по «Искре», старший брат Василия Курочкина, Николай, несколько по-иному предсказал смерть друзей: «Что ж?.. покоряясь бесстрастной судьбе, Тихо угаснем в неравной борьбе… С верой, что вызовут наши гробы Новое племя для новой борьбы».

И все-таки в каком-то дальнем смысле он не ошибся.

Конечно, стихи Минаева привлекают умением поиграть рифмами:

В ресторане ел суп сидя я,
Суп был сладок, как субсидия,
О которой сплю и думаю,
Соблазняем круглой суммою.

Но верные читатели любили его не столько за рифмы, сколько за гражданскую неутомимую энергию, и сочинили ему в подарок к 25-летию литературной деятельности этакое: «Кто на Руси гроза хлыщей и шалопаев, Судебных болтунов и думских попугаев, Всех званий хищников, лгунов и негодяев… Грабителей казны и земских караваев, Ханжей, доносчиков, шпионов, разгильдяев?.. Всё он – сатирик наш талантливый – Минаев!»

Иногда он просто-напросто шутил, но порой шутил нешуточно. Таково его стихотворение «Совет», которое я адресую непосредственно тем нашим соотечественникам, кто и сегодня думает, что полицейское государство лучше, чем бандитское. Но эти два государства в государстве сосуществуют на принципах взаимоперетекания и взаимообмена опытом и ролями. Я, стоя навытяжку, отдаю честь сегодняшним Жегловым, ежедневно рискующим жизнью в борьбе с преступностью. Но эти наши стреноженные герои научены горьким опытом, что в любой момент справедливость может быть остановлена по неписаному телефонному праву, и, наоборот, – несправедливость, как волкодав, может быть натравлена на того, кто встал преступнику поперек дороги. Какой выборочной стала наша справедливость! Сколько ни воруй, ни беззаконничай, но, если делишься и не суешься в политику, справедливость дружелюбно подслеповата, а если не делишься или недостаточно делишься и все-таки суешься, куда тебя не просят, справедливость мигом прозревает.

Самое лучшее государство – то, где порядок регулируется моралью, совестью и законом, а не полицией, которая служит лишь инструментом соблюдения принятых в обществе правил, не становясь инструментом насилия по праву силы.

«Искровцев», в том числе и Минаева, как, впрочем, и всю русскую интеллигенцию, вечно обвиняли в том, что они якобы пытались и раньше, да и сейчас пытаются ослабить страну, раскачивают государственный корабль. Но разве корабль самодержавия, перегруженный трупами бессмысленно погибших на Ходынке и при Ленском расстреле, при Цусиме и в Мазурских болотах, не сам пошел ко дну? Сталин под завязку набил трюмы государственного корабля трупами «врагов народа», среди которых были и самородки-хлеборобы под кличкой «кулаков», священники, ученые, писатели. Почему же мы до сих пор не можем избавиться от мифа, что Сталин сделал государство сильным? Тот, кто делает людей слабыми перед властью, делает слабым и государство.

А вот обвинения в попытке ослабления советского государства сыпались не на Сталина, а на Платонова, Пастернака, Шостаковича, Ахматову, Зощенко, Солженицына, Сахарова. Но разве подвигом своей жизни лучшая наша интеллигенция не помогла духовной силе России, став ее недевальвируемой гордостью? Грубая безынтеллигентная сила приводит к бессилию.

Я не могу поставить в этот ряд великих имен Курочкина, Минаева и других «искровцев». Но без таких, как они, просто достойных граждан с честным пером в руке, не было бы и великих. Величие человека начинается не со славы, а с чувства собственного достоинства.

Совет

В собственном сердце и уме человека
должна быть внутренняя полиция…
Н. Павлов

От увлечений, ошибок горячего века
Только «полиция в сердце» спасет человека;

Только тогда уцелеет его идеал,
Если в душе он откроет бессменный квартал.

Мысль, например, расшалится в тебе не на шутку –
Тотчас ее посади ты в моральную будку;

В голову ль вдруг западет неприличная блажь –
Пусть усмирит ее сердца недремлющий страж;

Кровь закипит, забуянит в тебе через меру –
С ней, не стесняясь, прими полицейскую меру,

Стань обличителем собственной злобы и лжи
И на веревочке ум свой строптивый держи.

Знайте ж, российские люди, и старцы и дети:
Только «с полицией в сердце» есть счастье на свете.

<1863>

* * *

Жизнь наша вроде плац-парада;
И в зной, и в холод на ветру
Маршировать тем плацем надо,
Как на инспекторском смотру.
Как рекрут, выучись смиряться,
Но забегать не хлопочи:
Похвалят – крикни: «рад стараться!»,
А не похвалят – промолчи.

Тебе прикажут – делай дело!
Терпи – вот лучший твой паек,
А в остальное время смело
Носок вытягивай, носок!..

1864

Золотой век
Отрывок

Сатира с отрицаньем неразлучна,
А мы давно девизом запаслись,
Что вкруг «всё обстоит благополучно»,
И, искренно поверив в тот девиз,
Нашли, что и без смеха нам не скучно,
А если б даже им мы увлеклись,
То этот смех не смех ведь, а скорее
Хихиканье ливрейного лакея.

1872

Клевета

Не верьте клевете, что мы стоим на месте,
Хоть злые языки про это и звонят…
Нет, нет, мы не стоим недвижно, но все вместе

И дружно подвигаемся… назад.

<1870>

* * *

Сатирики сентиментальны,
когда не видит их никто.
Минаев плакал моментально
бродяжке в драное пальто.

Или в гераньевой Коломне
он присоединялся вдруг
к той окандаленной колонне,
что шла в Сибирь на голос вьюг.

Из слова «грех» он создал «выгрех» –
так звал он дружбу с кабаком –
и напоследок нищим выгреб
монеты вместе с табаком.

Зато из монастырской ниши,
не зная имени его,
за ним пошел продрогший нищий,
в гробу почуяв своего.

О, есть еще единоверцы –
те, у которых на Руси
закрыт полиции вход в сердце,
как ты на них ни доноси…

Евгений ЕВТУШЕНКО