Posted 1 ноября 2011,, 20:00

Published 1 ноября 2011,, 20:00

Modified 8 марта, 06:13

Updated 8 марта, 06:13

Полное погружение

Полное погружение

1 ноября 2011, 20:00
Выставка «На берегу» одного из самых поэтичных и лиричных художников неофициальной арт-сцены Бориса Кочейшвили открылась в залах «Домика Чехова». Под аккомпанемент джаза Алексея Козлова зрителей погрузили в модернистские сны, где все приметы времени отошли на второй план, оставив вечные душевные переживания. Экспозиция

На моле, протянувшемся к морскому горизонту, стоят несколько женских фигур. Каждая словно в невесомости: потеряла четкую точку опоры, запрокинулась, готова слиться с бурой полосой суши. Вечное ожидание и одиночество, разлитые по низкому своду тоска и неизбывность. В галерее усилили эффект уже фирменным для всех проектов куратора Полины Лобачевской приемом: рядом с картиной создали видеоинсталляцию, где тот же образ вдруг приобрел «живую» воду и небеса, с волнами и набегающими мрачными тучами.

Контраст оказался очень в стиле художника. Сам Борис Кочейшвили не раз заявлял, что в живописи пытается соединить почти несоединимое – «барокко» и «конструктивизм». Или, как он об этом пишет, «пышность, развратность, сладость формы с аскетизмом, логикой и минимализмом». Вот здесь как раз слились пышность облаков с аскетизмом земного пейзажа.

С 1970-х Борис Кочейшвили больше известен как виртуозный график. Другие знают его как не менее виртуозного поэта. И в этом случае одно вытекает из другого. Поэзия Кочейшвили похожа на его же пульсирующую линию: так же четко описывает силуэт, дает намеки, останавливается с красноречивым умолчанием. «Я внутренне / Никогда не спешил / Тормозил / С помощью / Побочных / Женщин / Побочных / Искусств / Водки / В общем не в / Авангарде / Не в арьергарде / А на обочине». Его живопись – не столько буйство красок, сколько их чистота и ритм. Не случайно одни из последних вещей – белые рельефы на холсте.

С древности и особенно в эпоху Возрождения сравнение живописи с поэзией было общим местом. «Картина – это застывшая поэма», – утверждал Гораций. До последнего времени у нас это понималось слишком конкретно. Вроде того, что каждый художник должен рассказывать какую-то историю с героями и событиями. Но то, что и сама поэзия может быть «бессюжетной», абстрактной, даже не вспоминалось. У Кочейшвили именно это и вспоминается: отголоски реальности и переживаний, превращенные в почти абстрактные формы.

После многочисленных «многоречивых» выставок, где сами художники подсказывают критикам, что и как описать, где картины больше похожи на трактаты или газетные передовицы, на экспозиции Бориса Кочейшвили по-настоящему теряешься. Снова перекладывать все это в слова? Но тогда надо соревноваться с самим автором в поэтических метафорах и всякого рода душевных мимолетностях. Критик, если он, конечно, не ударяется в анализ мазков и акриловых пятен, заранее обесточен. Говорливый журналист обречен на немоту. Ему остается только смотреть. А для этого, как ни странно, выставки и делаются.

"