Бобруйские жизнелюбы и тайны Ветхого завета в блистательной прозе Шапиро-Тулина

На первой же странице книги «Желтые цветы для синей рыбы» (М: Текст. 2019) Борис Шапиро-Тулин предупреждает, что сюжет этого романа сначала явился ему в виде череды странных головных уборов: куски материи, под которыми скрывались от солнца бывшие рабы Египта, потом - парики с буклями, перетянутыми сзади черной лентой, потом - немецкая фуражка с высокой тульей, потом - ушанка с болтающимися завязками, и берет, и белый кружевной платок, и маленькая кокетливая шляпка из беличьего меха. И герои, живущие в разных странах, и эпохи, отстоящие одна от другой на столетия, тоже являлись, по предуведомлению автора, разрозненным образом.

Это может насторожить читателя, так как он ожидает от романа внятной композиции и персонажей, предстающих живыми людьми, а не смутными осколками, которые автор, по его словам, пронумеровал, как археологи нумеруют разбитые глиняные таблички, а потом стал соединять, подбирая очертания их контуров, пока не получился осмысленный текст.

Так вот, ключевое слово здесь - «осмысленный», и поэтому читательская опаска будет излишней. Причем смысл предстает в «Желтых цветах для синей рыбы» в главном значении этого слова - как то, что не просто увлекает читателя, а делает текст необходимым. Поэтому композиция, структура этого романа стройна как кристаллическая решетка алмаза, и никакой размытости в его фабуле нет. Сложность здесь не означает невнятицы, совсем наоборот, сюжет проработан до мельчайших деталей, как и образы героев, - и главных, и тех, кого язык не поворачивается назвать второстепенными.

В захваченном фашистами городе Бобруйске соседка спасает маленького еврейского мальчика, отец которого на фронте, а мама убита, мальчик вырастает, становится художником и всю жизнь ищет ответ на вопрос: зачем все это было? Зачем искусство, если оно не остановило убийц, зачем уцелели в войне люди, если их жизнь после этого была преисполнена главным образом горестных забот, зачем уцелел он сам, стал ли он лучше после всего, что пришлось пережить в детстве?

На такие вопросы не бывает ответов в рамках бытовой логики. И все-таки ответы, несомненно, есть, и для того, чтобы обозначить направление поиска, Шапиро-Тулин направляет свой роман в совсем, казалось бы, отдаленные от той бобруйской истории области - туда, где Моисей умирает, не войдя в Святую Землю, в которую привел свой народ, а Иоганн Себастьян Бах пишет Кантату № 21 на псалом Давида «Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься?».

Не могу сказать, что такой повествовательный прием - мерцание смыслов во множестве времен и героев - явился для меня неожиданностью. Каждый, кто читал предыдущие книги Бориса Шапиро-Тулина, понимает, что в его мире бобруйские жизнелюбы, о которых он написал множество смешных, трогательных и трагических рассказов, и тайны Ветхого Завета, которым посвящены семь его книг, не разделены.

В связи с этими семью томами, совершенно ошеломляющими по глубине, парадоксальности и яркости, возникает, кстати, вопрос к издателям: как может быть чтобы такие книги были изданы лишь однажды, крошечным тиражом, в прекрасном, но очень дорогом иллюстрированном подарочном издании? Ведь в том, что они вызвали бы самый жгучий интерес у широкого читателя, нет ни малейшего сомнения, так почему же именно широкому читателю их не представить? В «Желтых цветах для синей рыбы» жители Бобруйска прописаны не просто с любовью, но с художественной выразительностью, заставляющей вспомнить произведения Шолом-Алейхема и Исаака Башевиса Зингера, а кантата Баха предстает как великий символ неслучайности и таинственного воздействия прошлого на будущее, что заставляет вспоминать бабочку Рэя Брэдбери. Заметьте, не имитирует, а именно заставляет вспоминать традицию подобной образности.

Соединение ясности и сложности - вот суть этого романа, и проявляется она во всем - в том, как на равных и с равной же выразительностью описаны в нем люди простые и утонченные, в том, как автору удается словами рассказать о музыке, в том, как единство и непрерывность жизни видятся воочию. Эта книга и с силой воздействует на читательские чувства, буквально бьет по ним, и в то же время трепетно их бережет.

Такой вот прекрасный парадокс.