Директор ГМИИ имени Пушкина Марина Лошак

– Марина Девовна, на днях стало известно, что конкурс выиграло архитектурное бюро «Меганом». В соревновании участвовали три бюро. И все три – российские. А западные как-то сами собой отпали?

– Я очень хорошо отношусь к известным западным архитекторам, но работать в наших реалиях могут, видимо, только наши соотечественники.

– Накопилось уже довольно много слухов и критических суждений о будущей реконструкции вашего музея. Поменялось ли что-то с того момента, когда Ирина Антонова обнародовала свое видение музейного квартала?

– Концепция развития не могла сильно измениться. Мы все равно ориентируемся на те здания, которыми располагаем. Но, как мне кажется, сегодня изменился подход к самой территории. Значительно увеличились общественные пространства. Они теперь занимают практически такую же площадь, как экспозиции.

– А что означают эти «общественные пространства»?

– Это все то, что сопутствует музею, без чего современный музей просто не может жить. Пока зритель находится на территории музейного квартала, ему должно быть удобно, комфортно, интересно. Поэтому в каждом музейном здании мы обязательно создаем современные гардеробы, магазины, лекционные пространства, кафе или ресторан (чаще всего – и то, и другое). И даже если музей будет закрыт (а мы предполагаем, что он будет закрываться позднее – в десять часов вечера), любой человек может прийти в его пространство, находя для себя приятные моменты. Вся территория музейного квартала условно делится на зимнюю и летнюю. Летняя предполагает построенные павильоны в трех местах, в которых идет очень активная жизнь в теплое время года (концерты, представления, шоу). Зимой тоже музей будет предлагать особые события и сугубо зимние фестивали.

– Все это уже похоже не на классический музей, а на досуговый центр.

– В принципе, любой музей сегодня можно называть «досуговым центром». Дело не в терминах, важнее другое. Мы хотим создать такой музей, где кроме путешествия по экспозиции, будет еще масса параллельных вещей, связанных с жизнью современного культурного человека.

– И все же, что нового в залах увидит посетитель ГМИИ после реконструкции?

– Мы увидим новые коллекции. Мы увидим экспозиционные пространства, увеличенные в более чем в два раза. Мы увидим открытые хранилища (что принципиально важно в современном музее). У нас будут открытые реставрационные мастерские, очень много учебных пространств. Мы уже довольно точно понимаем, где и что будет находиться. Я могу подробно рассказать план каждого здания, но боюсь, что наша беседа сильно затянется.

– «Цветаевские» слепки, копии с древнегреческих и древнеримских статуй вы собираетесь оставить? Ведь это же не подлинники, и ценности они не имеют.

– Как вы могли подумать, что они куда-то исчезнут! Они не просто останутся, они будут «работать на зрителя еще более интенсивно» и экспонироваться совершенно по-новому.

– Лично вам они нравятся?

– Не просто нравятся, это абсолютно музейные экспонаты, уникальны артефакты, которые являются исторической средой нашего музея. Это часть того уникального пространства, воплощенный замысел музея. Это редкий случай (особенно в нашей стране, где уничтожена историческая среда), когда сохранился первозданный образ музея. Это самая завораживающая, фантастическая, увлекательная часть главного здания. И чтобы ее уничтожить, нужно иметь мышление чиновника, а не человека искусства.

– Кстати, о чиновниках. Всем известно, что Пушкинский музей всегда тесно контактировал с властями. Ирина Александровна ноднократно рассказывала, как она была вынуждена переламывать официальные нормы и взгляды, чтобы проводить громкие выставки. Вы в этой области испытываете какие-то проблемы?

– Я отлично понимаю, что все (в том числе те, кого вы называете чиновниками) – живые люди. От всех требовать одинаковых знаний и понимания культуры – бессмысленно. Но в общем нам стараются помогать.

– Существует еще такое предубеждение, будто вам, как человеку, пришедшему из галерейной среды, куда как ближе современное искусство, нежели классика. Ваш личный вкус сегодня как-то определяет политику музея?

– Конечно, невозможно полностью убрать свои личные предпочтения. Но я стараюсь быть максимально объективной. И нельзя сказать, что я современное искусство люблю больше, чем старое.

– Лично для меня это очевидно. Вот, например, в главном здании появились произведения бельгийца Вима Дельвуа. Художника скандального, эпатажного, неоднозначного. Я с трудом представляю, чтобы такое могло случиться при госпоже Антоновой.

– Мы уже давно думаем о такой форме работы, как «интервенция» современного искусства в классические залы. Мы выбрали Вима Дельвуа, поскольку его опыт работы с Лувром и Версалем оказался весьма успешным. Это очень умный, тонкий, глубоко чувствующий классическое искусство художник. Нам очень хочется работать с лучшими образцами современного искусства, тем более что очень многие из ныне живущих художников стали живыми классиками. Есть большое желание создать музей с условным названием «Новый Пушкинский», где мы могли бы работать с искусством второй половины ХХ–XXI века. Полагаю, это пространство должно быть не на территории нашего квартала. (Если помните, такая концепция у Галереи Тейт в Лондоне.) Еще я думаю о движении музея в сторону дизайна. Это очень важное направление в современном искусстве, и многие музеи активно с ним работают.

– Вы имеете в виду декоративно-прикладное искусство?

– Я не люблю это словосочетание. В Лондоне есть замечательный Музей Виктории и Альберта, который занимается самым широким кругом проблем – от моды до древних орнаментов. Разве это только дизайн?

– Если уж речь зашла о мировых музеях, на какой из них вы сейчас ориентируетесь?

– Как я уже сказала, мне очень нравится Тейт. Я вообще считаю, что не стыдно брать все лучшее у многих музеев. Правда, мы живем несколько в иной традиции, и ее приходится учитывать. Допустим, Уффици, знаменитый музей во Флоренции, никогда не реконструировался и остается таким же памятником, как и все произведения в нем. Можно было бы назвать себя таким же «памятником» и оставить все, как есть. Но мы другой музей. Мы должны найти собственный образ. Я считаю, что нам ближе опыт музеев, где на равных основаниях существуют традиционное и современное искусство.

– Когда мы увидим реальные изменения как внутри, так и снаружи?

– Когда мы построимся. Сегодня музей существует в состоянии транзита. Нас ждет еще много неудобств. Реконструкция будет идти до 2020 года, но уже через три года будет что-то видно.

– Появилось ли у вас какое-то любимое место в музее?

– Это зал, где находятся фаюмские портреты.

– А если завтра вам вдруг предложат какой-то интересный пост, связанный с современным искусством, что ответите?

– Всем известна фраза «никогда не говори никогда». Но, если делаешь какой-то шаг, то нужно идти до конца. Во всяком случае, почувствовать, что сделал его не зря. И сейчас я только пытаюсь ощутить габариты того дела, за которое взялась. Было бы неправильно все бросить и перейти в новое место.

– Вы себя больше ощущаете менеджером или научным сотрудником?

– Одно от другого неотделимо.

– Приходилось ли вам водить экскурсии по музею?

– Обзорные экскурсии пока не вела. Но гостям какие-то залы и отдельные вещи показываю.

– Повлияла ли на музейные планы международная обстановка, дипломатическое охлаждение с Америкой и Евросоюзом?

– По сути, ничего не изменилось. То, что у нас сейчас прекращен музейный обмен с Америкой, никак не связано с кризисом на Украине или еще какими-то политическими перипетиями. Случилось это, как известно, из-за библиотеки Шнеерсона, и в этом противостоянии проигрывают обе стороны.