Он улетел, но обещал вернуться…

«Дайте свет! Я не вижу людей», – восклицает Васильев, скромно притулившийся на стульчике мрачной сцены бывшего Театра имени Гоголя. Всматривается в толпу, пытаясь разглядеть лица собеседников. «У нас тут всегда полумрак. Сейчас привыкните», – по-хозяйски отвечает и настраивает микрофон ведущий вечера, худрук «Гоголь-центра» Кирилл Серебренников.

Зал притаился. Шутка ли: на сцене живая легенда русского театра, не просто нестандартный режиссер, спектакли которого в конце 1980-х становились сенсациями («Серсо», «Взрослая дочь молодого человека»), а создатель своего театрального метода, узнаваемого и неповторимого. Театр как ритуал, как непрекращающийся эксперимент, как алхимическая смесь драмы и оперы, слова и танца – вот его основные координаты. И те, кто был знаком с режиссером лишь по преданиям, в этот вечер получили шанс проникнуться «магией» Васильева.

Фильмом «Часть моей жизни» назвать сложно. Это документальные хроники, выстроенные автором в концепцию отматывающейся назад жизни. «Напряжение растет в прошлое», – поясняет автор. Каждая из четырех частей снята в переломный момент судьбы режиссера и созданной им Школы драматического искусства.

Отправная точка – фотовыставка в Авиньоне 2006 года. Под названием «Фотокинес», что значит фотография в движении, этакая фотографическая живопись, представлена серия снимков о последних днях Васильева в ШДИ – о той части жизни, без которой режиссер не мыслил своего движения. «Я уже знал, что больше никогда не вернусь в Москву – такова скрытая интонация той выставки».

От событийно-репортажного пленка отматывается назад к театрально-конкретному. Фирменный стиль Васильева в построении актерской речи – когда каждое слово отделяется паузой и произносится как главное во фразе – звучит в спектакле «Дон Жуан мертв». Во время его репетиции в здание на Поварской явились чиновники из комитета по культуре, требующие реорганизации подозрительной лаборатории в стандартное репертуарное госучреждение, и сунули в руки Васильеву приказ об увольнении.

За экспрессионистскими фрагментами спектакля «Илиада», сыгранного в той самой авиньонской пещере, где Питер Брук поставил свою «Махабхарату», – кадры последнего показа «Шести персонажей в поисках автора». «Работать без театра – вечная мука», – говорят со сцены персонажи Пиранделло. Заканчивается второй акт, и вместе с ним заканчивается история жизни Школы драматического искусства на Поварской…

В последние секунды фильма на экране замирает пустой зрительный зал Школы в феврале 1987-го. Стройные ряды стульев, небольшая игровая площадка живут ожиданием будущей жизни, будущих 20 лет присутствия этого театрального феномена в портрете города. Колышется светлый занавес, и все еще впереди. Финальные титры фильма Васильев провожает словами, сказанными с какой-то детской досадой и непониманием в голосе: «Ну, ведь что-то же было, раз существует по сей день имя ШДИ…»

Воскресенье. До полуночи и начала рабочей недели – полчаса. А более чем полсотни зрителей и не думают покидать зал, заслушиваясь театральными байками о скандальном спектакле в Эпидавре, о работе с Гротовским, о режиссуре вообще: «Искусство должно быть честным. Но не формулами слов, а эстетическими иероглифами».

Но ответить на главный вопрос о своем возвращении мастер так и не смог: «Не знаю», «не могу сказать», «скоро, может быть, привезем «Маскарад»… Но, судя по финальным овациям, этого режиссера зритель готов ждать сколько потребуется…