Поэзия на батуте

Когда-то Мейерхольд мечтал об актерах с гибкими и радостными телами акробатов, способных выразить жестом и движением любой нюанс мысли и чувства. Мечту великого реформатора русской сцены, похоже, осуществили создатели нового европейского цирка. В их представлениях цирковые актеры (каждый из которых специализируется на вполне определенных специальностях – акробатика, жонглирование, клоунада, воздушная гимнастика и так далее) то и дело входят на территорию смежных искусств: поют, танцуют, выступают в роли конферансье. Недаром режиссер-постановщик Даниэле Финци Паска сам говорит, что не понимает, с кем имеет дело: с актерами, которые исполняют цирковые трюки, или с цирковыми артистами, которые играют, как театральные актеры.

Итальянский швейцарец Паска создал собственный театральный стиль – синтез театра, цирка, пантомимы, клоунады, собственный мир вечного детства (можно только догадываться, как откликнулся тут его тюремным опыт: сидел за отказ от военной службы, а также три года волонтерской работы в Индии с больными детьми). В основании нежного и радостного мира режиссера лежат вера, сострадание и печаль.

Его постановка «Дождь» на прошлом Чеховском фестивале привела московскую публику в состояние блаженного онемения. Новый для нашего зрителя спектакль «Туман» начинается с появления клоунов-ведущих: лохматого пузана Гонсало (Гонсало Муньес Феррер, как и другие исполнители, носит на сцене свое реальное имя), застенчивого Стефана и молчаливого фонарщика с фонарем, подвешенном, как рыбка на удочке. Свет дрожит и выхватывает лица ведущих, которые, мешая итальянский, английский, русский, французский, испанский и выдуманный эсперанто, рассказывают о тумане в городе своего детства. Каким он был густым, как легко было в нем потеряться... Прощаясь с другом, ты никогда не мог знать наверняка, увидитесь ли вы еще когда-нибудь.

Цирковые номера в этом представлении кажутся выплывшими из детских воспоминаний, фантазий, страхов, влюбленностей. Немыслимой красоты девушки, которые прыгают на прыгалках или парят в невесомости на канатах, – они явно из мальчишеских любовных грез. Брутальный учитель Карабас-Барабас, мучающий одного ученика и поощряющий другого (учит он именно цирку), – из школьных неврозов. Мясная лавка, где развешены туши, вокруг которых происходит странное жонглирование разделочными ножами, танец дочки-мясника и ее кавалера – явно воспоминания о детских кошмарах. Спрятав батуты за рамку, Даниэле Финци Паска превратил прыжки гимнастов в настоящие полеты. Неизвестно откуда возникающие и куда исчезающие тела, зависающие в невесомости, опять же отошлют к детским сновидениям, редкое из которых обходится без полета.

Трюк в этой постановке незаметно становится поэзией. Сценическая картинка напоминает о живописи импрессионистов. Отсутствие страховок и лонж добавляет остроты и опасности всему тому легкому шутовству, в которое прячут свое мастерство профессионалы. В «Тумане» много первоклассных цирковых номеров. Тут и воздушная акробатка, вытворяющая чудеса на подвешенных на колосниках лентах. И артист-«клишник», который, повернувшись к нам спиной и завязавшись в узел, ухитрился вывернуть шею примерно на 360 градусов и улыбнуться публике. И жонглер, раскручивающий на своем теле десятки обручей. А потом, отвернувшись и расстегнув штаны, крутанул обруч… да-да, на том самом, о чем вы подумали.

Точности циркового трюка в этой постановке отвечает выверенность музыкального и светового сопровождения. Сидя на «Тумане», ты вдруг понимаешь, как устал от приблизительности, неточности, халтурности работы в театре драматическом. Понимаешь, как проиграл наш театр, забыв о поисках Мейерхольда, о его биомеханике, и как выиграл цирк, взяв на вооружение многие умения и секреты театрального представления. Цирковые номера здесь органично сплетены и с лацци из комедии дель арте, и с приемом постоянного иронического комментария происходящего. Даже реквизит живет по своим законам: стеклянные шары на удочках, летающие из кулисы в кулису воздушные змеи, шары с пропеллерами явно пришли из театральных жанров. Один из лучших моментов спектакля – финал первого акта. На залитой контровым светом сцене установлен лес торчащих палок. Блуждая между ними, дурачась и аукаясь, актеры устанавливают на каждый шест тарелку и запускают ее вращение. Пустое пространство оживает и заполняется движением и звуком.