Режиссер Юрий Любимов

– Юрий Петрович, говорят, что с Андреем Вознесенским вы были не только в годы расцвета «Таганки», но и сейчас, когда он болел…

– А как иначе... Это был мой друг. У нас была одна компания. Пятьдесят лет мы друг друга знали… Не так давно он приходил к нам сюда, в театр. И хотя уже сильно болел, до последнего старался не демонстрировать это. Глаза у него не были омрачены смертью, точнее – предчувствием скорого конца. Напротив, он словно впитывал этими глазами все, что происходит вокруг, пытался запечатлеть окружающий мир. У него была абсолютно ясная голова. Да, он не мог говорить, но в глазах выражал все. И они были не трагические, как, например, у Альфреда Шнитке незадолго до смерти. Это ведь тоже огромного таланта человек! А у Андрея были другие глаза.

– Он ведь и со сцены выступал в вашем театре?

– Называлось это «Поэт и театр». И когда ему надо было выступать, он просил оставить его одного, уходил в пустую комнатку, сидел там минут двадцать, чтобы сосредоточиться и выйти к большой аудитории. Он очень любил свою аудиторию, шел на сцену как на исповедь. Хотя выступал не только со сцены, но и на стадионах.

– И перед памятником Маяковскому.

– Тогда были другие времена. Собирались люди, чтобы слушать поэзию, а не теперешних ваших звезд шоу-бизнеса.

– Звезд шоу-бизнеса сегодня слушают далеко не все…

– И все равно, другие взаимоотношения теперь. В ту пору были компании, которые поддерживали друг друга. И постороннему втиснуться в эту компанию было очень сложно. А теперь все это ушло. Сейчас людей объединяют только деньги, и больше ничего. Причем я говорю не только о России. Это относится ко многим странам… Совсем другие наступили времена. А в то время, конечно, тоже неприятностей хватало (в особенности по отношению к нам властей), но мы-то старались быть внутренне свободными. Мы отстаивали свои права и не позволяли обращаться с нами как со стадом баранов. Те времена были интереснее и богаче, к сожалению.

– При такой власти особенно тяжело, наверное, приходилось поэту?

– Каждый из нас старался отвоевать свое право выступать с вещами, которые считает должным сказать обществу. Сколько спектаклей в то время власти хотели закрыть на «Таганке»! Правда, один из спектаклей по Вознесенскому, «Берегите ваши лица», мы не уберегли – его власти прикрыли. Рисковал ли я, ставя в то время Вознесенского? Наверное, рисковал. Но слово «риск» в данном случае неприменимо. Я две войны прошел, какой у меня может быть риск! А Андрей Вознесенский не воевал, значит, он рисковал значительно больше, чем я. Потому что он не знал, что следует за такими вещами.

– Помните, как впервые узнали о Вознесенском?

– Нас познакомил Пастернак. Я спросил у Бориса Леонидовича, мол, к кому из молодых поэтов мне следует присмотреться и прочитать внимательно. Он сказал: к Андрюше Вознесенскому. Я, конечно же, прочитал. Так началась наша с ним дружба. Но был еще и Эрдман, который сказал: «Приглядитесь, какие у Вознесенского очень сложные и выстроенные стихи. Даже странно, что эта власть их печатает». Видимо, власть ничего в великих стихах не понимала.