Posted 1 апреля 2012,, 20:00

Published 1 апреля 2012,, 20:00

Modified 8 марта, 05:50

Updated 8 марта, 05:50

Гроза двенадцатого года

Гроза двенадцатого года

1 апреля 2012, 20:00
Премьера оперы «Война и мир» прошла на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Спектакль, сделанный режиссером Александром Тителем и сценографом Владимиром Арефьевым, посвящен 200-летию войны 1812 года. Премьера показала, что создавать спектакли к «круглым» датам – серьезное испытание для

Опера написана Прокофьевым в сороковые годы. Понятно, что для композитора сражения XIX века отражали Отечественную войну, а историческая победа над французами воодушевляла на актуальный бой с фашистами. Отсюда обилие державного пафоса в военных эпизодах. Нынешнее обращение театра к этой опере – не только творческо-юбилейный акт, но и дань собственной истории. Московская премьера «Войны и мира» состоялась более полувека назад именно в Музыкальном театре, и все 13 картин масштабного полотна были на своем месте, хотя для этого пришлось порезать громадную партитуру. «Мусоргский сказал о своих операх: «Cудьба человеческая и судьба народная». Так и здесь», – поведал «НИ» Титель. – «Нам кажется, что «Война и мир» – огромное полотно, а на самом деле это история нескольких дворянских семейств. Это не люди из исторического костюмного фильма, а наши прапрабабушки и прапрадедушки. И мы все родом оттуда». Режиссер считает, что сцены мира Прокофьеву удались лучше сцен войны. Но Тителю, мечтавшему поставить именно «мир», пришлось заниматься глобалкой – делать оперу на четыре часа.

Авторы спектакля мечтали, как бы сделать, чтобы переноса действия не было, но в то же время зритель не ощущал психологическую дистанцию между прошлым временем и нашими днями? В сценической картинке узнается эпоха 1812 года, но без буквальных подобий: отчетливы исторические намеки в мебели и особенно в костюмах, но декорации отдают дань современной условности. Война резко противопоставлена миру: поле сражений – одно сценическое пространство, мир будней – совсем другое. В обоих случаях используется большая прямоугольная коробка, вытянутая вглубь сцены. В первом действии она светлая, во втором, военном, – затянута дымом пожара. Отрицательные персонажи мирного времени вальяжно ездят по сцене на длинных диванах или выносятся в коврах, положительные – бродят зигзагами среди массы невпопад поставленных стульев и лежащих на полу огромных люстр: мол, это атмосфера личного раздрая и неустойчивого общественного равновесия перед войной. А герои сражений не сражаются вообще: огромная масса хористов и статистов (перед нами появляются то русские, то французские мундиры) во втором акте тяжко топчется и ворочается на сцене, как потревоженный в берлоге медведь.

Даже занавесы обоих актов разные. В начале оперы есть белая стена, из которой на высоте 7 метров выдвигаются балконы без перил: стоя на этом узком пятачке, князь Болконский подслушивает разговор Наташи и Сони. А девушки на таком же подиуме тоже рискуют жизнью, в прямом смысле паря над обыденностью и распевая о волшебстве ночи почти без страховки. Второе же действие открывается из-за черного занавеса, и ощущение мрачности уже не оставляет. Иначе выглядит только финал, когда народ и Кутузов (здесь с двумя глазами) сообща торжественно поют по случаю победы над французами. В этот момент достигает эмоциональной кульминации и оркестр под управлением Феликса Коробова. Но и до этого дирижер с музыкантами успешно передали нежнейшие ритмы любовного вальса, сарказм в сценах Курагина и старого князя Болконского, философические раздумья князя Андрея, исторические катаклизмы и победные фанфары.

Обилие персонажей «Войны и мира» поставило перед труппой трудную задачу. Были мобилизованы буквально все. Казалось, что спасать грандиозный спектакль призвали даже театральных пенсионеров, дам в декрете и артистов, временно находящихся на больничном листе. Главное, что сумели обойтись базовыми силами (кроме хора, где к своим артистам добавили приглашенную хоровую капеллу), что вообще набрали солистов на сверхмасштабный проект, хотя в иные моменты думалось, что привлечение хороших «пришлых» певцов спектакль не испортило бы. В первом акте запомнились отлично спетые роли Натальи Петрожицкой (Наташа) и Николая Ерохина (Пьер). Второй акт подарил несколько небольших, иногда даже крошечных, но качественных работ: Платон Каратаев (Сергей Балашов), Кутузов (Дмитрий Ульянов), Наполеон (Арсен Согомонян), французский повар (Вячеслав Войнаровский)… Еще бы понять, что в итоге хотел поведать постановщик, и было бы совсем хорошо. Можно, конечно, думать, что Титель пошел на эксперимент: картины светских раутов и балов он поставил по грустному толстовскому принципу «после бала», а военные мизансцены устроил в духе фразы из «Анны Карениной»: «Все переворотилось и только укладывается». Автор этих строк в первый (и хочется верить, в последний) раз в жизни скучала на спектакле одного из любимых оперных режиссеров. Первый акт – многозначительно-унылый. Где толстовская «пронзительность» частной жизни? Второе действие – абстрактно-назидательное. «Гроза двенадцатого года», настолько выпуклая в музыке, на сцене только подразумевается. Если, конечно, не считать неповоротливую толпу «дубиной народной войны».

"