Двойной юбилей

Впрочем, мироновская мощь таланта и сегодня, спустя много лет после смерти, проступает на пожелтевших фотоснимках. Кажется, ему всегда было тесно в рамках привычного поведения. Душа рвалась ввысь, ей непременно нужно было излиться, и не обязательно кому-то конкретному, стоящему рядом. Взгляд, мимика, жесты, осанка делали его персонажей на редкость фотогеничными и скульптуроподобными: в них легко разглядеть зерно роли. Франтоватый Дон Жуан из спектакля Театра сатиры, застегнутый на все пуговицы борец за социализм Всеволод («У времени в плену» Штейна), циничный Мекки-Нож («Трехгрошовая опера» Брехта), по-детски наивный Васильков («Бешеные деньги» Островского), раскрепощенный и одновременно трусливый Геша Козодоев (фильм «Бриллиантовая рука»)…

Кого бы ни играл Миронов, всегда оставалось ощущение, что он не исчерпывает свои роли до дна. Не потому, что «не достает», а потому, что умышленно недоговаривает, утаивает нечто, о чем нам предоставлено догадываться. Его персонажи прятались за иронию и браваду, отшучивались, когда им горько, и это создавало поле напряжения, «воздух». Они явно знали больше, чем говорили, и, казалось, вот-вот готовы были произнести еще одну фразу: «Да не лезьте вы человеку в душу!» Особенно четко это видно на снимке из «Вишневого сада», где Миронов в роли Лопахина. Он только что купил старый дом и имение, краше которого нет во всей округе, но при этом – трагический взгляд. Вместе с болью в глазах читается прозрение: он многое понял, пережил, совершая сделку, из-за которой рушатся человеческие судьбы.

Даже при беглом взгляде на фотоснимки (на выставке они расположены в хронологическом порядке), видно, что у Миронова уже в ранних ролях – всегда личности. Дарование было такое. Никакой преснятины, заглаженности, корректности, сдержанности суждений, строгости поведения. Недаром его куплеты из «Интервенции» (на выставке звучит аудиозапись) стали эстрадным номером. Миронов существовал там словно на возвышении, сам по себе, по своим законам, – своенравный, уверенный, органичный. Но эта «уверенность», конечно, базировалась на домашнем воспитании, и у нее были свои «законодатели», поэтому выставка открывается двумя дореволюционными фотокадрами. Под первым подпись: «Маруся Миронова. 1912», под вторым – «Алик Менакер. 1916».

О хулиганском темпераменте Марии Мироновой ходили легенды. Однако такой она была только на сцене, а в повседневной жизни – чрезмерно строго относилась к себе и к ближним. На выставке представлена галерея ее персонажей, сыгранных в довоенный период в московских театрах и на эстраде: продавщицы, буфетчицы, секретарши, кокетки, шантажистки, любовницы, жены власть имущих разных сортов… К сожалению, многие героини остались только на снимках: ни радиостанции, ни киностудии не сделали записей. Но фотопленка запечатлела, как писали в ту пору, «правду образа». И эта правда черпалась из книг, из бесконечных встреч с друзьями, из разговоров на кухне и, конечно, из совместного творчества с Александром Менакером. На их семейных фотографиях фоном стоят книги, на их домашних застольях – знаменитые современники и тут же – маленький мальчик, которому предстоит продолжить дело своих родителей.