Евг.Солонович: "Маршруты сна не те, что наяву, ведут в необязательные дали"

Евгений Солонович родился в Симферополе в 1933 году. Окончил Московский государственный педагогический институт иностранных языков. Подборки стихов печатались в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Иностранная литература». Автор сборника стихов «Между нынче и когда-то». Переводчик с итальянского. Почётный профессор Сиенского университета, Почётный доктор Римского университета «Сапиенца».

Председатель жюри с Российской стороны Премии им. Гоголя в Италии, Член Экспертного совета Премии «Мастер», член жюри Российско-итальянской премии «Радуга», член Редсовета итальянского журнала «Славия», член Научного редакционного совета книжной серии «Itenerari nel meraviglioso. Studi di cultura russa» римского издательства «Edizioni Nuova cultura», член Диссертационного совета Кафедры Европейских, американских и межкультурных исследований римского университета «Сапиенца».

Постоянный участник исследовательских проектов: ежегодных «Озёровских чтений» и конференций, посвященных творчеству Заболоцкого, Данте. Частый гость международных Гоголевских чтений, Конгрессов переводчиков в Москве, в Италии - Рим, Турин, Генуя, Салерно, Палермо, Пескара, Кальяри.

В переводах Евгения Солоновича вышло множество стихов, поэм и сонетов великих поэтов Италии: Данте Алигьери, Франческо Петрарки, Никколо Маккиавелли, Лудовико Ариосто, Джузеппе Джоакино Белли, Джозуэ Кардуччи, Джузеппе Унгаретти, Сальваторе Квазимодо, Эудженио Монтале, Андреа Дзандзотто.

Творчество отмечено Премиями: «Иллюминатор», «Венец», «Мастер», Премия журнала «Октябрь», специальный диплом поэтической премии «Anthologia», Государственной премией Италии в области художественного перевода, Командор ордена Звезды итальянской солидарности. Член Союза писателей СССР с 1966 года, Член Союза писателей Москвы, член Русского Пен клуба.

За долгую творческую жизнь Евгения Михайловича Солоновича времена менялись неоднократно, да и сейчас меняются - но вовне. Внутри же, в душе поэта, которая по завету Николая Заболоцкого «обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь», Евгений Солонович всегда был и остается совершенно свободен - в нескончаемых трудах, в преданности делу, в служении культуре. В долгом, неизбывном сотворении - так уж получилось - первая книжка собственных стихов поэта вышла совсем недавно.

«Первая? Как первая? Да ну что вы, у него столько книг – и поэзия и проза – Данте, Петрарка, Белли, Альберти… Книга собственных стихов действительно первая, хотя толстые журналы – «Октябрь», «Дружба народов», «Новый мир» публиковали не только переводы Солоновича, но и его стихи. На первом плане всегда был перевод, и тем неожиданнее, тем прекраснее появление этой книги…» - пишет критик Мария Макарова.

«...лишь разменяв девятый десяток, Евгений Солонович начал понемногу публиковаться как оригинальный поэт — каковым, разумеется, он был все эти годы, но никому плоды своего оригинального творчества не показывал...» - подтверждает Тамара Шикова.

Может быть «своеобразный конфликт личности с этикой эпохи» Евгений Солонович так и разрешил - в первородном качестве поэта - долгим своим молчанием…

Бесплодное ожидание публикаций посильнее любого действенного испытания корежило судьбы многих поэтов-современников Солоновича. Но все приходит вовремя только для тех, кто умеет ждать, не маясь и не мучаясь. А это было очень непросто:

«Мы росли в такое время, когда иностранные языки были чем-то вроде мертвого древнегреческого или латыни. При железном занавесе и отсутствии контактов с внешним миром изучение иностранных языков казалось изучением бесполезного предмета, иностранный язык был чем-то абстрактным...» - свидетельствует Евгений Солонович в интервью с критиком Еленой Калашниковой.

Сборники с дарственными надписями недавних кумиров стоят на одной из полок его огромной библиотеки. Евгений Солонович много общался и дружил с теми, кто во времена «совка» и требовал, и призывал к свободе в основном своими эстрадными разглагольствованиями.

В стихах Солоновича это время перекликается с ещё более ранней эпохой:

Вечер. Заварить чаёк пора,

чайник в бабу ватную укутав,

дочитать потом успею про

ничевоков и обэриутов,

чтобы от зари и до зари

Заболоцкий лопался от смеха,

чтобы дружно ржали чинари

и геройски материлось эхо...

В сокровенном, глубоком разговоре видео интервью Евгения Солоновича невольно становишься свидетелем того, как например, в Риме, прекрасно владевший римским диалектом итальянского языка Николай Васильевич Гоголь, слушал, а затем и открыл тем же римлянам их замечательного поэта Белли, сонеты которого составили - в переводах Солоновича - большой том.

Евгений Солонович выбрал трудный путь свободы – свободы через просвещение.

И на путях, а порой и на обочинах путей к свободе духа, писались эти стихи:

* * *

Маршруты сна –

не те, что наяву, –

ведут в необязательные дали:

то лунной ночью вдоль дворцов плыву

с венецианкою младой в гондоле,

то в неизвестном аэропорту,

за чашечкой остывшего макъято,

переступаю мысленно черту -

границу между нынче и когда-то,

и вновь на первый план выходит явь,

навязывая вновь свои законы,

и, как местами их ни переставь,

они все те же, назубок знакомы,

и путь обратный, подчиняясь им,

нащупываю все равно откуда,

по памятным зарубкам, пилигрим

(не в смысле богомолец), непоседа,

бродяга, путник, взявший в руки посох,

не думая о каверзных вопросах,

которые задаст в конце пути

вчерашний день.

Но как его найти,

вчерашний день?

* * *

Скажите, девушки … –

конечно, ей,

подружке вашей

из соседней школы…

что я…

но вряд ли я не спал ночей,

о ней мечтая,

но, когда глаголы

«дружить», «любить» спрягал,

боясь заснуть,

сон мог и подождать еще чуть-чуть.

А девушки не знали, кто она,

певцу внимая с видом виноватым.

Я, кажется, тогда учился в пятом.

Менялись имена и времена

и голос

(то на сцене, то за сценой),

а песня оставалась неизменной.

ПЕРЕВОДЯ МОНТАЛЕ

Понимая, что вряд ли, навряд

все твои разгадаю загадки,

вновь и вновь возвращаюсь назад,

за спиной оставляя закладки.

Принимаю на тайной волне

неподатливые шифровки,

адресованные и мне,

да, да, да, говорю без рисовки.

Где другой прикусил бы губу,

бормочу: та-та-та, та-та-та,

ложный след то и дело беру,

или против теченья гребу,

незадачливый взломщик метафор,

нарушитель волшебных табу.

За тебя против зла ополчаюсь,

за тебя объясняюсь в любви,

третьим лишним в гондоле качаюсь

с Беатриче твоей визави.

Пробиваясь к тебе наугад,

твой поверенный, твой переводчик,

я ловлю твой прощающий взгляд

сквозь туман герметических строчек.

ДУРНЫЕ ВЕСТИ

…тех, кого уж больше нет,

Сохранился незабвенный след.

И.Бунин

Дурные вести застают врасплох

неумолимо, через запятую.

Удары вероломные подвздох

в какой инстанции опротестую?

Дурные вести, как их обойти,

и правда, как, каким маневром хитрым,

не зная, что они уже в пути,

каким таким остановить их фильтром?

Дурные вести прут на красный свет,

лавируют в немыслимых заторах,

и список тех, кого уж больше нет,

растет, – тех, все труднее без которых.

Им должное еще не раз воздам,

ушедшим тихо или хлопнув дверью,

но в неизбежность встречи где-то там,

за жизнью, если честно, слабо верю.

* * *

Камень в мой огород –

недолет,

перелет,

недолет,

перелет,

недолет,

перелет…

Камень?

В мой огород?

Но кому

помешал я с моим огородом?

Ну и ну!

Ну и ну!

Ну и ну!

Всем был другом, всех жаловал, чай,

а сегодня на всякий случ а й

утром сбегал в аптеку за йодом.

за зеленкой, за ватой с бинтом,

валерьяки купил –

и на том

успокоился.

* * *

Заря раздувает костер –

и в частых прорехах завеса

тумана, и контуром леса

очерчена линия гор.

И отодвигается даль,

в дорогу впадает дорога,

в тревогу впадает тревога,

разлука впадает в печаль.

* * *

По грибы ходили, за грибами,

за стихами в общую тетрадь

и аукаться не забывали –

долго ли друг друга потерять?

В этой перекличке – дань привычке,

дань картинке в давнем букваре,

дружные опята и лисички,

утренние листья в серебре.

Весело аукала округа,

предлагая свой ориентир,

чтобы людям не терять друг друга

и не забывать, что тесен мир.

* * *

Кнопка звездного звонка,

телефонный диск луны…

Опускается рука,

не нарушив тишины.

Беспрепятственно течет

тишина над головой,

продолжается отсчет

против стрелки часовой,

и за тридевять земель,

там, за тридевять ночей –

то ли тихая капель,

то ли слезы из очей.

* * *

Дождь смывает остатки угрюмой зимы,

кладовые ее обнажая -

тайны, взятые снегом московским взаймы

до поры.

Тут и там проступает чужая

жизнь следами сомнительной снежной поживы,

откликаются, как на немое ау!

стеклотара, окурки, презервативы

откровенные, слипшиеся, б.у.

Убирая чуть свет эту грязь и другую,

будит дворник весь дом беспощадным скребком.

Я его про се6я безнадежно ругаю,

я бы снова заснул на боку,

если б знал, на каком.

* * *

Волга обмелела, скоро в ступе

будет нечего толочь.

Доллар дорожает с евро в купе,

на носу рождественская ночь,

грешная душа чудес взалкала,

побоку заемные лекала,

пусть за черевичками летит,

черта оседлав, кузнец Вакула

и не будет по дороге сбит

«Буком» ли, ракетой «воздух-воздух»,

пусть летит морозным небом в звездах,

пусть своей Оксане угодит.

Мы-то что? Не сеем и не пашем,

обсуждаем ценники, ворча,

и в аптеках терпеливо машем

социальной картой москвича.

Вместо снега месим реактивы –

смерть подошвам.

Месим – значит, живы.

* * *

все вкривь и вкось все мимо все не в масть

что должен был услышать не услышал

в десятку целил не сумел попасть

не там вошел не там где надо вышел

прошляпил встречу с нужными людьми

мог выжать пользу для себя не выжал

все вкривь и вкось не разбери-пойми

собрался было умереть

но выжил…

* * *

…под памятный благовест вернувшийся август,

который уж год

тот самый, где стрелки замедлили ход,

где чет он же нечет,

где будущее на кону,

где время перечит

себе самому,

где авансом вину

друг другу простили,

друг к другу припав, и устало

ночь длиться просили, не веря, что утро настало…

* * *

…а время заполняет промежутки,

старается не оставлять пустот,

обычные при этом шутит шутки –

то что-то то потеряет, то найдет,

о том, что рад забыть, тебе напомнит,

ненужной вспышкой память озарив,

графу пропустит и графу заполнит,

не остановится, пока ты жив,

то ляжет снегом, то дождем прольется,

то подмигнет, то погрозит перстом,

то вынырнет из темного колодца

и даст увидеть сложное в простом,

вернув туда, куда ты рад вернуться

без разрешенья и куда не рад.

…а за окном опять деревья гнутся,

шумит камыш, как тыщу лет назад…

* * *

Мы намекам Судьбы не внимали,

не знали, что произойти

может в том удивительном мае,

от июня минутах в пяти,

и весна, стало быть, виновата

будет в том, что навеет в окно

майский пух – тополиная вата,

но случится нежданное «но»:

шаг не влево, не вправо, – навстречу

тебе и себе самому

робко сделаю – как, не замечу,

как решусь, до сих пор не пойму,

как, зажмурясь, шепну наудачу:

«Можно?», –

как Рубикон перейдем,

как свое одиночество спрячу

в лоне твоем.

* * *

«Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила…»

А.С. Пушкин

Это не могло не сбыться -

и сбылось…

В мире ночь, а тут не спится,

потому что врозь.

Что поделаешь?

Синица

за морем живет,

и рискует с курса сбиться

старый мореход.

Речи нет о смене галса,

ни гу-гу,

и спасательный остался

круг на берегу.

* * *

…а соседи по лестничной клетке –

кто с рогатиной, кто на гашетке

держит пальцы,

кто с кольтом,

кто с луком,

кто со свежим паническим слухом,

кто с винчестером,

кто с ятаганом,

кто с мачете,

с арканом,

с капканом,

кто с обрезом,

с заточкой,

с кастетом,

с топором,

с кулаком,

с арбалетом,

с полным ртом трехэтажного мата,

этот с палицей,

этот с мушкетом,

тот с повесткой явиться туда-то,

этот с дротиком,

тот с аркебузой,

тот с наганом под курткой кургузой,

тот с копьем,

этот с битой бейсбольной,

ну а тот держит кляп наготове, –

все с улыбочкой самодовольной.

Не пройти мимо жаждущих крови.

Не протиснуться.

Не протолкнуться.

Лишь одно остается –

проснуться.

* * *

миг – песчинка в песочных часах

да и нет на аптечных весах

а и б на всегдашней трубе

счет претензий к себе и к судьбе

чет и нечет на каждом шагу

пропасть между хочу и могу

* * *

Перо скучающее очиню

и, с умным видом почесав в затылке,

две надписи под стрелки сочиню,

взамен дождями смытых на развилке.

Пойдешь направо, дескать, и тэдэ.

Пойдешь налево, дескать, и тэдэ.

(Направо –

скажем, к станции ж/д,

налево –

к ближнему аэропорту,

чтоб тот, кто все послать захочет к черту,

не заблудился)

* * *

Осенний мрак в краю родных осин,

средь бела дня нет-нет и клонит в дрему,

не верится, что где-то по-другому,

что на Сицилии цветет жасмин,

что лето где-то все еще в ударе,

и лежаки на пляжах нарасхват

для тех, кто помешался на загаре

и рад подставить солнцу все подряд,

тем паче что оно не в дефиците,

не то что здесь, где всё – на свой аршин,

где след суровой путеводной нити

в окрестностях зияющих вершин

теряется…

* * *

Какою мерой мерить пустоту

скамейки во дворе, ночной постели,

отодвигая мысленно черту,

когда захочешь, чтобы пожалели

тебя или того, кто двойником

твоим неосторожно притворился

и говорить с тобою языком

Эзоповым договорился,

договорившись до таких вещей,

которых бы себе ты не позволил,

и, пользуясь усталостью твоей,

тебя-себя перед чертой поставил

опасною…

Какой сегодня день?

Который час? Какое время года?

Какой еще сюрприз тебе природа

преподнесет, еще какую дань

сегодня заплатить заставит давним

числом?

Оставь в покое календарь!

* * *

Не синонимы дом и квартира,

не синонимы:

дом — это дом,

место, где от гремучего мира

можно спрятаться, хоть и с трудом.

Не случайно «мой дом – моя крепость»

говорят,

так и есть,

так и есть,

крепость-дом не такая уж редкость,

у меня, например, он есть,

а не только был…

* * *

Вверх, ступенька за ступенькой, вниз ли

убегаем от гнетущей мысли,

вспомнив вдруг… ну мало ли о чем?

Тут же руки в пустоте повисли,

и уже не выбить дверь плечом

в тот скорее летний, чем осенний

день, в одно из давних воскресений,

не открыть потерянным ключом…

* * *

«…жалок тот, в ком совесть не чиста».

А.С. Пушкин

За все тебе держать ответ –

копаться в памяти усердно,

метаться между «да» и «нет»,

искать иголку в стоге сена.

Ты сам себе детектор лжи,

нрав, у которого особый:

попробуй, правду не скажи,

солгать коварному попробуй.

В чем виноват и в чем ты прав,

в чем побоялся повиниться,

напомнит совесть-полиграф

по праву очевидца.

Все про твое житье-бытье

известно ей, глядящей грозно.

А может быть, послать ее

куда подальше?

Слишком поздно.

КОМИТАС

Обернулись четки счетами –

скорбным датам счет вести:

искалеченными нотами

зерна корчатся в горсти.

Пепелища ночь окутала,

опечатал ватный мрак,

щебнем рухнувшего купола

захлебнулся патараг[1].

Показалось – птица вскрикнула,

душу страхом обдала.

Может, дверь на свете скрипнула?

Может, хрустнула зола?

Может, дверь на свете хлопнула?

Может, лопнула струна?

Мир страшнее места лобного,

хуже смерти жизнь страшна.

Ночь одна другой бессоннее,

в мире больше нет гармонии,

тысячей незрячих глаз

в небо смотрит Комитас.

[1] П а т а р а г – название музыкального

сопровождения христианского богослужения

в армянской церкви.

FISCIANO

Антонелле д’Амелия

В городке итальянском Фишано

с ночью день колокольня мешала,

час на четверти строго деля,

пели птицы на райском наречьи,

сны озвучивая человечьи,

своего удовольствия для.

Настоящее с прошлым сближая,

можно выпить вина урожая

года позакакого забыл,

пей, никто не осудит, но проще

прогуляться на склоне по роще –

вот и памяти пособил,

возложил непростую заботу

на нее – не сбиваться со счету,

взяв на время над временем власть,

протереть запотевшую линзу,

над печалью пройти по карнизу –

светлой, так что легко не упасть.

Итальянскому другу спасибо

за Фишано, за музыку, ибо

где-то рядом, за майским углом,

благодарность за дружбу венчали

песни скрипки и виолончели

о далеком и близком былом.

* * *

«Февраль! Достать чернил и плакать!»

Б. Пастернак

Переписать бы зиму набело –

всю эту зиму день за днем,

чтоб хватку мертвую ослабила

боль не в подъем,

чтоб чистый цвет непогрешимости

не канителился вчерне

и чтоб хватило нам решимости

зло победить – тебе и мне.

* * *

Старомодный

(поздно меняться),

у привычного на поводу,

сторонюсь настырных новаций,

в ногу с временем не попаду.

Что ни день,

то новая штука,

куча непостижимых затей…

Старый бука,

чураюсь фейсбука

и других социальных сетей.

Скайп хвалёный,

смартфоны,

планшеты,

всевозможные нано и проч.

века нынешнего приметы

мне освоить уже невмочь.

Хорошо это или плохо,

жил без них и без них доживу,

довекую отпущенный век,

современник царя Гороха,

дотопчу, если не траву,

то прошлогодний снег.

* * *

Бередить часто значит беречь,

сыпать соль на бессонную рану,

с губ невидимых считывать речь,

обернувшись к слепому экрану.

Бередить значит не забывать,

доверять говорящим зарубкам,

значит масло в огонь подливать,

вспоминая средь ночи о хрупком

счастье…

* * *

Меняться и не думает картина — сегодня утром, как вчера, всё та же,

действительность надежде отомстила

невесть за что, от взгляда скрыв миражи,

лишив его желанного обзора — от входа в интернет до горизонта,

прибавив опасений, что не скоро расшириться настолько сможет зона

приёма, чтобы дать услышать голос, который ни с одним другим не спутать.

Волна устойчивая ни на волос не съедет, не рискнёт преступно спрятать

иллюзию в бесчувственном эфире, удержит на неуловимом месте,

и несколько секунд по крайней мере

всё будет, как должно быть, — честь по чести.

* * *

На бюллетене суфлёр, трудно играть без подсказки,

вязнет в молчании спор, важный для скорой развязки,

комом заглавная роль, что бы там ни говорили.

Ждёт онемевший герой помощи от героини,

тайного шёпота ждёт, в ужасе перед провалом

градом катящийся пот пряча под ржавым забралом.

В паузе думает зал, так ли должно быть, не так ли…

Я бы слова подсказал,

если бы знал — подсказал,

брешь заполняя в спектакле.

* * *

Может, зря не завидую тем,

кто умеет писать без помарок,

кто завидное множество тем

получил ниоткуда в подарок,

кто не лезет за словом в карман

и в словесном любом поединке,

стиснув зубы, ведёт на таран

аргументы свои без запинки,

кто, как будто бы в шутку хвалясь,

под конец разговора, под занавес,

намекнёт, что он с Музой вась-вась…

Может, тут бы и вспомнить про зависть?

* * *

Смычки отложив, сверчки

предпочли пиццикато.

Протираю очки,

обернувшись предвзято.

Путаю день и ночь,

близь перепутал с далью.

Полуслеп-полузряч,

то, чего нет, представлю,

ту, кого нет, найду,

лёгкую на помине,

минное поле пройду,

не подорвавшись на мине.

Той, кого нет, шепну

мысленно: «Здравствуй, ну,

здравствуй, милая,

здравствуй…»

* * *

Не отдашь себя себе на выучку,

переложишь на кого вину?

Сам себе не поспешишь на выручку,

в собственном окажешься плену,

не избавишься вовек от собственных

минусов, тебе лишь одному,

одному тебе на свете свойственных,

лишь тебе и больше никому.

Не пошевелишься, не почешешься,

не сожмёшь до боли кулаки,

не в чужих — в своих глазах посмешище,

завтра с красной не начнёшь строки.

Сонеты Джузеппе Джоакино БЕЛЛИ

(перевод Евгения Солоновича)

Канцелярии

Такое время, доченька, настало,

Что жалости нет в людях ни на грош.

Кто их подмаслит, гадов, тот хорош,

А ты хоть помирай, им дела мало.

Я взад-назад ходить уже устала,

Кажинный божий день одно и то ж,

Гоняют: завтра утречком придешь,

Я прихожу – и все опять сначала.

Я всех святых на небе допекла

Молитвами – зря тужилась, кулема,

Ничуть не продвигаются дела.

То вышел человек, то нет приема,

То рано, вишь, то поздно, вишь, пришла.

Коль не нужда, я бы сидела дома.

Маленькая слабость

А знаешь, после Папы и Творца

Что мне всего милей на свете? Бабы!

Но чур, чтобы не кривы и не рябы,

Хотя и впрямь не воду пить с лица.

Могу поймать любую на живца,

Со мной из тыщи каждая легла бы,

Перед таким, как я, красотки слабы, –

Кто-кто, а я мастак пронзать сердца.

Красавицы, одна другой почище,

Испробовали эту чехарду,

Да вот тебе и списочек, дружище:

Замужних – сорок, непорочных – восемь,

Вдовиц – двенадцать. Кто на череду?

Чего гадать? – давай у Неба спросим.

Красавица из Трастевере

«Красивше ваших глаз нет в целом свете!» –

Все зря. У ней характер не таков,

Чтобы чуток смягчиться. Ох, уж эти

Гордячки! Их тошнит от нежных слов.

Куда я лезу, если на примете

Она имеет мужа из графьев?

Такая ведь не станет штопать сети

И ждать, какой я принесу улов!

Шармант, – небось сказали бы в Париже,

Но нам свое, родное слово ближе:

Красавица. Недаром сохну я.

Ей богу, не годятся ей в подметки

С подложенными титьками красотки

И задницами из горы тряпья.

Грехи любезны доводят до бездны

Что, в Риме потаскуху не найти?

Зачем тебе искать подстилку в Гетто?

Неужто христианок нет на это?

Ну как ты до такого мог дойти?

Ты восемь римлянок из десяти

В кровать положишь за один папетто,

А то и меньше, и, глядишь, монета

Поможет душу грешную спасти.

Как ты крещеный, не ищи лазеек,

Христианин не должен драть евреек,

Негоже забывать про Божий гнев.

Веди себя, как следует крещеным,

Коль помереть не хочешь отлученным,

Дожить до юбилея не успев.

Гарантированное замужество

Коль замуж, Роза, выскочить невмочь,

Раскинь мозгами, почеши макушку,

Рим – это Рим, так что готовь ловушку,

Все делай, как скажу тебе, точь-в-точь.

Ты правда мужа заиметь не прочь?

Тогда под платье запихай подушку

И в церковь дуй, бери попа на пушку:

«Прошу вас честной девушке помочь».

Священник спросит: «Дочь моя, в чем дело?»

А ты заплачь: «Он девственности, гад,

Лишил меня, и я затяжелела».

И, главное, не упускай удачи,

Вали не на любого наугад,

А на того, который побогаче.

Новый шарлатан

Слыхать, что в Риме объявился вдруг

Приезжий зубодер, ученый знатно, –

Из Вены сам, столицы всех наук,

Так что ученость, в общем-то, понятна.

А руки – мягче не бывает рук!

Он в рот залазит, а тебе приятно.

Кому зараз он вырвет десять штук,

Одиннадцатый зуб дерет бесплатно.

Еще снабжает чуть ни задарма

Он жидкостью, пользительной весьма

При встрече, так сказать, с копытом мула:

Мол, безотказно помогает всем

Глоток или примочка перед тем,

Как бешеная тварь тебя лягнула.

Сама любезность

Приятное сказать – уменье надо,

Равняться в этом с ней кишка тонка,

Слова слетают сами с языка,

На сколько хочешь, хватит ей заряда.

Глядит тихоней, а на деле рада

Чего-нибудь сморозить с кондачка.

Ты плоская, допустим, как доска,

А, по ее словам, ты толстозада.

Намедни у Чечилии в гостях

Синьоре Тэте эта дура – бах,

С елейным видом в разговор вступая:

«Какая дочь красавица у вас,

Ни у кого таких красивых глаз!» –

А дочка-то, представь себе, слепая!

У зеленщика

И это называется салата

На два байокко? Нет уж, извиняй!

Скажи, ты часом не рехнулся? Я-то

В своем уме. Не стыдно? Ай-ай-ай!

Через тебя жадюгу, супостата,

Хозяйка мне устроит нагоняй:

Для этих денег кучка жидковата,

Добавь еще, не обеднеешь, чай.

Скажи, какая муха укусила

Тебя, родимый? Слышал, я просила

Не на один байокко, а на два?

Дерут, как будто нынче не простая

Трава у них у всех, а золотая, –

Где-где, а здесь они хозяевá.

Опаска не повредит

В сухой денек при виде круглой лужи

На улице, знай, это не вино,

А кто-то взял и выпростал в окно

Горшок с мочой – спасибо, что не хуже!

Беги оттуда поскорее, друже,

Ведь на башку тебе не мудрено

Ополоснуть горшок – чистюль полно,

Им хорошо внутри, а ты – наружи.

Там, где урыльник вылили уже,

Есть все равно опасность от хожденья,

Так что, Джованни, будь настороже.

Но там, где сухо, людям хуже вред,

Поскольку лужа вроде упрежденья,

Которого на чистом месте нет.

Сходства

Граф – длинный, мой хозяин – коротышка,

Хозяин – лысый, граф – наоборот,

Тут толстые что щеки, что живот,

А там ни капельки, ни грамма лишка.

Тот шустрый, а у этого задышка,

Зовут Томмазо этого, а тот

Зовется Джорджо. Просто смех берет:

Мой с виду старикан, а граф мальчишка.

Но ты дослушай, Анна, до конца:

При этом все равно они похожи –

Ни дать ни взять два брата-близнеца,

Поскольку, доложить тебе должна,

В хозяйкину постель обои вхожи,

И, верь не верь, их путает она.