Денис Драгунский выпустил новую книгу - «Дочь любимой женщины»

Диляра Тасбулатова

На днях состоится и презентация, и я ведь точно знаю, что народу будет тьма (ну более, может, ста человек – разве ж это не «тьма» при нынешнем-то «отвращении» к чтению?). Вот не вру ничего: на презентациях Драгунского, как это ни странно, народу всегда много и после его выступления люди обычно задают вопросы, причем, вы будете смеяться, животрепещущие, о жизни и смерти, о судьбах его героев и шире, как говорится, о судьбах литературы. Русской, какой же еще: в Европе, да и в Китае с литературой всё в полном порядке, можете не сомневаться.

Спрашивают его и пожилые, и юные: как, спрашивают, жить? Как бороться со всякими там ужасами подсознания, да и сознания тоже, как научиться быть счастливым, научиться любить и отучиться ненавидеть, вы же писатель, вот и отвечайте. Помнится, один большой писатель, старик под восемьдесят, за год до смерти и уже безнадежно больной, сказал мне, что опыт – ничто, и годы его не прибавляют. Всё, как в первый раз – ты и чистый лист бумаги, ты и столкновение с реальностью, ты наедине с жизнью, да и со смертью – тоже. Как-то так, в общем.

И все равно: традицию не переломишь, в России писатель все еще властитель дум, хоть ему по нынешним-то временам, ни госдач, ни спецпайка не положено, да и на его собственные шесть соток никто не ломится и вроде как вереницы страждущих не тянутся, как к Толстому. Но традиция, повторюсь, остается, видимо, по инерции – и в данном конкретном случае, традиция эта неплохая, хотя и в чем-то, соглашусь, наивная.

Ибо помилуйте, откуда писателю знать, как жить и бороться, когда он сам с собой борется ежесекундно, даже если пишет по видимости легко и прозрачно (ну вот как Денис Викторович примерно); откуда ему, такому же, как все мы, грешные, может быть знаком эликсир бессмертия или любой другой эликсир – уверенности в себе, понимания жизни, ее целей и последствий?

Да ниоткуда. Я потому и люблю его прозу, рассказы и повести, что рецептов счастья он не изобретает, пишет как дышит, не стараясь угодить, ведь вымысел не есть обман, не так ли.

Герои его - будто бы и мы с вами, и наши соседи, интеллигенция плюс народ, начальство и подчиненные, таксисты, юные проходимцы и пожилые профессора, стукачи и комсомольцы, фатальные женщины и девицы на выданье – целая галерея персонажей, живее всех живых.

Как говорил Хичкок, что, мол, человеческая жизнь держится на трех китах - страхе, сексе и смерти, так и Драгунский, проводя своих героев через искушения, влечения, страхи и порой даже приводя их к окончательному и неопровержимому итогу, к смерти, демонстрирует нам панораму страстей человеческих, от колыбели до смертного одра (как выразились бы в веке, например, в девятнадцатом). Он, Драгунский то есть, такой Бальзак новейшей России, хотя Бальзак был, конечно, многословнее. Нынешним бальзакам с многословием нужно быть поосторожнее: читатель, как сетуют романисты, лонгридов боится как огня. Читатель, будь он неладен, филологии не любит, устал от витиеватости и умствований, изощренной фразы и «описаний природы». Врешь, не возьмешь, говорит читатель: потому и тиражи падают, и писатель - ну, такой обобщенный - скукожился до размеров своего кружка, где компания приятелей числят его гением, а там, глядишь, эта же компания, причастная к истеблишменту, и премию ему, какую-никакую, спроворят.

Драгунский же – как раз не «филолог», за красотой фразы не гонится: хотя при своих способностях к стилизации, может написать (правда, делает это пародийно) в любой манере, образованный человек, чего уж там. Входит даже, как сам мне как-то не без иронии поведал, в список ста патентованных интеллектуалов России. Потому-то он хоть Бабаевского вам изобразит, хоть Ключевского, может, кстати, и на Тургенева замахнуться.

Но не в умении стилизоваться – в его случае, по крайней мере - дело: мне представляется, что он изобрел свой собственный жанр, короткий рассказ, заканчивающийся зачастую совершенно парадоксально, неожиданно – порой до степени читательского изумления. Есть там и перебросы во времени, вышел на минутку, за, извините, презервативом, девушка ждала, вернулся через тридцать лет, успев пожить в Америке, чисто случайно, а девушка, уже, правда, слегка состарившаяся, только-только вышла из душа, как будто и не было этих тридцати лет. То бишь у Драгунского рассказы есть, как говаривали раньше, и реалистические, а есть и чуть ли не фантастические – как тот, где человек вышел за презервативом. Так судьба стучится в дверь: один тип, было такое и в жизни, тоже вышел за сигаретами, а вернулся к жене через сорок лет, больным и прямиком из Америки. Прямо, ни дать ни взять, Монте-Кристо, его уж все давно похоронили. Чего только ни бывает в этой жизни: но рассказы Драгунского все же не антология казусов, удивительных происшествий, будто созданных для желтой прессы – письмо шло сто лет, исчезнувшая женщина вернулась через 50 лет и так далее.

Это ведь о другом, если я верно понимаю: время и движется, и стоит на месте, а идя вперед, ты – как в знаменитом мультфильме – идешь, как выяснилось, по кругу. Или, как в «Космической Одиссее», прилетев на Марс, обнаруживаешь там себя же.

В новой книге Драгунского, к тому же, две новые повести, «Возраст Рафаэля» и как раз «Дочь любимой женщины» - обе замечательные, каждая в своем роде. В «Дочери» - какой-то бунюэлевский мотив двойничества, если вы помните «Этот смутный объект желания», где мужчина вожделеет сразу к двум, которые по сути – одна, просто играют их разные актрисы, холодноватая Кароль Буке и темпераментная Анхела Молина. Так и здесь, в повести Драгунского – мать и дочь будто меняются местами, и дочь, копия матери, символически возвращает герою свою мать, только ту, что была четверть века назад. И если эта повесть, скажем, так, фрейдистская, то «Возраст Рафаэля», рассказ о художнике-неудачнике, зажатом в тиски обстоятельствами советской жизни – совершенно реалистичный, по-трифоновски горький, описывающий подробности нашего бывшего советского нищего быта так, что подробности покупки кооператива, водки, одежды, даже мелочей вырастают до символа загубленной жизни.

Я, кстати, всегда поражалась этому феномену: почему у Драгунского, равно как и у Трифонова, интересно читать подробности размена квартиры, покупки старой машины, безнадежного шастания по магазинам в поисках «дефицита» и пр.? Что тут такого, как сказал бы романтик, возвышенного? В чем тут секрет и почему это интересно читать и читаешь это с жадностью? Может, в ритме, в особом писательском умении? В профессионализме? Помилуйте, но профи много, а читать невозможно: случается, что с точки зрения формальной «лучше пишут», лексикон богаче, а засыпаешь после двадцати страниц. Секрет, наверно, в том (хотя иные, и весьма неглупые, и Трифонова держат за «бытописателя»), что за подробностями унылого быта встает драма несостоявшейся жизни – в том числе, не смейтесь, из-за дефицита «товаров», бедности, зажатости, скудости жизни. Не в том дело, что джинсы у фарцовщиков стоят зарплаты, а в том, что без них ты выглядишь убого, как северокорейский турист, как провинциал, приехавший в Москву за колбасой, как жалкий неудачник, на которого не посмотрит вожделенная однокурсница. И ничего смешного в этом нет: быть можно дельным человеком, сами понимаете. Недаром Акакий Акакиевич год голодал, чтобы справить новую шинель – и чем, извините, это кончилось?

Ничем хорошим, как известно. Ничем хорошим кончается и повесть Драгунского «Возраст Рафаэля» - устав от вечной гонки амбиций, от бедности и унижений герой по фамилии Шаманов (!) впадает в некое подобие экзистенциального отчаяния: так автор через быт, который вдруг становится обстоятельством «непреодолимой силы», показывает нам бессмысленность существования. Экзистенциальный ужас, как принято говорить, перед бездной несуществования. Небытия.

В общем, мне остается только поздравить Дениса Викторовича с выходом этой книги, прекрасно темперированной, хорошо «сложенной», то есть скомпонованной или, как говорят, кинематографисты, смонтированной – по-живому, из нашей бедной, убогой, отчаянной, невеселой, и все же забавной российской жизни.