Критик – как последняя линия обороны

Если послушать интервью, выступления и частные беседы театральных деятелей, то выяснится, что больше всего нашему театру мешают жить и работать критики. Не то чтобы наши деятели впрямую призывали совсем истребить эту вредную профессию. Но явно хотели бы ее существенно ограничить. За всю жизнь ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь обиделся на похвалы: дескать, поставил я неудачный спектакль, а этот дурак его хвалит! Врать не буду – такого не было. Хвалить критику разрешено совершенно безоговорочно. Конечно, если он будет делать умно, то тем лучше. Но и глупые дифирамбы никого не раздражают. А вот что касается ругательных рецензий – их точно надо истребить как факт. А то окопались в своих газетах и ругаются на все подряд! На актеров, которые категорически разучились внятно говорить. На плохие пьесы и безграмотную режиссуру. На халтурные постановки, на низкопробный вкус выпускаемой продукции и т.д. Конечно, времена, когда газетная статья была поводом снять спектакль, давно прошли, и хоть все критики единым хором напишут, что такой дряни не место на столичной сцене, – постановка будет гордо красоваться в афише театра, и никто и ухом не поведет. Но даже читать о себе ругательства неприятно (и чем они заслуженнее, тем неприятнее). Таких больно умных критиков надо поджаривать – увольнять, кастрировать – в общем, раз и навсегда разобраться с ними по-свойски. Из всех газетных жанров оставить жанр дифирамба и оды. И точка.

Позиция по-человечески понятная, и сформулирована она давно и непоколебимо. Остается только удивляться: почему же эти злокозненные критики упорно не прислушиваются к пожеланиям театральных деятелей? Не хотят переходить на прекрасный жанр похвал и идиллий? Выгоды – очевидны: тебя будут любить в тех театрах, где сейчас скрежещут зубами от одной твоей фамилии. Завлиты будут тебя сажать на лучшие места. А худруки радостно улыбаться, завидев тебя в фойе, и при распределении премий и наград будут первой называть твою фамилию, как самого-самого. Что же заставляет в очередной раз вместо ожидаемой хвалебной песни писать злобный разгром?

Отвечаю честно: неистребимый оптимизм и чувство, что «если не я, то кто же?». Критик – оптимист по натуре. Он верит: если честно сказать, что это и это плохо, есть шанс, что в следующий раз сделают лучше. Актеры кинутся работать над речью. Драматурги шлифовать тексты. А режиссеры будут работать над собой и спектаклем вплоть до полного совершенства.

Ведь если задуматься: кто, кроме критика, заинтересован, чтобы спектакль был хорошим? Ответ ошеломительный: никто!

Театру нужен продаваемый спектакль. А качество продаваемой продукции – бесполезная нагрузка. Раньше, когда эпоха была мерзопакостная, а времена были гнуснейшие, водилась не только рыба в Каме, но и госприемка. Оценивая идеологическую выдержанность спектаклей, эта самая приемка заодно и планку качества как-то отслеживала. И уж совсем разудалая пошлятина этот «контроль со стороны» проскочить не могла. Теперь качество своих спектаклей оценивает сам театр. Держа руку на сердце, художественный совет театра готов признать, что выпускаемая постановка – откровенная гниль. Держа руку в кармане, тот же художественный совет рекомендует ее включить в афишу (а как иначе вернуть потраченные на постановку деньги?). Режиссеру хороший спектакль тоже не нужен. Ему нужно, чтобы спектакль «продавался», а в деле «продажи» качество спектакля дело пятое. Актеру нужен хлопающий зрительный зал. А за что хлопают – не так уж и важно.

Интеллигентный зритель, несколько раз нарвавшись на очередную полупрофессиональную бодягу, просто перестает ходить в театр. А перемещается в консерваторию, в кинозал или на диван перед DVD. А критику деваться некуда. Он знает, что и завтра, и послезавтра, и через месяц он должен будет это смотреть. Вот и получается, что руководимый инстинктом самосохранения критик оказывается единственным радетелем за качество. Он кровно заинтересован, чтобы три часа его жизни прошли не в пытках, а стали радостью. И в очередной раз он отправляется сражаться «за хороший спектакль», опасаясь, что иначе ему не выжить. И это его абсолютное одиночество придает борьбе «за качество» патетичность и грусть.

Изо дня в день отравляться всяким сценическим мусором, тут никакого здоровья и прекраснодушия не хватит. Самый доброжелательный человек после трехчасовой пытки может заорать: вон из театра!!! Надо удивляться несокрушимому здоровью и неистощимой доброжелательности наших рецензентов, которые после пяти, десяти, двадцати кошмарных спектаклей ухитряются сохранять выдержку и присутствие духа.

Как-нибудь сделайте над собой эксперимент. Походите на столичные премьеры, скажем, три-четыре раза в неделю. Насколько вас хватит? Иногда жизнь сама ставит любопытные эксперименты. Входя в состав какого-нибудь жюри, режиссер вынужден с недельку походить по театрам. Обычно спектакля через два он начинает кусаться, жаловаться на печень и, подходя к своему злобному врагу-критику, кидается ему на шею: «Ты изо дня в день смотришь этот кошмар! Как я тебя понимаю!» Увы, потом в ежедневной практике пережитое просветление быстро куда-то девается…

Если смотреть на театр, только как на бизнес, – критик ему сугубо вреден. Если относиться к театру как искусству – «привилегированный зритель» ему необходим. Адресат, который всегда будет в зале и готов дать обратную связь. Человек, который печенкой, селезенкой и всеми зубами заинтересован в том, чтобы именно ваш спектакль был прекрасен! Закадычный враг, чье присутствие даже самого толстокожего режиссера заставляет задуматься: может, все-таки постараться и сделать спектакль чуточку лучше: умнее, тоньше, разнообразнее…

Помимо всего прочего, ведь еще неизвестно, что ждет плохих режиссеров? Вдруг в аду они работают критиками? И смотрят все адские спектакли один за другим вечно?