Стоит на полустаночке

Вообще говоря, «Вертер» – камерный опус, с малым количеством персонажей, без грандиозных хоров и эффектных выходных арий: их в эпоху Массне заменило «сквозное действие», вошедшее в европейскую оперную моду после Вагнера. Но сама музыка грандиозна: светлая грусть истории несчастной любви спрятана в нежной взволнованности. Похоже, что Массне вдохновился словами Гёте: «Люди, – кто их знает, почему они так созданы, – люди страдали бы гораздо меньше, если бы не развивали в себе так усердно силу воображения, не припоминали бы без конца прошедшие неприятности, а жили бы безобидным настоящим».

Драматический режиссер Михаил Бычков, видимо, был приглашен на постановку как специалист по психологическому театру. Для начала вместе со сценографом Эмилем Капелюшем он перенес время действия из XVIII в конец XIX века. Это дало возможность внедрить намеки на чеховские пьесы. Кажется, режиссеру важно проследить сходство судьбы Вертера с судьбой Треплева: везде суицид как результат долгого смакования собственной тоски. Атмосфера провинциального немецкого городка Вецлара сильно отдает местечком, в котором живут три сестры. Впрочем, города как такового мы не видим. Действие происходит на железнодорожном полустанке, и кажется, что дом судьи, где начинается спектакль, стоит прямо на платформе. И вообще, никакой это, получается, не судья, а станционный смотритель. Да и Софи, сестра Шарлотты, по замыслу режиссера, работает кельнершей и подает пиво в станционном буфете.

Где станция, там и рельсы. Они играют важную аллегорическую роль, как чайка в «Чайке»: по рельсам нервно бродят герои, балансируя руками в ключевых моментах. По ходу действия с потолка спускают длинные балки, количество которых умножается к финалу. Все это, как и шум поезда, видимо, символизирует быстротечность жизни и коварную неуловимость фатума. К тому же склоняет удачная работа художника по свету, американки Сары Райан Шмидт: ее прием контражура (света, бьющего сзади) превращает фигуры персонажей почти что в театр теней прошлого. А полустанок с казенными фонарями и с часами на столбе, повернутый в другую сторону и угрожающе наклоненный, превратится в комнату Шарлотты и в жилище Вертера, где он застрелится.

Сергей Балашов в роли Вертера необычайно уютен: его герой – смесь Пьера Безухова с Винни-Пухом, кругленький близорукий юноша, то и дело протирающий тряпочкой очки. Балашов поет красивым, проникновенным, но не всегда ровным тенором. Вокальные усилия солиста, если не придираться, можно даже рассматривать как прием: этот неловкий, слегка несуразный Вертер (отнюдь не герой-любовник!) и не может иначе петь. А знаменитый предсмертный романс героя «О, не буди меня» и вовсе вызывает слезы: такова нездешняя сила страдания, вложенная композитором. Сложнее обстоит дело с Шарлоттой (Лариса Андреева). Даже не верится, что это та же певица, которая превосходно спела и сыграла Офелию в недавней постановке «Гамлета». Куда делась ее сценическая и вокальная харизма?

Оркестр под управлением Феликса Коробова с самого начала выдает проникновенную мелодраму. Как, собственно, и написал композитор Массне. Если «психология» в партитуре и есть, то под мощным спудом «бури и натиска». Но режиссеру, хоть он и заполнил финал мистически качающимися часами и мигающим всплесками красного светофором, не удалось связать действие с эмоциональной – даже в миноре – партитурой. Сценические события кажутся вялыми, хотя внесенная либреттистом и композитором (и отсутствующая у Гёте) эротическая напряженность в отношениях Шарлотты и Вертера, как и заявленный конфликт между долгом и чувством, заставляют публику замирать в моменты их дуэтов. Похоже, режиссер и дирижер не договорились о том, что, собственно, они делают – пьесу, в которой обыгрываются «подводные течения» психики в гуще повседневной рутины, или романтическую трагедию. Оттого нестыковки между звуками из оркестровой ямы и тем, что видишь на сцене, становятся странными, как действия героев в первой картине «Вертера». Там в июле разучивают рождественский гимн.