Posted 30 сентября 2008,, 20:00

Published 30 сентября 2008,, 20:00

Modified 8 марта, 07:53

Updated 8 марта, 07:53

Когда мир пошатнется

Когда мир пошатнется

30 сентября 2008, 20:00
На протяжении месяца в прокат один за другим вышли три фильма, затрагивающие ближайшее будущее, – российская «Новая Земля», французский «Вавилон» и американская «Смертельная гонка». Все предназначены для массовой аудитории, но наибольший кассовый успех и в России, и в остальном мире обеспечен американской картине. Не п

Конечно, сам жанр требует, чтобы на экране будущее было угрожающим, но кино интересуется будущим далеко не во все времена. И если уж обращается, то нечто предчувствует. Все три ленты предсказывают одно: в скором времени мир пошатнется, государства ослабеют, а люди сильно одичают. До такой степени, что особо опасных преступников будут выселять на необитаемые острова («Новая Земля»), тюрьмы приватизируют, а заключенных станут использовать в гладиаторских боях («Смертельная гонка»), из дестабилизированной России будут бежать люди, а в Америке на улицах начнутся мафиозные перестрелки («Вавилон»). Авторы «Новой Земли» виновницей беспредела назначают ООН, под чьей эгидой производится очистка тюрем, в «Вавилоне» основной причиной хаоса указана Россия, и только в «Смертельной гонке» источниками зла являются не международные институты и не отдельные страны, а конкретные лица.

Массовый успех боевика на три четверти зависит от того, насколько понравится публике главное действующее лицо. С этой точки зрения самый непривлекательный герой, вне всякого сомнения – в «Новой Земле». У него темное прошлое, которое никак не проясняется на протяжении фильма – это раз. Первые полчаса картины он совершенно пассивен и бессмысленно тянет время, а когда обстоятельства вынуждают действовать, не проявляет ни особой смекалки, ни качеств лидера – это два. И, в довершение ко всему, гибнет в конце фильма – три.

Немногим лучше герой «Вавилона» – наемник и солдат удачи, которого явные негодяи угрозами заставляют выполнить задание. Смысл задания вплоть до конца фильма непонятен ни ему, ни зрителям – вывезти некую девицу из среднеазиатского монастыря в Нью-Йорк. Словом, герой не может рассчитывать на сочувствие столь же широкой аудитории, как Рэмбо или шерифы Джона Уэйна – очень уж невразумителен он сам и его миссия.

Другое дело – герой Джейсона Стэтэма в «Смертельной гонке». Работящий мужик, которого обсчитали при выдаче зарплаты и который виновато приходит домой. Уже после этого ему обеспечена симпатия большей части зрителей. Но это еще не все, потому что дальше его круто подставляют: обвиняют в убийстве любимой жены, разлучают с маленькой дочкой и бросают в тюрьму. Тут уж только каменные сердца не проникнутся к нему горячим сочувствием. Дальше – больше: в этой же тюрьме находится настоящий убийца, а послала этого негодяя на мокрое дело начальница тюрьмы, чтобы заполучить героя, в прошлом хорошего гонщика, для участия в заездах без правил, которые приносят ей огромные деньги. Кто, узнав это, не будет с живейшим интересом и, что не менее важно, с моральным удовлетворением следить за тем, как герой расправится с обидчиками и выйдет на свободу?

И уж конечно, соревнования на бронированных машинах, вооруженных пулеметами и оснащенных дымовыми завесами и выбрасывающимися шиноколами, куда зрелищнее, чем каннибальская мясорубка в «Новой Земле» и примитивно-бессмысленные потасовки в «Вавилоне». Не говоря уже о том, что ни финал российского, ни финал французского фильма не могут доставить зрителю никакого удовольствия, тогда как финальный и в буквальном смысле взрывной гэг американской ленты (привет от Роджера Кормана, который его некогда придумал) приносит ему глубокое и полное удовлетворение.

Естественно, что в зрительской гонке трех картин, сделанных россиянином, французом и англоамериканцем, побеждает наиболее стереотипная, четко выстроенная и корректно акцентированная американская лента. Результат этого кинематографического заезда показателен еще и потому, что едва ли не самыми амбициозными и самыми закомплексованными в мире являются французские и российские кинематографисты. Французы хотят быть первыми как изобретатели кино, наши – как осколки мировой империи и обладатели «всемирной» (как считал Достоевский) души. На делянке авторского кино эти амбиции могут приносить художественные плоды, но на поле массового кино они не способны породить ничего, кроме уродов. Кинопродукты массового спроса не нуждаются в национальных или индивидуальных орнаментах, как не нуждаются в них граненые стаканы. И если кто-то хочет, чтобы его фильмы смотрел весь мир, он должен забыть об авторских комплексах.

"