Юрий Татаренко: "Поэты ездят на обнимокатах. Поэты игнорируют метро"

Юрий Титаренко родился в Новосибирске в 1973 году. Окончил Новосибирское театральное училище. Стихи Юрия публиковались в журналах и альманахах: «Арион», "Юность", «Новая Юность», «Нева», «Литературная учеба», «Российский писатель», «Кольцо А», «Сибирские огни», «День и ночь», «Алтай», «Барнаул литературный», «Бийский вестник», «Байкал», «Огни Кузбасса», «Южная Звезда», «Сибирские Афины», «Начало века», «Ликбез», «Образ», «Кольчугинская осень», «Лава», «Отражения», «Иркутское время» и др.

Автор стихотворных сборников: «Рассвет в формате интервью», «Дребеденчики», «Кораблекрушение солнца», «Чтонатворительный падеж», «Грусть винограда», «В предчувствии лирического шторма», "Две рифмы".

Восьмой сборник "В 7-70 утра" осенью выйдет в Москве.

Творчество отмечено премиями: "Саши Черного", Международного фестиваля «Золотой витязь» , "Литературной России", "Майпрайз", премии Хармса.

Лауреат и победитель поэтических турниров в Томске, Красноярске, Ярославле, Калининграде, Кирове, Туле, Мурманске, Полоцке, Льеже и др.

Автор сценариев к телепрограммам, песен к спектаклям Томского театра драмы и Томской государственной филармонии, Сибирского народного хора.

Живет в Новосибирске, работает журналистом. Член Союза писателей России.

Когда, начитавшись его стихов, я впервые встретился с Юрием Татаренко, у меня сразу же сложилось полное впечатление, что мы с ним уже общались.

Хотя этого не могло быть даже в зале ожидания Новосибирского вокзала, где я в последний раз был в 1982 году, когда Юре было 9 лет. А тут мы стали говорить, и ощущение, что мы давно знакомы, и даже дружны, по мере разговора только крепло.

Такого притяжения между поэтом и, так сказать, толпой вовсе не было изначально.

Например, флорентийцы, встретив на улице Данте, отшатывались от него, а потом и вообще выгнали из города. Да и сам Данте, когда с Вергилием (спутников среди современников у Данте не нашлось) они спускались в воображаемый ад, шествуя там по кругам, были по сути туристами. Дистанция между грешниками и визитерами ничуть не сокращалась - глянули издали, ужаснулись, да и пошли-покатили дальше, словно туристы-дромоманы от Афинского Парфенона (дромомания - болезнь туристов).

Картинность мук, потоки слез грешников, без тени иронии, и, тем более, без само-иронии - это полное и очевидное отсутствие обратной живой связи, думается, и привело к тому, что Александр Сергеевич, по сути, постебался над отстраненной надменностью знаменитого автора:

Тогда я демонов увидел черный рой,

Подобный издали ватаге муравьиной...

В сближении авторов и читателей - и тут! - Пушкин был первопроходцем и зачинателем.

А затем уже и вся дворянская литература, подпиливая сук, в смысле ветку, на которой уютно и высоко сидела, неуклонно сокращала расстояние между сочинителями и страдальцем-народом, и, собственно, сама добилась всего последовавшего хода исторических событий.

В творчестве Юрия Татаренко этот "тренд сближения" полностью осуществлен.

Расстояние между стихом и жизнью, строфой и обстоятельствами, послужившими её написанию, между поэтом и мной, как читателем - это расстояние исчезло, его практически нет.

Поэтому пушкинский стеб в стихах Юрия Татаренко смешон - смешон с горя, понятен собственной шкурой, и ни в коем разе не оскорбителен и не обиден:

Человек – килограмм аспирина,

307 километров в строю,

Модный галстук из паруса Грина

И заветное сэлфи в раю.

Человек – это гордо звучало

До триумфа цветочных полян.

И назначенный сверху Качалов

Всех научит молчать по ролям...

Поэт - теперь просто "один из нас", парень с разговором.

Это ощущение передалось и в видео-фильме - стихи и о стихах, который начинается с награждения Юрия Татаренко "Премией Даны Курской - Майпрайз2018" -

Марина Кудимова, наш автор, пишет:

"стихи Юрия Татаренко – из тех, что на звук привлекательнее, нежели на глаз. Это фестивальное свойство громкочтения наследует традицию шестидесятников, когда присутствие большой аудитории во многом определяло образный, смысловой и звуковой ряды, многое в них упрощая, но главным не жертвуя. Татаренко достаточно опасно и умело балансирует на тонкой грани между площадным и интимным... в этих поисках Юрий Татаренко пробует новые песни новым голосом, и достаточно часто это у него получается."

Поэты и литераторы выражают множество различных мнений, вот Геннадий Калашников:

"Юрия Татаренко из Новосибирска играет словами, смыслами, стихотворными формами, сталкивает в одном стихотворении понятия, никогда не сталкивающиеся в реальности, смеется и плачет, грустит и издевается, эпатирует...

Стихи перекликаются между собой, противоречат друг другу, разбегаются в разные стороны – и непостижимым образом складываются во вполне законченную картину."

Герман Власов:

"Проговаривание, проживание реальности – подробное и цельное – неожиданно порождает поэтический выдох, придающей убедительность, достоверность поэтической фразы.

если текст удачен, то в завершении его мы видим находку, к которой и вели поиски."

Сергей Шаргунов:

"Главное в стихах Юрия Татаренко – музыка. Не всегда приятная. Музыка скрежета, визга, грома, звона, рыка. Обилие, густота слов, намеков, имен. Атмосфера хмельного головокружительного вертепа… Безусловно, Татаренко близок поэзии Серебряного века, декаданса. Близок он и настрою русского рока, гремевшего под сибирским небосводом."

Владимир Костин, лауреат Национальной литературной премии «Большая книга»:

"Юрий научился работать с малой формой, где требуется тонкий минор и точная интонационная дорожка в пределах одного фонетического вздоха... у Татаренко, уже познавшего радость поэтических находок и попаданий, есть большие возможности развития. Как мне кажется, его поэтическая душа ещё не выразилась во всей полноте."

Поэзия Юрия Татаренко на марше,

и вот его стихи:

44+

Ранен март: водой – по нержавейке,

Солнце в небе – рыба без хвоста…

Я сегодня – резко и навеки –

Распрощался с возрастом Христа.

Угловато и не нагловато

Выглядит четвёртый палиндром.

В жизни всё случается когда-то –

И пустеет наш аэродром.

Мы взлетаем в прозу ежедневно,

Снегу и дождю наперекор.

Розыгрышем кажутся Женева,

Рио-де-Жанейро и Мисхор.

В пелене ответов и вопросов,

В сумраке журналов и газет

Обнаружить лишнее непросто

С высоты одиннадцати лет…

Кате

Остывшая яичница с беконом.

Пожар в отдельно взятой голове.

Свиданье – нарушение закона

О пятничном просмотре Матч-ТВ.

Весенняя вечерняя кофейня –

Как летняя кибитка молдаван…

И папе Карло было всё до фени,

Когда он над поленом колдовал!

Объятья – кража личного пространства,

Убийство страха вымолвить не то…

Какое, право, сладостное рабство

Раскованно подать тебе пальто!

В рай прокуроров, судей, адвокатов

Не попадут Мальвина и Пьеро…

.

Апрель на турбазе

Включить «Фейсбук» и вдруг понять: весна.

И обожжёт язык щепотка плова...

Под старым фото – лайков новизна.

И от тебя – по-прежнему ни слова.

Немой ни о слепом, ни о глухом,

Как ни проси, не скажет ни словечка...

Примерить неба синий балахон,

Принять, что вместо выстрела осечка –

И чётки до утра перевирать,

Пока не разрядится батарея.

И вдруг вскочить. И в комментах набрать,

Что всё пройдет. А май – ещё быстрее.

***

Тишина паникует, как вешние воды души

При захвате чужих,

Приходящих во снах территорий.

На истерику стрелок ни ухо, ни глаз не грешит –

Просто время пришло

Отправлять тишину в санаторий.

А на Лете-реке – раньше срока прошёл ледоход.

«Здравствуй! Здравствуй, братва!» –

Нас грачи поприветствуют с веток.

И наутро главврач в замешательство снова придёт

Не от глаз медсестры –

От рассыпанных чёрных таблеток.

Приспособилось солнце носить облака набекрень,

Но весною вниманье не так на себя обращают!

Сохнут лужи и слёзы. Готовится замуж сирень.

И твой взгляд – не на треть, но на час –

Алфавит сокращает.

***

Блондинистые ночи. Майский Питер.

Рукой подать до звёзд и Царского села.

Седой поэт в гламурном общепите

С утра боржоми пьёт. Украдкой. Из горла.

Обрывки фраз: «Парадное... Соснора...»

Холодные стихи и рук твоих тепло...

Всё это, слушай, будет так нескоро,

Что кажется мне: всё давно уже прошло.

Се ля жизнь

Роса сердила нас и старила,

Когда брели мы сквозь туман,

Воспоминаньями затарившись

О постановке «Ханума»,

И знатной мхатовскою паузой

Нам отзывалось всё вокруг –

И, ошалев от счастья, Яуза

В Мытищи превратилась вдруг…

Июнь

Ошалели бабочки

От жары:

Не в цветы пикируют –

На вихры.

Ах ты, перелётная

Седина –

Наливному облачку

Ты нужна.

Одичали яблони

Без причин.

Нам не переменных бы

Величин –

Бесконечно летнего

Вдоль реки,

Где нахальней бабочек –

Мотыльки.

На круги своя

Я отдыхал два месяца в деревне,

От пробок мегаполисных скрывался,

В лягушке каждой признавал царевну,

В любви – соседке Леське признавался ...

Я возвращаюсь к уличному драйву,

Остался отпуск там, за поворотом,

Где на лугу нескошенные травы

Закату щекотали подбородок ...

Село и город, выяснилось, тёзки!

(По именам и кличкам на заборах).

Асфальтовые грядки перекрёстков

Увешаны стручками светофоров.

Три вспыха:

Красный,

Жёлтый и

Зелёный…

Но хода нет к завалинке и в сенки.

Стекло своей округлостью рифлёной

Напомнит Леськи сбитые коленки …

За околицей

Облака в закатных блёстках.

Стихли вопли пацанов.

В чистом во поле берёзка –

Как закладка в книге снов.

Одинокая берёзка –

Лета светлая печаль.

За свои пять лет Бориска

Белоствольней не встречал!

В жарких сумерках берёзка

С умным видом шелестит:

«Ласкам не хватает лоска…

Пастухи придут к шести…»

За телегою повозка

Прячутся в туман густой.

Деревенская берёзка

Одарила берестой.

Опустела у киоска

Кривобокая скамья…

Одинокая берёзка –

В небо

Лестница

Моя.

На веранде

Рукомойник. Две щётки в стакане.

День недели незнамо какой.

Истекает гроза пустяками…

Разговор. Не короткий. Мужской.

Всё проходит… А всё ли, дружище?

Дождь не кончился – лёг отдохнуть.

Многоточия – тыщи и тыщи –

Верят в слово «когда-то-нибудь»…

Верить на слово – слезоопасно,

Каждый раз убеждаемся в том.

И в пластмассовом тюбике паста

Задрожит… Но об этом потом.

Отчаяние

Мы встречались, мы венчались,

Мы промчались по любви…

Паутинка, истончаясь,

Шепчет пальцам: «Разорви!»

Я в лесу не потерялся,

Я в лесу теряю стыд.

К статным соснам в рыжих рясах

Жмутся грешники-кусты.

Я был грубым, я был глупым,

Нёс порой такую дичь…

До крови кусаю губы:

Не зови, не плачь, не хнычь!

Где ты, с кем ты, я не знаю:

Мы давно с тобою врозь.

Больно. Тишина лесная

Прокукушена насквозь.

Вчерашняя новость

Бездумным ветром листопад

Разъят на составные части...

Нет света. Выключу айпад,

Осиротевший в одночасье.

Летит листва – не по грибы

И не на голос Афродиты –

В активном поиске судьбы,

В активном поиске орбиты.

Уже разослан пресс-релиз

Всем без разбора – вашим, нашим...

Подброшу вверх опавший лист –

И он останется опавшим.

Где наш приют? Ищи ответ

В словах полузабытых, древних.

Для жёлтых листьев на деревьях

Сентябрь зажёг зелёный свет.

Прозренье

Не перестроишь перелётных птиц

На фоне надвигающейся тучи,

Не перепишешь росчерки зарниц

И не поймёшь, кто из дождинок круче.

Нет, в зеркале отнюдь не супермен!

Толстого перед сном перечитаешь...

И веришь в неизбежность перемен,

И жить один никак не перестанешь.

На набережной

Очень мало чудес...

Да и нас – не сказать, чтоб с избытком.

И не тянет туда,

Где луна ни жива, ни мертва.

День в плену суеты,

Где волшебник не выдаст под пыткой,

Что такое любовь

И откуда берутся слова.

Брови хмурит река.

Безмятежна осенняя слякоть –

Кашель, насморк и чих

Беспрестанно стучатся в друзья...

И взойдёт белый снег.

И уснёт листопадная мякоть.

И с мальчишкой слепым

Поменяться местами нельзя.

Первое марта после развода

Я в глупь себя смотрю ночами…

Понять, простить – с чего начать?

На чёрном полотне молчанья –

Луны кричащая печать.

Последние улики лета –

Две капельки «Алиготе».

Рассвет. Финита февралита.

Респект каналу ТНТ.

Пусть голова от слёз распухнет,

Седому волосу – ура!

Будильник прозвенел. Пора

Собраться с мюслями на кухне.

Перезагрузка

Чижик-пыжик, где ты был?

На Фонтанке водку пил.

...Двор-колодец, где хочется выпить,

С днём рожденья поздравить рассвет,

И на сутки из прошлого выпасть -

И очнуться в слезах и в Москве.

Год беспамятства – боже избави...

И внезапно почуешь родство

Тех, кому ты день счастья добавил

И пол-жизни отнял у кого.

***

Однажды брошу пить

И перейду на пиво –

И президент РФ

Решит оставить спорт,

И ёжик станет львом

В туманных перспективах,

И станет очень жаль,

Что мир уже не торт…

Дружище-алкоголь,

Кончай курить в постели!

Успел ли Колобок

Жениться на Лисе?..

И женщины ушли,

И птицы вдруг запели.

И шхуна в рейс уйдёт

По взлётной полосе.

В руках пустой стакан –

Нелепый, несуразный –

В 7-70 утра

Сбываются мечты…

Однажды брошу пить

И перейду на красный.

И с музою поэт

Вновь

Перейдут на ты.

Гость

Иди ко мне. Закрой глаза. Открой.

Теперь скажи: мы целоваться – будем?

В багетной раме – Николай Второй.

На книжной полке – Бунин, Бунин, Бунин...

Черешня не доедена. Июнь

Не задался. Не дождь тому причиной.

И в тесной ванне вспенится шампунь:

Всё началось с двух порций капучино...

Иди сюда. Мне было хорошо.

Закрой глаза. Я позвоню в субботу.

И толком не просохший капюшон

Уравновесит бодрость и дремоту.

Позёмка

Как хорошо зимой в чужом дому

Повспоминать о крымском разнотравье,

На скромный завтрак глядя, самому

Постель беловспотевшую заправить –

И снова на неё вдвоём упасть

В предчувствии лирического шторма…

Остывший кофе потеряет власть

Над заново задёрнутою шторой,

И в сладком новогоднем полусне

Январь свои снежинки обналичит…

Привидятся в полуденном окне

Вершины гор – ступени в безразличье, –

Где знать не знает трезвая Москва

Мускатные рассветы в Коктебеле

И не приходят в голову слова

«Мороз отступит… Слабые метели…»

В рамках приличия

Отпульсировал вечер курсорами,

Переписку сменил перепих,

Перестрелка закончилась ссорою:

Всё в России от сих и до сих.

Кругозор – от кофейни до «Ростикса».

Из метро – плохо видно Москву.

Если жизнь – между бросить и броситься,

Я, пожалуй, ещё поживу.

Волошинский сентябрь

Глупеть, наливать, выпивать

С древком белого флага,

С похмелья себя узнавать

В профилях Карадага –

И слизывать с мятой хурмы

Персиковую смазку…

Вокруг Коктебеля холмы –

Гор карнавальные маски.

Кричать всем подряд: «Ай лав ю!» –

Нотам, певцу, роялю…

А где комсомольцы свою

Молодость прожигуляли?

Искать – не видать ни черта –

Губы москвички Ирины:

К рукам прибрала темнота

Чёрное море и рифмы.

Распробовать вкус тетивы

Мраморного амура,

Измерить сонливость халвы,

Слушая Азнавура,

Подкинуть харчишек костру,

Высмеять звёзды седые –

И в книге заливов к утру

Выключить все запятые.

Пикник

… А солнце радо стараться:

Волга, «Любэ», Енисей.

Причина вусмерть нажраться –

Водка. И встреча друзей.

Беседка и полминуты.

Нежности куча мала.

«Ты классный. И шизанутый» -

Выдохнула. И ушла.

Сдулось луны колесо.

И пахнет тобою футболка.

И ехать к тебе недолго.

Сутки. И сорок часов.

Ильин день

Субботний день на привокзальной площади.

Мороженое, выпечка, пивко.

В наушниках гремит костями «Продиджи».

«Москва – Хабаровск» где-то далеко.

Девица с чемоданом на колёсиках.

Нетрезвый тип с малиной в туеске.

Простите мне, щановны китаёзики,

Что я пишу на русском языке!

«Кому беляш? – Недорого и вкусненько!»

Разинутые рты у кошельков.

Пустое лето. Дивная акустика.

И слёзы на глазах у облаков.

Возвращение

Перебьёт духоту аромат растворимой лапши,

А потом, как всегда, кислым пивом потянет под вечер...

И уже полчаса отправление дать не спешит

Непонятно, кто именно – то ль машинист, то ль диспетчер.

По вагону снуёт мальчуган – от горшка два вершка,

И блестит аксельбант на груди у хмельного морпеха...

За окном Мариинск. И в блокноте четыре стишка.

И в висках Петербург – перестука ритмичного эхо.

Удар молнии

Зона вай-фай не на каждом ещё полустаночке -

Губы привычно прошепчут: «Бардак, ё-моё!..»

Выброшу в мусорку соль и вагонные тапочки.

Выдаст билет проводница – в обмен на бельё.

Тамбур простится со мною ступеньками скользкими.

Миг – и неверным движеньем отправлена весть:

«Буду в Сети где-то в 5 или 6 по-московскому.

Буду в Москве этим летом – дней 5 или 6».

***

Я всё время в пути,

Траекторию задал сверчок:

От окна до двери

И от Бродского до Элиота.

Купол неба –

Огромный, с отломанной ручкой, сачок…

Если птицы – для гнёзд,

То уж мы-то с тобой – для полёта!

С небом только на «вы» –

Скорый поезд «Москва – Кулунда»,

Спать уйдёт пассажир

И оставит открытой фрамугу…

Полночь.

Стрелки в часах

Начинают свой путь в никуда,

Где из тьмы вариантов

Единственный:

Боком – по кругу.

20 лет спустя

Когда ты простой неудачник,

(А главное слово – «простой») –

Глотаешь года как подачки

И жив суетой-маятой.

Хватает ума и силёнок

Добраться до дома в пургу –

И тешишься мыслью спросонок:

«Я крут! Я ещё! Я могу!»

Иллюзия потенциала –

Реально надежный капкан,

Своим для тебя уже стал он –

Так с пятницей дружит стакан…

Забудь о графьях Монте-Кристо:

Судьбу обнуляет – петля.

Давно уже звёздная пристань

Не ждёт моего корабля.

Песенка белого ворона

(читает при награждении)

Трудно и Мурке без Васьки, и Ваське без Мурки,

Очень непросто свинье подружиться с гусём…

Мучился заяц в оранжевой беличьей шкурке –

Трудно быть зайцем, когда ты родился лосём.

Мне без тебя – неуютно, нетрезво, нелепо.

Я не орёл – так и слово, блин, не воробей…

Вирши мои не читаются справа налево,

Мысли мои – о тебе, о тебе, бе-бе-бе.

Не принимаю дрессуру, цензуру, микстуру,

Может, кому-то цикута семейная – мёд…

Жить одному – это грудью закрыть амбразуру,

Женского счастья заставить молчать пулемёт.

Тряпками волн осень пыль вытирает с утёса –

Только зима может осени дать по рукам…

Лодке без бакена лучше, чем морю без вёсел,

А лучше всех – в небесах голубым облакам!

Делать, как все – перед серостью встать на колени,

Думать, как все – это раком елозить по дну…

Вы не подскажете – тысяча сто извинений –

Может быть, этот троллейбус идёт на войну?

Урок географии

Стоит у доски в ожидании двойки

И смотрит в окно второгодник Рашид.

С большой перемены на школьной помойке

На крышке контейнера глобус лежит.

Копейка в копейку – лицо ботанички,

Надутые щёки не в силах втянуть.

На первый попавшийся бок по привычке

Улёгся, пузан, на минутку вздремнуть.

Ему нипочём ни жара, ни мороз

В своём камуфляже телесно-небесном…

И снова указке вынюхивать место,

Где Волга впадает в анабиоз.

Палата номер жесть

(читает при награждении)

Человек – килограмм аспирина,

307 километров в строю,

Модный галстук из паруса Грина

И заветное сэлфи в раю.

Человек – это гордо звучало

До триумфа цветочных полян.

И назначенный сверху Качалов

Всех научит молчать по ролям.

«Отпусти уже, будь человеком!» –

Это двушечка сразу, кретин!

Мертвецов развезут по аптекам

И заставят вернуть аспирин.

Речёвка в одиночку

Ну, что это, что это за чудеса:

Два двадцать в кармане – а где колбаса?

Немых и немытых плодит нищета,

Раз-раз – размножаются в банках счета.

Прополка салютов – отнюдь не весной:

Девятого мая в стране выходной.

Немецкое пиво сосёт мой сосед.

Шепчу в День Победы: «Даёшь День побед!»

Не знает РОСНАНО, не знает «Газпром»,

Как жить между штопором и топором.

Вопрос дочурки

В Россию можно только верить.

Ф. Тютчев

Я, «Роллтоном» напичканный, –

Дрянная, но еда –

В столицу электричками

Сгонял туда-сюда.

Быть может, святотатствую –

Пардон, прошу плеснуть –

Особенную стать свою

Державе не вернуть.

Россия под кремлятами –

И вот, в конце концов –

Вся на одно помятое

Похмельное лицо.

Природу агрессивности

Расцвечивает мат.

Ограда покосилася –

Медведев виноват.

Дрожит стекло оконное,

Всё в трещинах-лучах.

Что газом узаконено,

Не вырубишь сплеча.

И государства символы –

Все на своих местах…

– Ну, как Москва? – спросила ты

С улыбкой на устах.

Неведомы дитёнышу

Тамбов, Моршанск, Рязань.

Про то, как мы живём ещё,

Я мог бы рассказать.

Россия безлошадная,

Пшена в мешке – в обрез.

С тележкою ашановской

Сравнится Эверест.

Сельпо забито досками,

Сгнивает перемёт…

– А что Москва? Ест досыта.

Пока Россия пьёт.

Прогулка по Морскому проспекту

Законы жизни – это бред,

Причем – нецелесообразный.

Я не люблю зелёный свет –

Тем более, когда он красный…

Из рукава торчит кулак

С горбушкою заплесневелой.

Меня печалит красный флаг,

Особенно, когда он белый…

Передвигается с трудом

Пенсионер с пустой кошёлкой.

Я ненавижу Белый дом,

Особенно когда он жёлтый…

Афиши станиславов пьех –

То ж наши скрепы, ёлы-палы!

Я не люблю большой успех,

Особенно когда он малый…

Сладки амбиции на вкус,

Они гораздо слаще мести!

Я напрягаюсь, видя груз.

Особенно, когда он – 200.

Страна, где всё наоборот,

Давно ли ты Россией стала?

Не веселюсь на Новый год,

Особенно когда он Старый…

Читатель мой, не обессудь:

Монетка – в море, жребий брошен!

Не воспою великий путь.

Тем более, когда он – в прошлом.

Русская зима

Вдали от творческих открытий

Разлили по стаканам праздность,

И жизнь в отсутствие событий

Уже не кажется напрасной.

Вершины съёжились в вершинки

И с этим свыклись мал-помалу,

А буквы – чёрные снежинки –

Летят на белую бумагу.

Февраль погас. В глазах стемнело.

И плакать хочется безумно.

В окне у Казимира небо

Необоснованно безлунно.

Затянем пояса и песни.

Слова толкуются впрямую.

«Мороз и солнце, день чудесный…»

Ну, ничего, перерифмуем.

Бюджетная Россия

… И вот уже Гамлет родным не опасен:

Он вырос на песнях блатных.

Раздумья в глубоком культурном запасе

И в шопинге – смысл выходных.

Трёхдневной нетрезвостью не козыряют

На кассе у входа в музей…

Пока человеческий облик киряем –

Находимся в стаде друзей.

И саунинг с бухлингом русскую душу

От пушкинга уберегут,

Пустые бутылки бомжи обнаружат

На чёрном речном берегу.

Край неба закатного нежно подоткнут

И к прошлому нервно пришит.

Плачу подоходный, пока не подохну

В своей алкогольной глуши!

Рифмуются: точка со знаком вопроса,

Со знаком вниманья – постель…

Под карканье стаи ворон-альбиносов

Отмучился век скоростей.

Остановка в пути

Твой день рожденья – точка G в календаре...

Твоё лицо – пятно вагонной фрески…

Нуждается электровоз в поводыре.

Близка развязка пошлой юморески.

И позади уже иллюзий рубежи,

И стала ближе горизонта кромка,

И проводница по вагону пробежит –

И пристегнуть ремни попросит громко.

***

провода над полем

видимо

рёбра ветра

***

мы не подходим

к зеркалу зимы

страшно

не хочется

видеть одну только

седину

***

жгу письма

вспыхнула бумага

и больше в доме нашем

вспыхнуть нечему.

***

Мне с тобою всё лучше и лучше –

И совсем хорошо временами:

Я тебя не люблю… Ты дослушай!

Я – свидетель любви между нами.

***

я сказочно богат

всё, что у меня есть

89 миллиардов

138 миллионов

297 тысяч

382

это твой мобильный

ниьеое

стеб

дистанция между сочинителем и страдальцами

туристы в аду

Александр Пушкин

«И дале мы пошли — и страх обнял меня»

I

И дале мы пошли — и страх обнял меня.

Бесенок, под себя поджав свое копыто,

Крутил ростовщика у адского огня.

Горячий капал жир в копченое корыто,

И лопал на огне печеный ростовщик.

А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»

Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:

Одно стяжание имев всегда в предмете,

Жир должников своих сосал сей злой старик

И их безжалостно крутил на вашем свете».

Тут грешник жареный протяжно возопил:

«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!

О, если б зимний дождь мне кожу остудил!

Сто на сто я терплю: процент неимоверный!»

Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.

Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,

Как будто тухлое разбилось яицо,

Иль карантинный страж курил жаровней серной.

Я, нос себе зажав, отворотил лицо.

Но мудрый вождь тащил меня все дале, дале —

И, камень приподняв за медное кольцо,

Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале.

II

Тогда я демонов увидел черный рой,

Подобный издали ватаге муравьиной —

И бесы тешились проклятою игрой:

До свода адского касалася вершиной

Гора стеклянная, как Арарат остра —

И разлегалася над темною равниной.

И бесы, раскалив как жар чугун ядра,

Пустили вниз его смердящими когтями;

Ядро запрыгало — и гладкая гора,

Звеня, растрескалась колючими звездами.

Тогда других чертей нетерпеливый рой

За жертвой кинулся с ужасными словами.

Схватили под руки жену с ее сестрой,

И заголили их, и вниз пихнули с криком —

И обе, сидючи, пустились вниз стрелой...

Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;

Стекло их резало, впивалось в тело им —

А бесы прыгали в веселии великом.

Я издали глядел — смущением томим.