Хоромы Глазунова

Точно так же, как и поэт, художник в России – больше, чем просто художник. Таким людям, как Глазунов, скорее подходит западное звание «артист». Ведь, чтобы быть настоящим российским художником (то есть тем, кому дают правительственные награды и галереи), сегодня ты должен не только твердо держать кисть в руке, но и, по примеру Репина и Брюллова, четко играть свою роль в отечественной культуре: любить народ, воспевать красоту родной природы, и по возможности заступаться в своем творчестве за слабых и бедных. Именно из этой смеси экзальтированного созерцателя и народника рождался образ творца, чьи картины прямиком попадали в галерею купцов Третьяковых.

Советский ХХ век вопреки проискам западного модернизма только укрепил миф о Великом Русском Художнике (ВРХ). Но, как и любая другая всесоюзная ценность, во времена перестройки ВРХ пережил сильную инфляцию и уже не мог держаться на плечах титанов прошлого. Тогда и появилась знаменитая московская троица, три богатыря государственного (или «лужковского») стиля, распределившие сферы влияния и заказы. Роль Великого Скульптора по праву принадлежит Зурабу Церетели – о размерах его произведений и способности заполнить любое пространство давно ходят анекдоты. Чистой Воды Художник – Александр Шилов, его интересуют тонкие лессировки, блики на шелковых платьях и томные глаза парадных портретов. Но позицию Истинно Русского занял все-таки Илья Глазунов, постоянно метавшийся между махровым монархизмом и идеалами интеллигентов-шестидесятников. После знаменитой выставки в Манеже в 2000 году, кажется, ни у кого не осталось сомнений, что певец «России, которую мы потеряли» получит свое место в ряду обладателей прижизненных музеев – километры холстов Глазунова не терпели никакого другого соседства. Впрочем, эту галерею требовала сама историческая логика: нужно было, наконец, поставить точку в агонии советского реализма.

Открытие четырех отреставрированных этажей бывшего Дома науки и техники вчера было выдержано в стиле придворного церемониала: милицейские кордоны выстроились от храма Христа Спасителя и поступали довольно жестко даже с обладателями официальных приглашений, потоки гигантских букетов из живых роз и роскошный банкет в музейном кафе, расписанном под хохлому. В главном зале музея, где висят четыре многометровые работы (у одной из картин, кстати, с названием «Рынок нашей демократии», рама оклеена долларовыми купюрами) была создана импровизированная сцена с резным креслом для виновника торжества. Впрочем, Илье Сергеевичу было не до кресла, он постоянно перемещался по галерее, показывая старым и новым друзьям один зал за другим.

Пока еще никто не подсчитал, сколько потребуется времени, чтобы посмотреть все картины Глазунова в новом здании. Но совершенно точно – не один день. До открытия галереи туда никого не пускали. Однако, как и следовало ожидать, все залы музея оказались выдержаны в стиле новорусского ампира на манер Большого Кремлевского дворца, отреставрированного Глазуновым. Исключение из правила составили только гардероб и кафе с национальным орнаментом. Осмотр экспозиции лучше всего начинать с верхнего этажа, где собрана глазуновская коллекция икон и старинной модерновой мебели. Потом перемещаться по портретным залам (после Шилова довольно скучным) и достичь катарсиса в уже упомянутых комнатах с сюжетами о Святой Руси и ее осквернителях. Будь я экскурсоводом у Глазунова (а таковых в музее уже набран целый штат), я бы особенно выделил образ падшей женщины (проститутки), проходящий через все творчество художника с 60-х годов («Сонечка Мармеладова») до последнего времени («Зов Сатаны») и сильное влияние иконописи. Иконная основа живописи Ильи Сергеевича сыграла с ним злую шутку: как ни крути, но Церетели-живописец на фоне однообразных композиций Глазунова смотрится просто фейерверком изобретательности. Правда, Глазунов дополняет скудность живописных ракурсов разнообразием отсылок на масскультуру (его последние картины – настоящие коктейли поп-арта со святыми и правителями).

Обсуждать всерьез картины Глазунова нет ни возможности, ни желания. Тем более что художник изначально видит себя вне любого контекста или времени – он музейный мастер. Точно так же нет ни возможности, ни желания обсуждать правомерность бюджетного финансирования (почти 100 миллионов долларов) громадного музея для такого рода искусства. Единственный урок и надежду можно вынести из уже свершившегося факта: эпоха ВРХ благополучно завершена. Последняя точка в этой истории стоит 100 миллионов долларов.