Юрий Ключников: "Могут печку растопить стихами. Но никто их чуда не лишит"

Сергей Алиханов

Юрий Ключников родился в 1930 году в городе Лебедин. Окончил Томский университет (филологический факультет).

Автор книг: «Благая весть Новой Эпохи», «Мистический Пушкин», «Лики», «Белый остров», «Поэт и Фея», «Беловодье», «Стихия души: опыт постижения», «Годовые кольца», «Я в Индии искал Россию: странствия по Ариаварте», «Русское окно: душа в потоке перемен», «Осенняя молитва: лирический дневник», «Дом и дым: лирические итоги», «Небесная Россия музыка цвета и слова», «Душа моя, поднимем паруса!», «Предчувствие весны: воспоминания и размышления поэта о времени и судьбе»; переводов: «Откуда ты приходишь, Красота?: Вольные переводы французской поэзии», «Караван вечности: вольные переводы суфийской поэзии VII—XX вв.», «Поднебесная хризантема: 30 веков китайской поэзии», «Сонеты и поэмы Шекспира», «Слово Ариаварты: 35 веков индийской поэзии».

Творчество отмечено премиями: «Золотой Витязь», имени Гарина-Михайловского, «Российский писатель», «Книга года: Сибирь-Евразия», Международного фестиваля «Книжная Сибирь», «Словес связующая нить», «Дорога жизни», «Евразия-2020» в номинации «Поэзия».

Поэт-просветитель совершил десять экологических экспедиций в Горный Алтай, и шесть поездок в Индию.

Живет в Новосибирске.

Академик Петровской Академии наук.

Член Союза писателей России.

Восприятие и воплощение истории и судьбы — и народной, и своей — в поэзии Юрия Ключникова чрезвычайно объемно. Просодии свойственны ясность и мелодичность, семантика легка для восприятия — благодаря этим качествам стихи поэта зримо живописуют перед читателями исторические события и сложнейшую проблематику, порожденную социальными метаморфозами, вот уже целый век происходящими в России.

Творческая воля и нравственный характер подвигли поэта на великое служение. Стиль поэтической речи Юрия Ключникова целенаправлен — главное дорожить жизнью людей. Поэт в своем Отечестве опять становится пророком, если суть его поэзии в том, чтобы вопреки безумному аллюру истории — сохранить последующие поколения.

Всё просим у тебя, нам вечно мало

Твоих даров и сладких, и лихих.

Врагам ты позвоночники ломала,

Но и сынов не бережешь своих.

В твоих очах, загадочных и ясных,

Бездонная, как небо, синева.

В степях твоих, ленивых и опасных,

Нас вечно караулит трын-трава.

Промчится коник юный и горячий,

И гасит пуля огонек свечи.

И втоптан воск, и сотня дальше скачет…

Куда? Бог весть.

Ведь главное — скачи!..

Стихи Ключникова соединяют времена и пространства, и потому легко актуализируются читателем. Написанные в России стихи Ключникова имеют всечеловеческое, всемирное значение, рождая новые мифы, новые смыслы и новые пути развития.

Являясь не только долгожителем, но и долготворителем — по свидетельству сына поэта, замечательного писателя, ученого, Академика РАЕН Сергея Юрьевича Ключникова, его отец ежедневно не менее 12 часов! — работает за письменным столом, воссоздавая эпоху, в которой снимал кино Шукшин и пел Вертинский:

А юнкера, мадам и негр лиловый,

Цветы ей подающий и манто,

В дороге этой, строгой и суровой,

Смотрелись как презренное не то.

Я позже разглядел в игре манерной

Отважного пророка на коне

С мечом в руке.

И этот меч фанерный,

На вид смешной, ненужный, невоенный,

Сердечность отвоевывал стране...

Древние считали, что природа человека, его сущность, неподвластна изменениям, что душа изначально сильнее любых страданий. «Мы стареем не от того, что действительно состарились, а от того, что более не в силах удерживать дистанции жизни… образ лица, приносимый во взгляде другого, не должен стать нашим лицом» — считал Марсель Пруст. Совершенное, волевое лицо Юрия Ключникова и есть образ нашего века, обретенный в трудах и утвердивший свои черты в творчестве:

Часы мои показывают вечер,

А поезд подъезжает, сбавив ход,

К вокзалу, что считается конечным,

Где пересадка в неизвестность ждёт…

Я никого не позову проехать

В вагоне старом пройденный маршрут.

Пусть отзвенят на рельсах новым эхом

Другие песни, радости и труд…

Поэту посвящен документальный фильм «Белый остров» режиссера Вячеслава Тихонова:

https://youtu.be/DnGQP0Yz_ZI

О творчестве поэта — множество статей.

Лев АННИНСКИЙ, выдающийся литературовед, написал: «...мы хотим присоединиться к Юрию Ключникову в его попытке решить проблему покаяния (вины и ответственности, невинности и безответственности, зарубежного активизма и отечественного фатализма…).

«Потомок буйных запорожцев» настолько давно и привычно странствует в философском океане, уходя от старых порогов к новым островам, настолько много пристаней оставил он за кормой в поисках заветных причалов, — что лай даже и помогает ему (и нам) сориентироваться. ...замечательный сибиряк, «весёлый странник золотого века», «бессменный гость Великого Пути», охвативший в своих медитациях чуть не весь земной шар... хороший повод, не задевая вопросов, просто поздравить его и от души пожелать дальнейшей работы.

Его репутация, отшлифована такими писавшими о нём коллегами, как Виктор Астафьев, Владимир Солоухин, Вадим Кожинов, Евгений Евтушенко... ...хранителем простого и непобедимого образа мыслей поэт является и по сей день. И на благо русскому духу постарался привить ему высшие достижения мировых духовных систем, прежде всего — восточных... сохраняет мистическое дыхание русской святости, целостный образ Родины — в нынешней смуте. И передаёт людям это богатство, открытое им «в потайных нехоженых пространствах души»… …исток — именно драма, и ход её достаточно непредсказуем, — если брать именно исток самосознания в тот исторический момент, когда оно осознаёт себя...

…истина разрывается между войной, обрушившейся на десятилетнего советского мальца, и той памятью довоенной поры, которая остаётся ощущением счастья. ...довоенные мальчики оказались последними идеалистами советской эпохи. Им было куда возвращаться — они «возвращались в детство, как домой, к безумной, беззаботной благодати», понимая, что «беззаботность» — синоним «безумности», но не смывая этих счастливых строк из печальной повести своей жизни. Да, им пришлось узнать, чего стоят идеалы, но идеалы-то были.

Тысячи своих строк Ключников выдержал в рамках державинско-пушкинской гармонии, не польстившись ни на какие авангардистские уловки... выдержав то, что разрывает и ломает строку изнутри...».

Сергей Арутюнов — поэт, преподаватель Литературного Института, наш автор, в «Литературной газете» поделился: «Встреча с поэтом Юрием Ключниковым явилась для меня еще одним зримым подтверждением того, что Россия — на редкость живая страна, несмотря ни на какие «тенденции» последнего (да только ли последнего?) времени. Жива сама русская мысль, остановившаяся, кажется, на стадии растерянности. Она больше не растеряна, она просто собирается для осознания нового этапа истории страны.

Юрию Ключникову ведома формула не просто какого-то там «консервативного» или «прогрессистского» развития страны, а формула главная, заключающаяся в следующем: давайте ничего не выбрасывать, а вести себя со своим родовым гнездом, как хозяева…

Ключникову ведома и главная тайна русской поэзии: писать надо просто и доходчиво. Не для себя пишешь, а для людей. Их много, среди них филологическое образование получил один из десяти, если не сотни, тысяч, а остальным разбирать каракули — стоит ли? Пиши проще, пиши от сердца…

Ключников – из «детей войны»… и в сорок третьем еще стоял за станком на ящике и точил, точил и точил бесконечные снаряды. До истощения, до трехсот голодных обмороков.

Ключников осмысляет сегодня целую толщу десятилетий — наш проклятый, обагренный, сталинский, бериевский, хрущевско-брежневский Двадцатый, и год, и век, и рубиново кровяное клеймо на корчащейся под ним коже:

Искали затерявшийся эдем

В кровавых распрях наших революций

И заблудились там мы не затем,

Чтоб к барам новоявленным вернуться.

Взвесить в руках трагедию — участь поэта сегодняшнего и завтрашнего.

Главная весть Ключникова народам, цивилизациям и мирам состоит в том, что несгибаемая вера в завтра у русского народа так и не отнята. «Я верую в русское чудо» — определяющая строка. Строка-кредо.

Поэзия в России — есть. Она проста и чиста, как незатейливый и трогающий за душу классический пейзаж. Низкий поклон за него Юрию Ключникову, старейшему, неиссякаемых сил сибирскому поэту без почестей пока и званий государственного уровня, но лишь с надеждой, что услышат когда-нибудь.

Веруйте и вы в русское чудо, как верит поэт, потому что иного чуда и иной веры у нас нет, и никогда не будет».

Геннадий Красников — поэт, эссеист, отозвался в газете «Культура»: «Прожить в России долгую жизнь и не иметь трудной судьбы и ломаной биографии — это было бы слишком идеально и как-то уж совсем не по-русски. И в этом — «русском» — смысле с судьбой у Юрия Михайловича Ключникова, сибирского поэта, переводчика, эссеиста, недавно отметившего 90 лет, — все, как говорится, в полном порядке. Что может быть страшнее войны, пришедшейся на детство ребенка?.. ...если у Гоголя дороги расползались как раки в разные стороны, то интеллигенция наша в шестидесятые годы еще резвее разбежалась по разным углам. Юрий Ключников в эти годы вместо политического диссидентства избрал путь духовного поиска, возвращения к истокам.

Юрий Михайлович Ключников переводит с пяти языков, свободно владея французским и английским, китайцев, суфиев и индийцев он переводил с подстрочников…

Новосибирск, где живет и творит Юрий Ключников, есть своеобразный духовный ключниковский центр России, ибо там создаются рукотворные сокровища, которые притягивают и освещают сердце современного человека, небезразличного к родной истории, к русскому слову. Ибо там сегодня в творчестве нашего современника подтверждается делом и словом пушкинская «всемирная отзывчивость», откликающаяся на перекличку всех поэтических вершин мировой культуры, всех языков, на которых говорит с небом и землей дух человека...».

Особенно трогательны отзывы читателей под никнеймами:

— «Так замечательно. Сколько сказано про эпоху!»,

— «Стихотворение напомнило очень давнюю картину моего детства, когда папа водил нас с сестрой к болоту смотреть на уток на закате. Спасибо за подаренный миг, где я снова девочка 3-4 лет»,

— «Спасибо, что Судьба свела Нас в Новосибирске! Читаю Ваши мысли вслух...»,

— «Огромное спасибо всем, кто внёс свою лепту, положил часть своей души и своего времени в копилку мировой культуры. Невозможно чувствовать себя только собой. Важно ощущать в себе столь многое и столь многих! Ещё раз СПАСИБО!»,

— «Радостно читать такое!»

Теперь и наши читатели испытают радость от чтения стихов:

* * *

Погремело вверху и заклинило,

И опять безмятежная синь.

Только молний далёкая линия

Продолжает громами грозить.

Это родина, это Россия,

Это почерк её вековой.

Вечно движутся тени косые,

Соревнуясь с её синевой.

Слышу птичек весёлое пенье

У последней метельной версты.

И твержу себе, что нетерпенье

Не поможет приходу весны.

И звучит через явь нашу серую

Голос музы в небесной тиши:

— Умирая, рождаясь и веруя,

Улыбайся, живи и пиши!

* * *

Всё просим у тебя,

Нам вечно мало

Твоих даров и сладких, и лихих.

Врагам ты позвоночники ломала,

Но и сынов не бережешь своих.

В твоих очах, загадочных и ясных,

Бездонная, как небо, синева.

В степях твоих, ленивых и опасных,

Нас вечно караулит трын-трава.

Промчится коник юный и горячий,

И гасит пуля огонек свечи.

И втоптан воск, и сотня дальше скачет…

Куда? Бог весть.

Ведь главное — скачи!

Скачи вперёд до гробовой истомы,

За нею новый бой и шенкеля.

Полынные российские просторы,

Безжалостная, нежная земля.

ДАЛЁКОЕ И БЛИЗКОЕ

В голове у меня

Среди жёлто-зелёных сосенок

Протекает ручей,

Он ленив, словно пленная рысь.

Но ведь где-то бежит

По холодным камням, как бесенок,

И сверкает на солнце

Весёлыми пятками брызг.

Это память меня

Возвращает на горные тропы.

…По компьютерным клавишам

Пленными пальцами бью,

Всё пытаюсь вдохнуть

В чёрно-белые строгие строфы

Синь алтайских вершин

И сердечную нежность свою.

Состязаться с природой —

Привычное дело поэта

И, конечно, проигрывать

Спор в безнадёжной борьбе.

О ручьи!

О Катунь!

О Белуха!

Полцарства за это!

Но вторые полцарства

Оставлю стихам и себе.

ГРОЗА В ГОРАХ

Тучи ниже, темнее, упорней,

Ты же в горы отправился, к ним

В полной вере, что Промыслом Горним

И направлен, и свято храним.

Перед бурей бывает безмолвный

Миг сомненья: куда ты полез?

Там весёлые лезвия молний

Замахнулись на дремлющий лес.

И конечно, отчаянно ахнут

В тёмно-синие кроны дерев.

О как кедры торжественно пахнут,

Небеса головой подперев!

А сверкающих шашек всё больше,

Гуще грома густые басы.

Путь наверх продолжается.

Боже!

Как прекрасны раскаты грозы.

Где-то ель одряхлевшая треснет

Или рухнет гнилая сосна.

Жизнь огромная тем интересней,

Чем грозней и опасней она.

Спишь потом одиноко и сладко

На камнях среди вздыбленных круч

Под чечётку дождя о палатку,

Под ворчанье слабеющих туч.

* * *

Одинокий костёр

Ты зажег на излуке Катуни

Уходящему солнцу вдогонку.

Вокруг ни души.

Все, о чём бы во мгле

Наступающей вдруг ни подумал,

Облекается тотчас

В картины живые.

Пиши!

Например, как в костре

Огнеликие ангелы бродят

Или гном на огонь

Из-за мшистого камня глядит,

Как танцует вода

На катунском крутом повороте

И рождает из брызг

Белопенных речных Афродит.

Всё вибрирует жизнью

И смертью задымлено тоже

Под лучами души твоей.

В ней и надежда, и жуть.

Ты на этой излуке

Всего лишь случайный прохожий.

Дай же право поверить,

Что ты её главная суть.

РАЗДУМЬЯ НАД ВЕЧЕРНЕЙ ИНЁЙ

В своих раздумьях о стране

Спускаюсь я к реке Ине.

Камыш почти не шевелится,

Кувшинки на ночь прячут лица.

Прикрыв закатный луч рукой,

Взгляд возношу я над рекой

На уровень лесной опушки,

Откуда слышен счёт кукушки.

Кому ведёт своё «ку-ку»:

Стране, соседу-старику,

Что задремал под ивняком

Над неподвижным поплавком?

А может, мне считает срок,

Когда нырнет мой поплавок?..

Сосед неслышно чиркнул спичкой,

Даль прошумела электричкой.

И вновь сиреневая тишь,

Совсем не движется камыш.

Последний луч закатный гаснет,

Рыбак сворачивает снасти.

Плывут раздумья в никуда,

Как эта чёрная вода.

* * *

Над Кулундой в два слоя облака,

Сентябрь дождит неделю за неделей,

Но в ритме круглосуточном потеют

Комбайнов порыжелые бока.

Когда же торжествует Водолей,

Когда хлеба в работу не годятся,

В недолгий час

Молчания полей

Здесь лебеди усталые садятся.

И сделается празднично и тихо,

И, долгой скукой

Схваченная в плен,

Вдруг расцветёт, как старый гобелен,

Простая кулундинская холстина.

Склоняют шеи царственные птицы

В прохладное озерное вино —

В коричневую мутную водицу

Запить благословенное зерно.

Но скоро в путь

Ликующий и дальний.

Ударят белых крыл колокола —

Чтоб тёмный день

Клубился светлой тайной,

Чтоб эта степь

Надеждою жила.

ВЕЧЕР НА РЕКЕ ОНОН

Поившая когда-то Чингисхана,

А нынче нас, закинутых сюда,

Дымится над костром в походных канах

Лапшу и соль принявшая вода.

Луна дымится в тучах медным чаном,

Как пять, и семь, и триста лет назад.

Серебряными ситечками с чаем

Вокруг неё созвездия висят.

Сидим и мы своей общиной тесной

Вокруг поленьев на исходе дня.

Над нами океан огней небесных,

Под нами склад подземного огня.

Скользит Онон, по заводям старея,

Лениво омывает берега,

Которые хотя бы раз в столетье

Разламывает тихая река

И с грохотом, покой ломая душный,

Уносит льдины, сухостой, дома,

Чтобы опять змеею добродушной

Забыть, как день назад сошла с ума.

Так кто же мы: атланты, полубоги,

Венец земных страданий и тревог

Или баранья пена на треноге,

Что без конца болтает кипяток?

ОДУВАНЧИК

Он всех цветов живучей и желтей,

А через день уже седые брови.

Букетом служит только у детей,

Но может стать закуской для коровы.

Среди камней приют себе найдёт.

Головкой помаячив золотистой,

Безропотно на землю упадёт,

Отдав ветрам детей-парашютистов.

Мы ищем суть от родины вдали.

А нам свои невспаханные дали

На каждом метре бросовой земли

Являют сути главные скрижали.

ЕЛЬ

Там, где январская дремлет метель,

В хвойных запутавшись иглах,

Из-за ствола корабельного ель

В свитере снежном возникла.

Солнечный луч у высокой сосны

Перехватив незаконно,

Словно смычком, на струне тишины

Что-то играет знакомое.

Что-то забытое будит в груди

Строгая зимняя пьеса.

Светловолосая, не уходи

В синие сумерки леса!

Эту мелодию ждал я давно

Встретить на тропах закатных.

Чуть задержитесь в дорожном кино,

Неумолимые кадры!

Но за шлагбаумом крутит метель

Снова свои серпантины.

Прячут от глаз уходящую ель

Сосен гвардейские спины.

Прячется солнца недолгий каприз

В складках январского неба.

И растворяется маленький принц

В свитере белом из снега.

ПЕРЕСВЕТ

Всю-то ночь не смыкаются очи,

Занимается свет в облаках.

Над обителью громы грохочут,

Блещут молнии в дальних лугах.

«Отче наш» я шепчу,

Но в часовне

Не молитвой полна голова,

В голове чем темней и бессонней,

Тем светлей вызревают слова:

«Я обет монастырский нарушу,

У посада вериги сложу

И надену кольчугу, и душу,

Как за друга, за Русь положу.

И уста ратным кличем отверзну,

И отправлю его в Небеси:

Солнце битвы, желанное сердцу,

Утоли все печали Руси!»

140-ЛЕТИЕ АДМИРАЛА

Красиво умирал Колчак,

Смотрел поверх штыков, молчал.

О снисхожденье умоляя,

С ним рядом плакал Пепеляев*.

Соединял февральский лёд

Двух пленных и особый взвод,

Россию ту с Россией этой.

И ахнул залп, и эха гром

Откликнулся в тридцать седьмом

Свинцовой тою же монетой.

И тоже кто-то был красив

На алом стыке двух Россий.

Забудем о минувшей злобе,

Сегодня вспоминая обе.

*Последний премьер правительства Колчака,

арестованный, просил большевиков о пощаде,

но был расстрелян в 1920 г.

М. Н. Красильниковой

Как это внятно и близко,

Как безнадёжно далёко!

Старый альбом. Гимназистка.

Пальмы фанерные. Ять.

В Питере на Офицерской

Вы встретить могли ещё Блока

И на Волхонке, конечно,

Пасхальную ночь отстоять.

Вот ваш отец-профессор

К матери вполоборота.

Где-то потом в тридцатых

Его затерялся след.

Вы его взгляд сохранили,

Доверчивый взгляд донкихота,

Ясный и в восемнадцать,

И в семьдесят с лишним лет.

Старый альбом. Закладка.

Длинная тонкая нитка

Тянется, не подвластная

Времени топорам.

Руку вашу целую,

Склоняюсь пред вами низко —

Вы уж простите, но это

Мне нужно больше,

Чем вам.

ВЕЛИКОЕ ЧИСЛО

Москва, Москва, не торопись прощаться

С отвергнутыми числами войны.

Ты вспомни, как шагали по брусчатке

Седьмого ноября твои сыны.

В те месяцы разгромной нашей смуты,

В те дни почти безвыходной тоски,

Воистину в те страшные минуты

Мир, как дитя, припал к ногам Москвы.

О как дышал над нивами, над рощами,

Над самым нашим ухом жаркий ад!

А ты, Москва, вела по Красной площади

Парадным строем молодых солдат.

Они надежду нам несли на лицах,

Печать ухода к ангелам в очах…

Не забывай, российская столица,

Свой самый грозный,

Самый звёздный час.

Когда сегодня маленькие черти,

Как тина, вяжут властное весло,

Не дай, Москва, в угоду буйной черни

Топтать твоё Великое Число.

Все остальные числа не пороча,

Держись за это, мужеством горя.

Мы дьяволу сломали позвоночник

Уже тогда, Седьмого ноября.

* * *

Клок сена —

Зов пахучий лета —

Упал на синий санный след.

Примета памятная эта

Во мне живёт уж много лет.

Да пара синих тонких лент

На весь великий белый свет

В душе струится много лет,

Хотя чего там только нет.

Итак, чадящий сорок первый

На искореженной земле,

И снег,

Торжественный,

Безмерный,

За Волгой в маленьком селе.

Трусит седой Серко в тумане,

Качает длинной головой.

И пахнут, о как пахнут сани

Блаженной летней муравой!

А в небе синий столб висящий,

Не дым войны —

Но дым кизячный.

Да деревенская труба,

И снег, и сено с санным следом —

Как вековечная борьба

И неизменная победа.

* * *

Звенит печаль легко и строго,

И мужество звенит окрест.

Мне вспоминается дорога,

Военной музыки оркестр,

Коляски детские и танки,

Солдат и беженцев река,

И марш «Прощание славянки»,

И облака, и облака…

Струила музыка щемяще

Сквозь первых дней военных ад

Какой-то мудрый, настоящий,

Утерянный сегодня лад.

Летела праведно и строго

В неумирающий зенит.

Куда теперь зовёт дорога?

О чём старинный марш звенит?

* * *

В памяти застрял светло и немо

Ласковый осколок тишины —

Синее саратовское небо

Самых первых месяцев войны.

Есть ещё там зарева полночные,

Огненные прочерки наверх

И барак соседский развороченный,

Точно в клочья порванный конверт.

Паровозный дым густой и чёрный,

Долгий путь,

Налеты,

Крики,

Рвы.

А за Волгой вылетают пчёлы

Не из туч,

Из листьев, из травы.

Тихие цветочные пожары,

Жаркой дымкой сломанная даль…

Ничего прекраснее, пожалуй,

Никогда на свете не видал.

Что ещё?

Покос июньский помню,

Дальних молний частые броски.

Почтальон привозит прямо в поле

Призывные серые листки.

Медленно уходят полудети

В полутьму

С медовой полосы.

Тишина.

Над нами солнце светит,

А над ними сполохи грозы.

Небом этим, степью,

Удивленьем,

Красотой,

Упавшей в сердце мне,

Я обязан маленькой деревне,

А выходит —

И большой войне.

С ними в грудь мою вошла Россия

Бабушкиной сказкой наяву

И косой тяжелой,

Что косила

Только что подросшую траву.

РЫНОЧНАЯ ЭКОНОМИКА ВОЙНЫ

Базар был вроде лампы Аладдина:

Потрёшься о клубок людской плечом —

И пара полусношенных ботинок

Вдруг обернется тёплым калачом.

Здесь все, от паспортов до одежонки

Солдатской,

И любые ордена

Сбывала дезертирам по дешёвке

Бесстрашная базарная шпана.

Я помню те военные обиды

И скорые расчёты на Руси…

Как несколько угрюмых инвалидов

Подростка бьют, простёртого в грязи.

Милиция скучает у дежурки.

Зеваки гасят жёлтые окурки.

Трофейный голубой аккордеон

Наигрывает вальс «Осенний сон».

ВОСПОМИНАНИЕ

В той степи глухой

Замерзал ямщик.

И. Суриков

Отключили свет и отопление,

Тихо мёрзну ночью у свечи.

Песня вдруг пришла из отдаления,

Пирогом запахло из печи.

Непогодой ли в окне чернильном,

Дождиком, что в подоконник бьёт,

Песней или запахом ванильным —

Память гонит в сорок первый год.

Не налёты вражьей авиации,

Не лишенья тех горячих лет —

Вспоминаю дни эвакуации,

Степь за Волгой, деревенский хлеб.

Жёлтый, словно масло.

Благодати

Я такой не видел никогда.

Помню, как колхозный председатель

Конные вручил мне повода.

Подвозить харчи крестьянкам в поле

Он на месяц обязал меня.

Что мальчишке лучше взрослой доли,

Собственной телеги и коня!

Степь да степь, пустынная громада

Вся в цветах, как праздничная шаль.

Первозданным хлеба ароматом

Расписной простор её дышал.

Топчется по ней моя лошадка,

Над лошадкой — синие орлы.

Этим всем взволнованно и жадно

Я дышу до нынешней поры.

Но живу давно уже в Сибири,

Греюсь у живого огонька.

В грозном, но таком прекрасном мире,

Да ещё в нетопленой квартире

Вспоминаю степь да ямщика.

* * *

Часы мои показывают вечер,

А поезд подъезжает, сбавив ход,

К вокзалу, что считается конечным,

Где пересадка в неизвестность ждёт.

Куда судьба направит: в рай ли, в ад ли?

Разгадывать не стану Божий план.

Бывало, кто-то собирался в Адлер,

А приплывал с конвоем в Магадан.

Страна моя, как жизнь ни полоскала,

Ты вскачь сквозь век двадцатый пронеслась,

Всё берега кисельные искала,

Кровавой пены нахлебавшись всласть.

Но ведь не только пеной были живы,

В страдальческой кривя улыбке рот.

Какая мощь переливалась в жилах!

Какие песни запевал народ!

Я никого не позову проехать

В вагоне старом пройденный маршрут.

Пусть отзвенят на рельсах новым эхом

Другие песни, радости и труд.

И пусть судьба на станции конечной

Нас вместе встретит, милая страна,

Приветными словами:

— Добрый вечер!

Ещё совсем не вечер, старина!

ПО ПОВОДУ ОБРАЩЕНИЯ «ГОСПОДА!»

С архивных наших пробуем картин

Снять копии «господские» натужно.

Но сам я никому не господин,

И мне господ вернувшихся не нужно.

Искали затерявшийся эдем

В кровавых распрях наших революций

И заблудились там мы не затем,

Чтоб к барам новоявленным вернуться.

Пускай живут, пусть пряники жуют,

Иные сны среди людей ищу я,

Как, сбрасывая с сердца чешую,

Глядеть в глаза друг другу без прищура,

Без зависти, без тайного ножа,

Без слова, где до правды не добраться…

Пусть расцветёт заблудшая душа

В сиянии вернувшегося Братства.

* * *

Ax, власть советская, твой час

Был ненадолго вписан в святцы.

Ты гнула и ломала нас,

Пришёл и твой черед сломаться.

Бывало, на тебя ворчал,

Но не носил в кармане кукиш.

И поздно вышел на причал,

Что никакой ценой не купишь.

Когда сегодня Страшный Суд

Свои вердикты совершает,

А телевизионный шут

На торг всеобщий приглашает,

Я поминаю дух и прах

Отцов, которые без хлеба,

Отринув всякий Божий страх,

Как боги, штурмовали небо.

Не убивал и не убью,

Не принесу свидетельств ложных,

Но их по-прежнему люблю,

По-детски веривших, что можно

Через кровавые моря

Приплыть к земле без зла, без фальши.

Смешная, страшная моя,

Страна-ребёнок, что же дальше?

КРАСОТА

Я знаю, что любые перемены

Осядут илом в жизненной реке.

Но красота, рождённая из пены,

Не умирает в песенной строке.

Она не миф, не фраза эрудита,

Не статуя былого миража —

Забытая Европой Афродита,

Как прежде, в русской памяти свежа.

Хоть нелегко с отбитыми руками

Ей вглядываться в сумрачную даль,

Богиня никого не упрекает,

По-пушкински светла её печаль.

Дитя ключей кастальских и мечты,

Храни себя, храни, душа поэта.

Быть может, оскверненная планета

Твоей спасется струйкой красоты.

* * *

На гранях мирового слома,

Что четко обозначил век,

Довольно слов,

Да будет Слово,

Простое, чистое, как снег.

Рождённое великой болью

Из непомернейшей нужды,

Оно засветится любовью

На каждом атоме вражды.

СНЯТСЯ МНЕ СТИХИ

Иногда стихи мне снятся ночью.

Утром долго с памятного дна

Достаешь трепещущую строчку,

Как ерша из тины полусна.

С чем сравнить могу мгновенья эти —

Сплав души, бумаги и руки!

Изо всех чудес на белом свете

Нет чудесней вылета строки.

В клетке сердца, в голове-темнице

Долго зреет солнечный мираж.

Вспышка света — и летит жар-птица.

Смотришь, села… в бросовый тираж.

Да, порой стихи, как в праздник ели,

Бесприютно мерзнут в январе.

Поиграют ими две недели,

Выбросят на свалку во дворе.

Или без игры в бумажном хламе

Сказочная птица пролежит.

Могут печку растопить стихами.

Но никто их чуда не лишит.

МУЗЕ-РОССИИ

Пока архивные трудяги

Не занялись моей судьбой,

Я на пустом листке бумаги

Сам повинюсь перед тобой.

Каким я стал —

Спасибо Зверю

За длинные его клыки.

Я не всегда Тебе был верен

Священным таинством строки.

В душе таланту было тесно,

А бесам и страстям — простор…

Ну что ж, поэзия — не тесто,

Поэты праведные — вздор.

Когда вино играет слишком,

Добавить спирт в себя велит.

Чем фрак темней — светлей манишка

И выше пушкинский цилиндр.

Но сердце не прикроешь фраком…

Зажгу свечу в душе своей.

Тебе, измученная мраком,

Тебе, надежда тёмных дней,

Моя царевна Несмеяна.

Лишь ты в изменчивой судьбе,

Ты мне одна не изменяла.

И вздох последний мой —

Тебе.

БРЕД

Полмесяца июнь в ненастных всхлипах,

Всё льёт и льёт небесная вода.

Зато цветёт разросшаяся липа,

Задев собой электропровода.

Уже не раз напоминал электрик

Опасность замыкания…

Сквозь мглу

Гляжу на дождевые слёзы веток,

Всё не решаюсь взяться за пилу.

Мне липу жаль, и силы на исходе,

И сроки приближаются, когда

Замкнуться могут при любой погоде

Мои в последней вспышке провода.

Ещё листок бумаги чистый мучаю,

Рождая в нём очередной сонет,

Что не успел в душе обрезать сучья

Перед командировкой на тот свет.

— Поэт, поэт, — мне скажут, — ты в бреду, мол,

До старости вздыхаешь не о том,

Химерами живёшь, что напридумал.

— Но ведь они и есть мой вечный дом.

* * *

Ну, почитайте, ну, толково

Хоть поругайте на бегу…

Под мышку сунул век торговый

Мои стихи — и ни гу-гу.

Не столько шум поэту важен,

Как чей-то вздох, улыбка, взгляд.

Мне эти мысли руки вяжут,

А грудь — лирический разлад.

«Душа обязана трудиться

И день и ночь», — сказал пиит.

Но ей ведь надо убедиться,

Что и соседняя не спит.

Что обе в облаках витают,

Из общих родников испив…

Ах, голова моя седая,

Сама в мечтах своих не спи.

Трезвей на шее у поэта

Среди базарной тишины.

Ты вытерпеть должна и это —

Что мы эпохе не нужны.

СТАРОМУ ДРУГУ-ПОЭТУ

Тебя чарует нежная росинка,

Ты славишь мир любви и тишины,

Ты вторишь Достоевскому: слезинка

Дороже нам кровавых рек войны.

Не хочется, да и не нужно спорить,

Но если сверить с вечностью часы,

То светлая михайловская Сороть —

Подруга чернореченской грозы.

Загадки жизни — не мораль из басни,

Судьба певца — не сладкий благовест.

Он и конец приемлет, словно праздник,

Идёт без приглашения на крест.

Всё освящает подлинная лира,

Всё осветляет русская роса:

И гром войны, и тихий шелест мира,

Когда их посылают Небеса.

* * *

Налево — синий глаз балкона,

Направо — дверь в дневной содом,

Передо мной моя икона —

Чугунный Пушкин над столом.

Литье из той ещё эпохи,

Тридцатых… Чёрный барельеф.

Тогда в стране иные боги

Царили, прежних одолев.

А наши даже не родились…

О, Боже, сколько перемен!

Но мы-то, сколько ни рядились,

Мы те же, не встаем с колен.

Чугунный барельеф поэта

Зовёт к свободе тайной вдаль.

Кому нужна свобода эта?

Зачем нужна она?

А жаль!..

САВКИНА ГОРКА

Внизу причудливая Сороть,

Вверху чудные облака.

Просторы эти опозорить

Пыталась не одна рука.

Мамаем здесь прошёл Баторий,

Броней — фашистская чума.

И мы, чужим вандалам вторя,

Сжигали барские дома.

Всё было, всё ушло в туманы,

В ручьёв теченье, в свист ветров.

И снова сосны первозданны,

И вновь над горкою Покров.

И все, что было в мире этом,

А также будущая мгла

Нам заповеданы поэтом

Строкой:

«Печаль моя светла».

СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК ПОЭЗИИ

Я без улыбки не могу, не скрою,

Читать стихи поэтов той поры,

Когда была поэзия игрою,

Ещё не знавшей истинной игры.

Их ранил тусклый свет аптеки рядом

Или беззубый царский манифест…

Не тронутые настоящим адом,

Они не знали, что такое крест,

Когда за слово ставили под пули

Или гноили в дальних лагерях…

Иные из поэтов тех уснули,

Младенческие песенки творя.

Но были и такие, что, споткнувшись

О новых истин каменный порог,

Сумели победить себя и ужас,

Понять, каким порой бывает Бог.

Отбросив ненадёжную манерность,

«Впав, словно в ересь», в чудо простоты,

Они несли к ногам России верность,

Живые —

Не бумажные — цветы.

Так «будь же ты вовек благословенна»,

Судьба страны, сумевшей превратить

Гонимый дух Серебряного века

В алмазную сверкающую нить.

БОРИС ПАСТЕРНАК

Я в нём ещё подростком полюбил

Особицу лирического брасса

И то, как из взбалмученных глубин

Он к простоте неслыханной добрался.

Над странной тишиной его стола

Вождя висела грамота охранная.

Потом была всеобщая хула

На них двоих — поэта и тирана.

Он избегал шумихи всех эпох,

Всех направлений, партий и позиций…

И наконец, ему позволил Бог

В желанное забвенье погрузиться.

Теперь он русской вечностью храним,

Как и мечтал. Продлим его сиротство

И преклоним колени перед ним

За редкую удачу донкихотства.

ЗЕМЛЯ ШУКШИНА

В берёзах беспокойно кружит

Гармошки хриплый говорок,

Усталый трактор степь утюжит,

И вьётся серый прах дорог.

Земля родимая, ответь мне,

Зачем, не ведая вины,

Не заживаются на свете

Твои любимые сыны?

Упал, ушёл в траву с размаху,

И половины не скосив,

Большое сердце, как рубаху,

До дыр последних износив.

Гармошка захлебнулась глухо,

А ты, подняв дорожный дым,

Становишься для мёртвых пухом

И всё суровее к живым.

ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕВЦЕ

Памяти Александра Вертинского

Я в юности его однажды слушал

И горько каюсь, что не принимал

Ни голоса, смутившего мне душу,

Ни жестов рук, когда он их ломал,

Как мне казалось, томно, по-кошачьи.

Иной эпохи маленький зверек,

Я вырос под рукою не дрожащей,

Что нас вела по лучшей из дорог.

А юнкера, мадам и негр лиловый,

Цветы ей подающий и манто,

В дороге этой, строгой и суровой,

Смотрелись как презренное не то.

Я позже разглядел в игре манерной

Отважного пророка на коне

С мечом в руке.

И этот меч фанерный,

На вид смешной, ненужный, невоенный,

Сердечность отвоевывал стране.

Да так, что страшный вождь в расстрельном списке,

Встречая отрицание своё,

Вычеркивал фамилию «Вертинский»:

— Пускай старик, как хочет, допоёт.

РАЗМЫШЛЕНИЯ НА КОНЦЕРТЕ

АНСАМБЛЯ «КАЗАЧИЙ КРУГЪ»

Казачий круг. Умчавшиеся годы.

Труды на поле, вешняя заря.

И славные военные походы

За веру, за Россию, за царя.

Царя не стало, вера покачнулась,

Россия ослабела на глазах,

Порой мы даже думаем: согнулась.

Но не согнулся, жив ещё казак.

Он помнит веру, помнит Русь святую.

Он знает: никогда не дремлет враг.

Поёт казак и шашкой джигитует,

Без шашки казаку нельзя никак.

Что нам привычней — песня или шашка?

Пусть обе в русской памяти звенят.

С весёлой песней умирать не страшно,

А с шашкой — жить, храня певучий лад.

РУССКИЙ РОМАНС

Умолк романс на ноте звёздно-синей,

Сгустилась ночь над дремлющей страной.

Родной простор, цыганщина, Россия!

Кочевье в неизвестность под луной.

Нам ведома уступчивая святость,

А также непреклонные штыки.

Но, что скрывать, беспечность, вороватость,

Чужие нравы тоже нам с руки…

Лежать в канаве вольно и случайно

За многие века пришлось не раз.

Что к этому добавить можно? Тайну,

Что неизменно поднимала нас.

НОВОГОДНИЙ ВАЛЬС «КОСТРОМА»

Голубая зима,

Вся в снегу Кострома,

Подо льдом задремавшая Волга.

Я никак не пойму,

Почему в Кострому

Путь-дорогу отыскивал долго.

На высоком холме

Мне бы жить в Костроме,

В звонах древнего русского эха,

Видеть солнце вдали,

Наши корни в пыли,

Слушать всплески далёкого смеха.

Кострома, Кострома,

Вековые дома,

Белоснежная храмов известка.

Даже дом-каланча

Здесь горит, как свеча

Из пчелиного жёлтого воска.

Бьётся в сердце страны

Светлый дух Костромы.

И лесов берендеево царство,

И раздолье полей,

И гнездовье царей

Лечат душу волшебным лекарством.

Голубая зима,

Вся в снегу Кострома.

Eль сияет в огнях и в раскраске…

Серебристая пыль,

Незабвенная быль…

До свидания, город из сказки!

КУВШИНКА

Как всплеск последний летнего тепла,

А может быть, как нежную ошибку,

Судьба в мой пруд осенний занесла

Случайно желтоглазую кувшинку.

Меня уже прихватывает лёд,

Листва берёз в воде кружится палая,

Заканчивают утки перелет,

И вот она, как птица запоздалая.

Я камышами что-то ей шепчу,

Зову на плес, что издали синеет.

Она смеётся, наклонившись чуть:

— Я — выдумка твоя, я — Дульсинея.

— Но для чего тебе моя вода?

Зачем меня фантомами тревожить?

Что делать нам?

— Не знаю, никогда

Об этом не задумывалась тоже.

Я глажу ей волной зелёный стан,

Глазами провожаю птичью стаю,

Грущу, что безнадёжно опоздал.

А может быть, мы оба опоздали…