Театр «Желание»

Входя в зал и рассаживаясь, зрители видят, как на квадрате сцены гримеры и костюмеры гримируют и одевают во фраки нескольких мужчин, только что находившихся среди зрителей в фойе. Собравшиеся, превращаясь за считанные минуты из наших современников в героев бунинской прозы, подобно персонажу рассказа «Ида» делятся с друзьями историей своей давно промелькнувшей любви.

Героини Бунина – эти фарфоровые куклы, словно привидевшиеся во сне мечтательному романтику, которые ломаются и гибнут так же легко, как хрупкие игрушки – здесь же на сцене в нераскрытых до поры красивых коробках. Постепенно они оживут, выберутся из них, легкомысленно закурят и, перебивая мужчин, сами расскажут свои невыносимо грустные истории.

Ожившей книжной картинкой возникает в спектакле Поля (Анна Синякина), героиня рассказа «Мадрид». Она неловко и смешно двигается, как будто это и впрямь иллюстрация на странице, где текст появляется на огромном экране позади сценической площадки. А она, вылезшая из своего картонного, в крупный цветочек, убежища, стоит перед невидимым героем и одновременно читателем и отвечает на вопросы, рассказывает свою нехитрую детскую историю недетской жизни. И таким чувственным предстает возникающий на экране текст, будто при свете фонарика читаешь тайком от взрослых спрятанную ими книгу – «еще не дорос». А ведь и она, Поля, тоже еще не доросла: – Сколько тебе лет? Восемнадцать? – Чудной вы! Все знаете! Восемнадцатый.

Но внезапно маленький огонек почти забытого чувства, как от папироски, разжигает нешуточный пожар, который можно только пытаться погасить, но погасить невозможно. Можно только плотно закрыть все створки сердца и двери в зале, но он будет врываться во все щели опасным алым пламенем. И щемяще зазвучат, сменяясь один другим, аккордеонные шлягеры, узнаваемые мотивчики то из «французской жизни» – к фильмам «Эммануэль» или «Мужчина и женщина», то танго из страстной «испанской жизни». Но вся эта «жестокая романсовость», этот нарочитый набор клише и примет, казалось бы выдающий явную иронию создателей спектакля по отношению к этим « бабочкам – к огню, стремящимся так неодолимо», странным образом лишь усиливают ощущение истинности чувств. И это именно то, о чем легким, почти пушкинским языком говорил Бунин в своих рассказах.

Цирковой аттракцион с распиливанием ящика, в котором находится одна из героинь, неизменно рассчитанный на замирание сердца, безусловно, выглядит сюрреалистичной метафорой, однако почти напрасен. На самом деле их даже не надо, подобно жестокому фокуснику, распиливать в их уютном, проложенном бумагой или соломой ящике, они могут сломаться при первом прикосновении, при каждом неловком движении. Они готовы быть сломанными, их «кукольный» мир, кажется, порой сам взывает к разрушению, готов к падению, поэтому и нет в этих сломанных судьбах одной только вины легкомысленных ухажеров, порой заглядывающих в их жизнь, будто в кукольный домик или городок. Так, персонаж рассказа «Поздний час», исполненный Валерием Гаркалиным, заглядывает в «волшебный» макет подлунного мира, где блестят звезды из золотой бумаги и в глубине сада на игрушечной скамейке ждет своего героя едва различимая фигурка любимой. «В такую ночь, в тот поздний час, ты ждала меня в вашем уже подсохшем к осени саду, и я тайком проскользнул в него: тихо отворил калитку, заранее отпертую тобой, тихо и быстро пробежал по двору и за сараем в глубине двора вошел в пестрый сумрак сада, где слабо белело вдали, на скамье под яблонями, твое платье». И тогда он достает из нагрудного кармана игрушечную фигурку – крошечного себя и безуспешно пытается войти – одновременно куклой и кукловодом – в этот ставший маленьким мир, потому что слишком издалека смотрит герой на эту сцену безвозвратно ушедшей в прошлое жизни.

Появившаяся в финальной сцене очередная героиня «Темных аллей» оказывается на самом деле не персонажем, а гидом в бунинском зале литературного музея. И автор, таким образом, оказывается вовлечен в нашу жизнь, потому что, сколько бы времени ни прошло, а «в этой теме, – уверен Дмитрий Крымов, – ничего не меняется». Те же мечты – иметь игрушку и быть ею, любить и быть любимой – сталкиваются с невозможностью быть счастливыми в любые времена. Потому что любовь – это не «мир и покой», а всегда боль на пороге вечной нелюбви, на пороге смерти. И это не героини загадочны и хрупки, а чувство хрупко, и как ни старайся его сохранить – все равно выскользнет и разобьется.