Актер Сергей Гармаш

– Сергей Леонидович, прежде всего, позвольте поинтересоваться, как вы себя чувствуете в роли участника трех фильмов, номинированных на самую известную в мире кинопремию?

– Хорошо себя чувствую и очень рад. Но еще больше рад за Никиту Михалкова, Сергея Бодрова, Александра Петрова и все наше кино – такого обилия номинаций на «Оскар» у нас, кажется, никогда раньше не было.

– За свою актерскую жизнь вы переиграли большое количество разных персонажей. Вы всегда понимаете логику их поведения? Того же Фамусова?

– А всегда ли это нужно? Идеальный случай – когда ты играешь, не понимая, что именно ты играешь, но всем нравится. Когда мы работали над «Горем от ума» с Римасом Туминасом, мне очень многое было непонятно и в его мировоззрении, и в его режиссуре. Возникало желание постичь, понять, догадаться – в том-то и заключалась прелесть работы. Вопросов, почему и зачем мой герой ведет себя так или иначе, у меня не было. К другому режиссеру вопросы, может, и были бы, а к нему – нет. Для меня это был не просто репетиционный, а во многом учебный процесс.

– При вашем-то опыте?

– А при чем здесь опыт? Опыт, точнее, навык в нашей профессии, – вещь второстепенная. Он помогает свободнее чувствовать себя, вот и все. Только что закончивший или вовсе не закончивший театральный вуз молодой актер может исполнить роль в фильме или на сцене так, как не сможет бывалый артист. Для актера важнее не опыт, а скорее, способность сохранить отсутствие опыта. Проработав 25 лет в театре, ты можешь встретиться с режиссером, перед которым почувствуешь себя первоклашкой. Нужно иметь открытый взгляд, быть восприимчивым. Артист должен быть материалом для постановщика – сохранить качества глины для обжига.

– Глина – пассивный материал.

– Бывают настолько интересные режиссерские задания, что их хочется только исполнять. Вопросы возникают в ситуации, когда задание недостаточно определенное. Тогда актер может предлагать свои решения, но и тут надо знать меру.

– А случается так, что вас «ломает» то, что предлагает постановщик?

– Бывает. Иногда хочется даже текст исправить, чтобы подогнать под себя. Но это не значит, что я прав, а сценарист и режиссер – нет. Это значит, что нужно искать общий знаменатель. И в процессе поиска я могу поменять свою точку зрения. Это нормально. Помню, на картине «Свои» мы с Хабенским и Евлановым придумали, как нужно сыграть одну сцену, и очень обрадовались. Рассказали режиссеру. А Месхиев говорит: ничего этого не будет, дураки вы. И объясняет, как должно быть, настолько убедительно и доказательно, что мы с удовольствием приняли его решение. У меня вообще нет потребности отстоять свое во что бы то ни стало.

– Хотя ваши персонажи часто производят впечатление очень упертых людей…

– Это их несет, а не меня. Даже если я не чувствую и не понимаю, чего хочет от меня режиссер, я сделаю то, что ему нужно. Правда, на сцене обычно хватает времени на то, чтобы найти общий язык, а на съемочной площадке такого времени нет. Заартачишься – сорвешь график. Рабочая смена – 12 часов, и за эти часы, хоть ты тресни, эпизод нужно снять.

– И все-таки, кто для вас Фамусов?

– Не знаю, насколько это получилось, но для меня он – носитель некой миссии. Можно назвать ее домашней, домостроевской, моральной или религиозной, но на самом деле она гораздо выше. В чем именно она заключается, он не знает, хотя делает вид, будто знает, как многие из нас. Мы ведь часто напускаем на себя знающий вид. Мне известно то, что неизвестно вам, а вам – то, что неизвестно мне, хотя спроси нас, что это такое мы знаем, мы не ответим. Фамусова не спрашивают, а спроси его, он подумает, с какой стати должен кому-то что-то объяснять.

– В философии это называется «вещь в себе».

– В то же время он вполне домашний человек. И спектакль домашний. Утром хозяин рубит дрова, вечером надевает фрак и принимает гостей. Мы не ставили себе глобальных задач, не тыкали указующими перстами в общественные пороки. Нам было интересно, что такое дом, что такое Родина и возвращение на Родину. Внутри грибоедовской истории мы выстроили свою, которую каждый зритель может примерить на себя. Вот над сценой появляется самолет. Для каждого он означает что-то свое. Для меня он летит в одну сторону, для вас – в другую, для кого-то – в третью.

– Для меня он никуда не летит. Я вижу произвольный символ, и никакой охоты толковать его у меня не возникает. Вместо самолета с тем же основанием можно было пустить что угодно другое – ракету, танк, Змея Горыныча…

– А вы хотите, чтобы все имело точный смысл? У Туминаса в «Маскараде» из-под сцены вдруг выскакивает человек в маске с трубкой и ластах. Можно сказать, что это дурацкая фишка, капустник такой. Ничего подобного – это человек нырнул в Неву в двадцать первом веке, а вынырнул в девятнадцатом. Это условность, которая связывает времена. Мы же ставим пьесу почти через два века после ее написания! Мне нравится, что театр допускает такие условности. Но вы, однако, заставляете меня оправдываться…

– Просто мне интересно, что вы думаете про образ, который знаком миллионам людей, изучавшим Грибоедова в школе.

– А я еще не закончил о нем думать. Чтобы осмыслить Фамусова, мне не хватило ни репетиций, ни десяти сыгранных спектаклей. Мне нужно еще время. И думаю, что весной зрители увидят другого Фамусова – не совсем того, которого они видели зимой. И другой спектакль. Откровенно говоря, я бы вообще поломал практику премьер сразу после завершения репетиций. По-моему, сначала нужно сыграть спектакль раз десять, а потом уже объявлять официальную премьеру и звать VIP-гостей. Или уж, если надо, репетировать до полной готовности. Хотя мой график забит до отказа…

– Мне тоже кажется, что сравнительно с девяностыми годами у актеров очень уплотнилось расписание.

– Не удивлюсь, если физики докажут, что время ускоряется. Но это как посмотреть. Когда-то у нас были две телепрограммы, и нужно было подойти к телевизору, чтобы переключиться, хотя не было никакого смысла этого делать, потому что на обеих было одно и то же. Теперь у нас сорок каналов и пульт переключения, но чтобы выбрать, надо потратить еще больше времени. Чтобы позвонить с дороги, раньше нужно было дойти или доехать до телефонной будки. Теперь у тебя в кармане телефон, который поминутно звонит и отнимает еще больше времени. Достижения научно-технического прогресса, с одной стороны, облегчают нам жизнь, а с другой – убивают ее. Разве можно сравнить мобильное общение с эпистолярным? Конечно, график не стал свободнее. Но я не жалуюсь. Это было бы кокетством – актеру жаловаться на востребованность.

– Когда Анджей Вайда ставил в «Современнике» «Бесов», он сказал, что в каждом из нас сидит свой бес. У критика это, конечно, бес сомнения. У некоторых режиссеров – бес честолюбия. А у вас какой бес?

– Думаю, что не один. Бес несдержанности, например. Я человек увлекающийся. Но к чему рассуждать о своих бесах? Чтобы их изгнать? Вы помните, что говорит Воланд Левию Матвею: «Чем было бы ваше добро без нашего зла?» Если я стану ангелом, я перестану быть артистом.

– Если одного беса выгнать в окно, другой тут же влезет в дверь. Не только свято место пусто не бывает, бесово – тоже. А как вам идея познать своего беса, чтобы лучше использовать его в профессии?

– Для критика это, может быть, и полезно, а для актера вряд ли приемлемо. Мы работаем разными инструментами, разными участками мозга. Вы – сознанием, мы – подсознанием. Если бы я мог познать свою игру, она была бы плоха. Поэтому не нужно знать своих бесов – с ними нужно взаимодействовать, не позволяя им вертеть тобой.

– Вайда пригласил вас сниматься в «Катыни» после того, как поставил в «Современнике» «Бесов» с вашим участием?

– Еще когда мы репетировали этот спектакль, он сказал, что обязательно снимет меня в этом фильме, и через три года сдержал слово.

– В прошлом году вы снимались у Валерия Тодоровского в фильме «Буги на костях» и у Федора Бондарчука в «Обитаемом острове». Обе картины так или иначе связаны с советской эпохой, когда у нас преследовали «стиляг» и устраивали «пятиминутки ненависти» к капитализму. А вы сами хорошо помните это время?

– Стиляг я не застал, они были раньше, а в мое время были хиппи. Мы все в какой-то мере хипповали – писали всякое на майках, скребли кирпичами джинсы, чтобы они казались потертыми, отращивали длинные волосы...

– Но при этом вы были вполне советским парнем?

– А каким еще я мог быть, уча в школе стихи про Ленина и вырастая в обычной советской семье? «Один день Ивана Денисовича» Солженицына я прочел только в середине 70-х и лишь тогда подумал, что все было не так, как нам расписывали, но переворота в сознании это не произвело. Он произошел позже, когда в начале 80-х я стал учиться в Москве, прочел «Архипелаг ГУЛАГ» и Войновича – как сейчас помню, на фотобумаге... А потом, когда началась перестройка, узнал о прошлом еще больше, столько, чтобы не тосковать о нем и не желать его возвращения.

– Вам свойственно заглядывать в будущее?

– Без конкретного прицела. Только с мыслью о том, чтобы не было войны и были живы-здоровы близкие люди. В профессии я не мечтаю. Конечно, хотелось бы, чтобы мне чаще предлагали такие роли, как в «Своих» и в «12», но нет конкретных персонажей, которых я во что бы то ни стало хотел бы сыграть. Надеюсь, еще появятся…

СПРАВКА

Актер Сергей ГАРМАШ родился 1 сентября 1958 года в Херсоне (Украина). После восьмого класса поступил в Днепропетровское театральное училище, где учился на артиста кукольного театра. По окончании училища работал кукольником в родном городе. После службы в армии поступил в Школу-студию МХАТ, которую окончил в 1984 году. Был принят в труппу московского театра «Современник». Первой его работой в кино стала роль Урина в героической балладе Алексея Симонова «Отряд» (1984). Успел сыграть небольшую роль в культовом сериале «Следствие ведут знатоки. Дело № 19. Пожар» (1985). С тех пор снялся более чем в 70 фильмах, среди которых «Плащ Казановы» (1993), «Мастер и Маргарита» (1994), «Солдат Иван Чонкин» (1994), «Ермак» (1996), «Время танцора» (1997), «Ворошиловский стрелок» (1999), «Досье детектива Дубровского» (1999), «Кавказская рулетка» (2003), «12» (2007). Всенародную славу ему принесла роль оперативника Юрия Короткова в сериале «Каменская» (2000–2005). Лауреат «Ники» (2001, 2004), «Золотого овна» (2001), «Золотого орла» (2004, 2008). В декабре 2005 года получил звание заслуженного артиста России, а в апреле 2006 стал народным артистом.