Неизвестный герой 1812 года: вышли в свет новые детективы Юлии Яковлевой

Анна Берсенева*

Две детективные повести Юлии Яковлевой «Бретёр» и «Таинственная невеста» (М.: Альпина нон-фикшн. 2023) открывают новый цикл ее исторических детективов, действие которых происходит в первой половине XIX века.

Война 1812 года привлекла внимание Юлии Яковлевой больше года назад, когда она написала роман «Нашествие». Его действие происходило в Смоленской губернии летом 1812 года, перед самым наполеоновским нашествием, то есть в мире, который вот-вот должен был взорваться войной. И это напряженное, выморочное состояние мира определило жанр «Нашествия»: это был любимый Юлией Яковлевой мистический триллер — с оживающими суевериями смоленских деревень, волками-оборотнями и другими приметами мрачной, втягивающей в себя, как болото, жанровой действительности.

Действие двух новых повестей тоже происходит в 1812 году — осенью, то есть всего через несколько месяцев после событий предыдущего романа. Однако эти месяцы наполнила собой война, и этим обстоятельством определяется абсолютно все, включая жанр: «Бретёр» и «Таинственная невеста» не содержат в себе и тени мистики. Манера, в которой они написаны, абсолютно реалистична, а главный герой, юный гусар Матвей Мурин, полон того обаяния, которое создали этому образу песни Булата Окуджавы и фильм Эльдара Рязанова.

Однако это вовсе не означает, что Мурин являет собою нечто шаблонное. И ничего шаблонного нет в мысли, на которой основаны обе повести. Выражается эта мысль, например, через образ знаменитой Демутовой гостиницы, в которой в «Бретёре» останавливается Мурин, вернувшийся в Петербург после ранения:

«Они чувствовали, что самой идее шикарной, веселой, разгульной и беззаботной жизни, которую олицетворяла гостиница Демута, нанесен какой-то внезапный удар. Молодцы-завсегдатаи, которые казались вечно молодыми и вечно пьяными, несколько месяцев назад ушли воевать, а теперь вот, похоже, возвращаются, хотя и не все. А те, кто вернется, все эти парни и пацаны, вернутся оттуда не совсем целыми и совсем не теми, кем ушли, и это сулит гостинице Демута и всей столичной жизни какие-то перемены, про которые уже сейчас понятно одно: лучше бы их не было».

Ту же необратимую перемену Мурин угадывает и в людях: «Он узнал во взгляде корнета эту плоскую тяжесть. Она была у всех, кто побывал в деле».

Юлия Яковлева первой написала об этой перемене, об этом новом и мучительном состоянии применительно к войне 1812 года. Притом написала в детективном жанре, который, казалось бы, особых глубин в исследовании жизни не требует.

«Мимо скользили серые поля, затянутые сизым туманом. Они скользили по его глазам, точно по водной глади, пока не заскользила темнота. Мурин так и не переменил положения. Виском прижимался к раме окна. Мысли его были отрывочны. „Что будет со всеми нами… Как с этим всем придется жить? Облепят всякими мифами… греко-римскими элементами. Залатают эту дыру. Поставят заслонку между собой и тем, что мы испытали. И мы вернемся к ним. К тем, кто этого не испытал. Нам придется. И мы будем жить“.

Автор замечает и фиксирует разнообразные приметы этого нового состояния жизни и в повести «Таинственная невеста», действие которой происходит уже не в отдаленной от военных событий столице, а в глубокой провинции, по которой война прошлась как смерч. Приехав после Петербурга в городок Энск по делам имения, Мурин замечает:

«Дама с моськой несколько растерялась. Захлопала глазами, осмысляя новое положение вещей. Мир определенно изменился. Те, кто остались и „разделили судьбу отечества“, претерпев невзгоды, сбились в партию себе подобных и выказывали презрение тем, кто при известии о нашествии поспешил убраться подальше и переждать исторические события в покое и даже удобстве.

—Да я вас и не обвиняю ни в чем, и никто вас здесь не обвинит, — пожала тощими, вернее, отощавшими плечами дама из «оставшихся».

Тон ее говорил: обвиним, и еще как. За месяцы войны они пережили столько, что теперь желали дать выход своим чувствам и обрушить их на тех, кто ничего подобного не пережил».

Но при всех этих мыслях и наблюдениях, касающихся состояния жизни вообще, повести Юлии Яковлевой — не прикладные тексты о проработке военной травмы, а настоящие искрометные детективы, написанные по законам жанра. В «Бретёре» Матвей Мурин по просьбе сестры своего сослуживца расследует убийство, в котором этого сослуживца обвиняют — как уверена барышня, безвинно. В «Таинственной невесте» предметом расследования, за которое Мурин снова берется из любви к справедливости, становятся загадочные и опасные события в провинциальном помещичьем семействе. То есть все как положено: убитые, убийцы, улики, свидетели, неожиданные сюжетные повороты. И обаятельный герой. И достоверная историческая среда.

О среде — точнее, о стиле жизни и обыкновениях описываемого времени — Юлия Яковлева размышляет еще в предисловии. Необходимость разъяснения на этот счет возникла у нее, когда редактор удивилась, что персонажи держатся и разговаривают как-то иначе, чем это принято в произведениях, действие которых происходит в начале XIX века, — слишком раскованно, что ли. Автор в связи с этим замечает: «Мы знаем, как писал Пушкин. Но как болтала, ругалась, говорила вся эта масса простых горожан? Их устная речь ушла навсегда и стала зоной допущений. Мои допущения таковы, а уж дело читателя — согласиться или нет. Это все равно будет ваше мнение против моего, и ничего более. Но думаю, что, врезав себе молотком по пальцу, люди 1812 года вопили не „ах, как больно“. Кстати, о словечках. Говорили ли в 1812 году так, как говорят в моем романе? И да и нет. Пушкин, например, говорил „говночист“. Трудно представить, но он это действительно делал! И кстати, именно Пушкин критиковал своих современников-писателей за то, что у них персонажи в светских гостиных выражаются уж больно „изящно“, „галантерейно“. В отличие от этих писателей (и нас с вами), Пушкин в светских гостиных бывал, так что лучше поверим ему, когда он говорит, что разговор там был вполне в духе московских просвирен, а иногда и прямо солоноват. Поверим Пушкину и тогда, когда он называл аристократов „светской чернью“. Почитайте хотя бы переписку братьев Булгаковых, чтобы убедиться, что светские люди той поры, о которой идет речь в моих книгах, были и вульгарными, и пошлыми, говорили и „халда“, и еще много всякого остросовременного. Их речь отнюдь не была гладкой и правильной. Они же и были обычными современными людьми! Вот это мне было важно, когда я писала свои книги о 1812 годе: „та страна“ отнюдь не была идиллией. И „та война“ — тоже. А те люди были просто людьми. Все остальное в моих книгах — просто средства, с помощью которых я стремилась донести эту свою мысль. Что ж, может, просто нам всегда хотелось верить, что люди тогда были изящнее, чувства прекраснее, мысли чище? Тогда как люди были просто людьми, как мы с вами».

Однако не стоит думать, что современники 1812 года изъясняются в этих повестях как жители современных спальных районов. Юлия Яковлева выстраивает их речь виртуозно, в том числе находит слова, которые давно вышли из употребления, но были вполне понятны не только двести лет назад, но еще в середине ХХ века. Вот, к примеру, она самым естественным образом упоминает рамольную старушку, а читателю придется заглянуть в словарь, чтобы узнать, что это слово французского происхождения и означает старческую расслабленность и слабоумие.

В детективах о гусаре Мурине использован и еще один изящный повествовательный прием: на их страницах то и дело возникают эпизодические персонажи, знакомые по классической литературе.

Вот Мурин вспоминает военные лишения — и тут же мелькает Петя Ростов: «Самым большим лишением на войне было для него то, что из сладкого был только изюм, да и то один раз: им угостил Мурина мальчик-гусар, явно недавно отнятый от мамочки, вынутый из любящего дома, изюм был хороший, а на следующий день мальчика убили, вот ведь…».

Вот он слушает провинциальную соискательницу женихов — и таковая же героиня «Евгения Онегина» тут как тут: «Наденька сложила руки на груди, лицо ее стало каким-то овечьим, она начала пищать какую-то арию. Мурин уловил слово „чертог“ и понял, что пелось — согласно новой патриотической моде — по-русски».

А вот и Джейн Остин со своим знаменитым началом романа: «— Признайтесь, сударыня, что поручения вы мне дали мнимые — и с одной определенной целью.

Она не стала отпираться:

— За что ж сердиться? Молодой человек из хорошей семьи и обладающий средствами должен подыскать себе жену».

Юлия Яковлева создала преинтересную среду, в которой естественны увлекательные события, и сами эти детективные события создала тоже. А главное, создала прекрасного героя, за приключениями которого хочется следить и в нынешнем его состоянии, и в будущем. Об этом Матвей Мурин разговаривает со своим старшим братом Ипполитом:

«— И я не уверен, что этот новый человек мне по душе. Я не знаю, как с ним быть.

Ипполит с облегчением откинулся на спинку кресла. Плечи его расслабились. Лицо смягчилось.

— Ты с ним познакомишься лучше, с этим новым собой. Потом научишься с ним обращаться. А потом полюбишь. В этом я уверен. Во всем есть плохие стороны, но есть и хорошие. И в этом новом тебе они тоже есть. Дай себе время, ты в них разберешься».

Первые две повести о Мурине заставляют ожидать, что Юлия Яковлева даст читателям возможность разбираться в будущих запутанных преступлениях вместе с этим прекрасным юношей во всех его будущих ипостасях.

*18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ