Испытания сверх сил: герои романа Карины Кокрэлл-Ферре в кругах советского ада

Анна Берсенева*

В романе Карины Кокрэлл-Ферре «Луша» (М.: Время. 2023) советская действительность от сталинских до брежневских лет предстает в сильном эмоциональном, образном и сюжетном обрамлении.

Исторические события вообще лишь тогда осмысляются большими массами людей по-настоящему, когда становятся им эмоционально понятны. И главный способ этого достичь — искусство, воздействующее на широкий круг людей. Пожалуй, самый выразительный пример в этом смысле — сериал Марвина Дж. Чомски «Холокост» с Мэрил Стрип в главной роли. Конечно, и до его выхода на телеэкраны в 1978 году в Германии для осознания преступлений нацизма было сделано неизмеримо много — и государством, и обществом. Но после того как улицы немецких городов пустели во время демонстрации этого фильма, понимание трагедии и преступления действительно наступило у большинства граждан страны — произошел качественный перелом.

Для осмысления сталинских преступлений, как теперь стало особенно очевидно, в постсоветской России было сделано исчезающе мало. Но тем значительнее все случаи, когда эти преступления становятся темой не исследований только, но художественных текстов. Большой роман «Луша» Карины Кокрэлл-Ферре, живущей в Англии и пишущей по-русски писательницы, как раз из их числа. Сюжетная, беллетристическая головокружительность в соединении с исторической насыщенностью делает его увлекательным чтением.

Один из эпиграфов к роману не случайно взят из «Доктора Живаго» Бориса Пастернака: «- Ты понял, кто это, эта бельевщица Таня? — О, конечно». Таким образом автор обозначает принцип сюжетосложения — сложное сплетение линий, объединяющее очень разных людей, живущих в разные времена, в разных странах, в разных мирах. Однажды эти миры пересекаются, накладываются друг на друга самым неожиданным образом — и на это есть еще один эпиграф, из «Алисы в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла: «Это, должно быть, тот лес, — сказала она себе в задумчивости, — где исчезают имена. Кто же я теперь? Я должна вспомнить». Собственно, в этом и состоит главная мысль романа: все его герои вспоминают, кто они. Причем слово «вспоминают» может трактоваться широко — и как мучительное припоминание собственного прошлого, превратившегося в силу многих причин в болезненный провал, и как узнавание в прошлом того, что было героям просто неизвестно, и как осознание себя людьми, у которых вообще есть прошлое, даже если они пытались его отринуть.

Какое прошлое, казалось бы, может быть у тринадцатилетней школьницы Луши Речной? Живет она в 1972 году в глубокой провинции, в российском городе Ворож, учится не слишком хорошо, ведет вечное сражение с одноклассниками, которые ее травят («Еще в детском саду она уяснила: чтобы тебя оставили в покое, надо быть невидимой в своей полной похожести на остальных. Как незаточенные простые карандаши в коробке»), немного рисует и мечтает о недоступных, немыслимых, никогда не виданных апельсинах. Именно для того, чтобы увидеть эти волшебные фрукты, Луша проникает в собственную школу, «зачищенную» от обычных учеников на время визита шахини Ирана. И вот тут-то, когда шахиня случайно заговаривает с девочкой, та неожиданно для всех ведет с ней непринужденную беседу на английском, причем на том, который товарищ из КГБ, приставленный к шахине, слышал только в Великобритании. Не приходится удивляться тому, что товарищ с коллегами немедленно начинают выяснять, что за девочка такая. Никакой существенной информации сначала не обнаруживается:

«- Отец Николай Речной, тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения, слесарь авиационного завода, на хорошем счету, висел на доске почета в прошлом году. Интересы Речного: подледная рыбалка, работа на огородном участке, злоупотребление алкоголем, не выходящее за рамки, то есть без прогулов и вытрезвителя. — Да, тут много не выжмешь. А мать? — Татьяна Речная, тысяча девятьсот тридцать первого года рождения. В настоящее время недееспособна, после попытки самоубийства. Работала поварихой. Работницей характеризуется хорошей, безотказной. Близких подруг не было, но нелюдимой ее не считали».

Суицидальная попытка матери не показалась бы ответственным товарищам странной и была бы списана на запой, если бы не выяснилось, что предпринята эта попытка была после того, как единственная дочь Николая и Татьяны, вот эта самая Луша Речная, где-то пропадала целый год. Где? Далее выясняется, что ее родители — детдомовцы, фамилию отцу дали по названию улицы, на которой детдом и находился. А помещали в этот детдом детей врагов народа. После таких настораживающих сведений за семьей Речных начинают приглядывать особенно пристально. Но это мало что дает. У отца Луши отношение к своему прошлому весьма определенное: «Думать о непонятном, расплывчатом, тревожном Николай не любил. Оно обычно было связано с Танькиными запоями или с прошлым, а прошлое он давно изгнал из головы. Они никогда не говорили о нем с Татьяной, даже выпивая вместе. Не буди лиха, не вороши снег: вдруг под ним — берлога. И пойдет на тебя, встав на задние лапы и оскалясь, разбуженный шатун — собственная память…».

Мать же и вовсе не выходит из психиатрической клиники, так как любая попытка снизить дозу аминазина приводит к тому, что она снова и снова пытается покончить с собой. На вопрос ее мужа, почему она это делает, доктор Мунк отвечает: «В каждом случае по-разному, но знаменатель обычно один: жизнь кажется слишком невыполнимой задачей». А выслушав рассказ Николая о Танином детдомовском детстве, отмечает про себя: «Когда дверь за Николаем захлопнулась, доктор закурил и опять подумал, как тогда, в Севвостлаге, где он отбывал срок врачом больничного барака, что, вопреки Посланию коринфянам, люди все-таки иногда получают испытания „сверх сил“.

Испытания сверх сил получают, собственно, все герои романа. И до того, как обнаружится связь между ними, Карина Кокрэлл-Ферре по отдельности рассказывает о нескольких судьбах людей, который сожрала эта власть.

Одна из таких людей — Ханна Уэскер. Жила она в Лондоне вместе со своей семьей, которую когда-то перевез туда, спасаясь от кишеневских погромов, ее дед Аарон, часовщик. Ханна выросла, стала акушеркой, а потом, как водится, влюбилась в прекрасного молодого человека по имени Кристофер. Переехала в Кембридж, где он занимался биологией, вышла замуж, поселилась с ним вместе в маленьком доме на воде — и жизнь ее преобразилась: «Мир обрел новое измерение, углубился, как если бы вдруг обнаружилось, что зеленая речка Кем с ленивыми щуками вовсе не два метра глубиной, а древний бездонный каньон, который доходит до центра Земли, о чем знаем только я и Кристофер».

Преобразилась она, впрочем, не только любовью и даже не только рождением дочери Алисы, но и мечтой, которую Кристофер лелеял: переехать в СССР, где по его проекту будет построена чудо-оранжерея, в которой воплотится не только научная идея, но и концепция новой жизни. В ответ на предостережение подруги относительно страны, в которую она собирается ехать, Ханна вываливает весь набор тогдашних европейских левых: «Я говорила ей, что мой Кристофер, побывав в России, не хочет нигде больше жить, только в СССР; что абсолютно то же говорят все, кто там побывал; что туда переезжает моя лучшая подруга, Камилла, умнейший человек; что Маша просто должна прочитать прекрасную книгу — Seeing Soviet Russia by Herbert Grif, и тогда ей станет ясно, как британские газеты врут об СССР, а врут они потому, что проиграли: не задушили страну, где правит простой народ! Я повторила ей слова Криса, что до русской революции в истории было все, кроме социальной справедливости, что Россия показывает миру такую справедливость; что все–все мои друзья, кто видел Москву, возвращаются полные энергии, энтузиазма; что они как влюбленные; что они говорят: „Мы видели будущее“; что мисс Фарнборо ошибается, той ужасной России больше нет».

Семейство Уэскер прибывает в СССР, и мечта о чудо-оранжерее сбывается: «Огромный светящийся купол, наполненный людьми, говором, смехом и патефонной музыкой, парил на возвышении среди кромешной тьмы. Стеклянные стены освещали снег. Так выглядела наша сбывшаяся мечта. Мы шли по темной тропке к свету. Мы шли по тропке, как по траншее, между двумя сугробами. Мы шли встречать новый, 1937 год! Переговаривались ночным лаем собаки. Снег хрустел. Звезды казались застывшим фейерверком. Кристофер освещал фонариком дорогу, в луче поблескивал снег. Он крепко держал Алису за руку. Я шла позади, любуясь ими и думая: все исполнилось. Черт возьми, а ведь мой Крис, родной, похудевший, с обмороженными щеками и носом, воплотил все, что задумал. Мы с Алисой его практически не видели — он жил на строительстве».

Что происходит дальше, не трудно догадаться. Настоящая, а не придуманная жизнь Ханны в СССР начинается с «тенебрического допроса», концепцию которого ей не таясь описывает следователь Гиреев: «Отними у человека ощущение времени и пространства, и он за десять дней, всего за десять дней превращается в совершенно дезориентированное животное». Чтоб уж больше не возвращаться к этому передовому следователю, автор излагает его будущее тут же:

«Гиреева арестуют по доносу всего через месяц после этого допроса. Обвинение стандартное — троцкизм и шпионаж в пользу Англии. Заключенный Гиреев успешно доживет до 1948 года, когда его из лагеря Южный вдруг переведут в Теньлаг, на оловянный рудник Бутугычаг. Место гиблое, но он пристроится на теплое местечко: на „сушилках“, где сушат руду, а там работа всего четыре часа в день, это вместо двенадцати в забое. Именно там он вскоре странно заболеет. Ни с того ни с сего кожа на руке вздуется небольшим пузырем. Он пожалуется лекпому, и, к огромному его удивлению, Гиреева тут же увезут в Магадан, а там положат в отдельный прекрасный специзолятор со стеклянными стенами. Он неожиданно попадет в центр внимания людей в защитной спецодежде. Они будут фотографировать его все новые чудовищные язвы отличными, трофейными фотоаппаратами и задавать вежливые вопросы о его самочувствии, и голоса их будут звучать глухо, через маски. Они будут смотреть с озабоченным интересом, понимающе переглядываться и кивать, и что-то все время записывать. И кормить в больнице его будут вкуснейшей американской ленд-лизовской тушенкой, впрочем, вскоре Гиреев есть уже совсем не сможет. Он умрет в полном сознании в ноябре. „Наконец-то кончились мучения адовы, упокой боже душу раба твоего, не было ведь сил смотреть, живая ж душа“, — прошепчет, тайком перекрестившись, старая санитарка, как и ее подопечный не знавшая, что началась атомная эра. В больничных окнах будет стоять непроглядная магаданская тьма. По-латыни — tenebris».

И таких судеб в романе великое множество. Не превышающее, впрочем, то, что явила миру советская действительность, сквозь которую продираются все герои романа.

Только одной из них, Луше, удается обрести счастье. Как оно выглядит в начале 90-х? Она становится летней художницей — рисует людям их портреты в центральном парке. Зимней художницей Луше стать не удается, так как зимой на улице холодно, поэтому она работает уборщицей. И это отнюдь не та часть жизни, через которую естественным образом проходят талантливые люди этой профессии в Париже прежде, чем либо обретут признание, либо приладят свою специальность к чему-то денежному, либо совместят одно с другим. Для Луши «летние портреты» — действительно подарок судьбы под девизом «бывает гораздо хуже». И все судьбы остальных героев доказывают это со всей очевидностью.

Роман Карины Кокрэлл-Ферре из тех, которые называют большим жанровым полотном — многофигурным, с дальней перспективой, со зримыми символами, с тонко сотканной сюжетной и мыслительной тканью. И с тем эмоциональным воздействием, которое заставляет забывать о писательских приемах и обеспечивает глубокое погружение в насыщенный мир, созданный автором.

*18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ