В октябре 1973, во время войны Судного дня между Израилем и Египтом, уже знаменитый канадский поэт и певец Леонард Коэн отправился на Синай, чтобы выступать перед израильскими солдатами. Спустя полвека журналист и писатель Матти Фридман восстанавливает события тех дней и раскрывает малоизвестный эпизод биографии легендарного музыканта в своей книге «Кто в огне». На русском языке расследование выходит в издательстве «Книжники» в августе, с разрешения издательства публикуем главу из книги.
***
Полевые госпитали, песчаные взлетно-посадочные полосы, ветер от вертолетных винтов колышет палатки — так выглядел Синай на восьмой день войны. Чем ближе канал, тем больше сгоревших танков в поле зрения, тем глубже пустота в глазах солдат. На тот момент от населения еще скрывали истинный масштаб неудач вооруженных сил, но здесь, на Синае, все было понятно. Примерно в те дни капитулировала застава «Пирс», каким-то чудом державшая оборону с первых минут вторжения: находилась она совсем недалеко от канала. На ней служил один мой знакомый: его, как и остальных уцелевших, отправили в лагерь- тюрьму, откуда он вернулся живым, сохранив в целости тело — но не рассудок.
Некоторым солдатам, воевавшим на Синае, запомнились небольшие музыкальные коллективы, кочевавшие вдоль фронта: силуэты в джинсах клеш на фоне облаков пыли, люди в обнимку с гитарами сидят в кузовах бешено несущихся грузовиков или ищут попутный вертолет. Штурман транспортного самолета «геркулес» во время нашей беседы припомнил сцену на авиабазе Рефидим47. Его машина только что прибыла за ранеными и телами погибших. Из операционной выходит Арузи, его знакомый хирург. Халат в крови, всплескивает руками, смотрит угрюмо: его пациент умер на операционном столе. А рядом — кучка артистов, длинноволосых, в гражданской одежде, один держит гитару, — дожидаются, пока кто-нибудь вытащит их оттуда.
Самолет с Коэном и его группой приземлился в прифронтовой полосе. Музыкантам выдали спальные мешки. Они возили с собой маленький усилитель, подключали — за неимением других источников питания — к аккумуляторам танков или грузовиков. Выезжали в расположение частей — иногда все вместе, иногда поодиночке. Судя по записям Коэна в блокнотах и тексту его рукописи, он не ведал, где именно в тот или иной конкретный момент находится. Ни одного топонима, кроме Иерусалим и Тель-Авив. Коэн, понятное дело, — иностранец, но и его спутники-израильтяне, по-видимому, тоже плохо ориентировались. Они ведь не служили в действующей армии. Их любимые кафе остались за горизонтом. Они приехали на фронт, и в их глазах все, что там есть, находится просто в «пустыне».
График гастролей никто не составлял загодя. «Любой идиот мог приехать и увезти тебя с собой», пояснил Ошик. Под «идиотами» он подразумевал молодых офицеров из Управления воспитательной работы: им поручалось отыскивать артистов и доставлять их в полевое расположение частей. «Мы без понятия, где находимся, без понятия, кто эти ребята. Каждый день приезжает кто-нибудь, кого мы видим впервые в жизни — офицер- воспитатель или еще какой-нибудь идиот, — и говорит: „У нас только что погибло восьмеро, вы должны приехать“. Эй, стоп, куда едем, а? Зачем? Но разве я могу им что-то сказать? Тебя сажают в грузовик — ну и едешь».
Я долго пытался раскопать какие-никакие документы с указанием дат и мест концертов, выйти на след предполагаемого координатора, которому поручалось утрясать расписание, но, услышав от меня слово «координатор», Ошик расхохотался. «Эти мальчишки приезжали и спорили между собой о том, кому мы достанемся, — сказал он. — О том, в чьей части больше потерь, больше несчастий».
— А кто решал, с кем вам ехать?
— Они спорили между собой.
— И вы ехали с тем, кто побеждал в споре?
— Им невозможно отказать. Ты смог бы им отказать?
Слушатели не всегда проявляли интерес к концерту. Одно дело — собрать в тылу скучающих солдат: авиамехаников или поваров; другое дело — боевые части, где многие косо смотрели на штатских, пахнущих девушками и Тель-Авивом, а заодно на офицеров-воспитателей — эти под пули не лезут. Солдатам были ни к чему напоминания о нормальной жизни, от которой они отрезаны, о той жизни, которой им, возможно, больше не видать. Идея «поднимать боевой дух» возникла в головах штатских. Солдатам открывается ужасающая правда о мире, и даже не пробуйте настраивать их на жизнерадостный лад.
Иногда солдат загоняли на концерты силком, или же они не сопротивлялись только потому, что слишком устали. Сохранилась кинохроника выступления какого-то эстрадного ансамбля в 1973-м: несколько совсем молоденьких музыкантов отчаянно хлопают в ладоши и распевают перед грязными солдатами, а те, сидя на земле, смотрят пустыми глазами в пространство. Когда собираешь материалы о Войне Судного дня, видишь много трупов, но эти кадры еще страшнее. Чуть ли не самая страшная картина той войны.
Наши герои углублялись в ирреальный мир линии фронта. Если концерт был днем, Пупик просил рассадить солдат где-нибудь на склоне, спиной к солнцу: пусть лучше оно слепит артистов, чем зрителей. Если играли в бункере, где с потолка свисала лампочка без абажура, Пупик прикреплял к ней картонку от яиц, чтобы осветить сцену и затенить зал. На гастроли Пупик ездил с чемоданом, заодно используемым как реквизит. Уже выйдя к микрофону, якобы вдруг замечал, что не дотягивается до него — он же коротышка. Убегал за кулисы, приносил свой чемодан и вспрыгивал на него. Публика обычно смеялась.
Вот типичный концерт, сохранившийся в памяти Ошика. Ночью какой-то офицер везет их на грузовике в пустыню. Фронт где-то близко — насколько близко, Ошик не знает. Грузовик тормозит у нескольких исполинских орудий, установленных на песке. Тьма кромешная. Эй, хочет кто-нибудь послушать музыку? К ним сбредается горстка грязных солдат. Пупик строит из снарядных ящиков подмостки и просит развернуть грузовик, чтобы фары служили софитами. Музыканты начинают петь. Вдруг офицер-артиллерист вежливо просит: «Не могли бы вы на минутку прерваться?» — и вопит: «Третье орудие!!!» Земля под ногами вздрагивает, снаряд раздирает воздух.
На несколько секунд все глохнут. А потом снова начинают петь.