АННА БЕРСЕНЕВА, писатель
Принято считать, что Уэльбек препарирует в своих произведениях уже идущий апокалипсис. Неверие в либерализм в первом его романе «Расширение пространства борьбы». Тщета сексуальной свободы в «Элементарных частицах». Исламизм, завоевывающий Францию, в «Покорности» (этот роман вышел в 2015 году в день нападения на редакцию журнала «Шарли Эбдо»). Отсутствие воли к жизни и сокрушительность глобализации — в «Серотонине».
Кажется, что и новый его роман «Уничтожить» будет посвящен язвам современного европейского жизнеустройства. Он и начинается соответственно: в канун 2027 года, когда во Франции должны пройти президентские выборы, а вслед за ними решающая парламентская реформа («постдемократия, если угодно»), анонимная хакерская группа выкладывает в интернет непонятные видео. На них невозможно не обращать внимания, так как они появляются на государственных сайтах и широко расходятся по сети. Выглядят они очень реалистично, однако полностью созданы с помощью искусственного интеллекта, причем на высочайшем уровне. Сначала это зловещие в своей странности фигуры, образованные ветром на полях. Потом — гильотинирование министра экономики и финансов Брюно Жюжа. Потом — крушение в море крупного контейнеровоза. Что означают эти знаки, кем и кому посылаются — загадка. Возможно, ее пытался разгадать отец Поля Резона, помощника министра экономики и главного героя романа. Но спросить его об этом уже невозможно, потому что его разбил инсульт. А между тем разобраться во всем этом спецслужбы пытаются тем более активно, что авария судна происходит и наяву, приведя к гибели пятисот мигрантов. И никто не даст гарантию, что в разгар выборной кампании не будет, например, в действительности гильотинирован министр экономики, активный ее участник…
По этому перечню событий можно решить, что Уэльбек написал политический триллер. Однако «Уничтожить» не относится к этому жанру. Это и не антиутопия, хотя внешняя рамка — события ближайшего будущего — для нее задана. Поразительно, но этот роман, насыщенный разнообразными и динамичными событиями и реалиями — политическими, социальными, профессиональными, конспирологическими, криминальными, бытовыми — так, что в этот суп негде ложку воткнуть, написан с абсолютной повествовательной неторопливостью. Главное, на чем сосредоточено внимание Уэльбека, что он описывает тонко, подробно, во множестве выразительных деталей и едва уловимых ощущений — жизнь пятидесятилетнего Поля Резона, его мысли, его чувства. Его отношения с женой Прюданс, давно уже зашедшие в тот тупик, в который жизнь заводит близких людей незаметно и необъяснимо, но неотвратимо. Его отношения с отцом, сестрой и братом — в их одновременной близости и отстраненности. Его работу, выполняемую со всей добросовестностью и с той самой отстраненностью (впрочем, точно ли это определение?), которая вообще присуща его натуре.
И о том, как все это, казавшееся очевидным в начале, обернется к финалу если не полной противоположностью, то чем-то неожиданным как для самого героя, так и для читателей.
Описание таких, казалось бы, тривиальных вещей оказывается напряженнее всех политических, да и сюжетных перипетий романа. И дело здесь только в одном: Поль Резон настолько внутренне содержателен, что его личность удерживает внимание на протяжении текста, большого и по смыслу, и по фактуре, и по объему.
Он отлично образован — мгновенно распознает цитату из Корнеля и место этой цитаты в произведении.
Он улавливает закономерность в разрозненных событиях.
Он мыслит не поверхностно и не схематично — его понимание жизни глубоко и парадоксально:
«В принципе, детерминизм, в той же степени, что и абсурд, не принадлежит к христианским категориям; и, кстати, они связаны между собой — строго детерминированный мир всегда кажется более или менее абсурдным, и не только христианину, но и человеку вообще».
Эта парадоксальность и глубина позволяет ему видеть самую суть разных сторон общественного устройства многогранного общества:
«Фраза Раймона Арона о том, что люди „не знают той истории, которую творят“, всегда казалась ему бессодержательным бонмо, если это все, что Арон имел сказать, то лучше бы уж он молчал. Во всем этом чувствовалось нечто гораздо более мрачное, а очевидное расхождение между намерениями политиков и реальными последствиями их действий представлялось ему нездоровым и даже зловредным, общество не может и впредь функционировать на этой основе, думал Поль».
«Не по себе от этих креативных бургеров, дзен‐кабин, где во время пути можно заказать массаж шейно‐воротниковой зоны под щебет птиц, от причудливых багажных наклеек „для контроля безопасности“, короче, от общего направления, которое принял ход вещей, от этой натужно‐развлекательной атмосферы, а в действительности чуть ли не фашистской стандартизации жизни, постепенно отравившей каждый закуток повседневного существования».
«Она работала помощницей по хозяйству и выполняла обычные поручения (уборка, покупки, готовка, стирка, глажка), для чего отец был совершенно непригоден, как и все мужчины его поколения, — и не то чтобы мужчины следующего поколения приобрели больше навыков, просто женщины их подрастеряли, так что волей‐неволей установилось определенное равенство».
Суть людей Поль понимает так же точно, как суть событий, причем сразу, как только с ними знакомится:
«Мадлен жила на редкость дерьмовой жизнью, недолгий брак с алкоголиком, и всё, мы и представить себе не в состоянии, как, в сущности, скудна людская жизнь, даже когда сами принадлежим к этим „людям“, а ведь так оно и есть, практически всегда. Ей было ровно пятьдесят — то есть на пятнадцать лет меньше, чем отцу, — и ей так и не довелось испытать счастье или что‐либо схожее с ним. При этом она была все еще красива, а когда‐то наверняка даже очень красива — что, бесспорно, способствовало в немалой степени ее горестям, и не потому, что, будь она уродиной, ей бы счастье привалило, отнюдь, но в ее случае несчастье стало бы куда более монотонным, тоскливым и скоротечным, и она, вероятно, умерла бы гораздо раньше. И вот этого обрушившегося на нее напоследок счастья она, того и гляди, лишится из‐за какого‐то тромба в мозговой артерии. Разве она может отнестись к этому спокойно? Она как собака, потерявшая хозяина. А собака в такой ситуации мечется и воет. Он сомневался, что Мадлен верит в Бога в католическом смысле слова, видимо, она верила в некую организующую силу, способную направить или сломать человеческую жизнь, короче, в нечто, в принципе не слишком обнадеживающее, скорее сродни греческой трагедии, чем евангельскому посланию».
Он видит сны поразительной яркости и сложности.
Он наблюдателен в обычном внешнем смысле: «Пусть пока и смутно, но ощущалось уже приближение весны, в воздухе разлилось тепло, и растения его почуяли, листья с тихим бесстыдством избавлялись от зимней оболочки, выставляя напоказ самые нежные свои части, эти юные листочки очень рискуют, внезапные заморозки могут уничтожить их в любой момент», — и в том, что связано с глубинным устройством жизни: «Ему претит, с тревогой осознал он, непостоянство как таковое; сама идея, что все, что бы это ни было, заканчивается; то есть претит ему не что иное, как одно из главных условий жизни».
Все это читатель узнает о Поле Резоне постепенно, по нарастающей — и по нарастающей же проявляется сила его мышления, незаурядность его личности. Современный мир предстает на страницах романа его глазами, проходит через его разум, способный к мощным обобщениям, совершенно лишенным пошлости. Эти обобщения начинаются с политики, но заходят гораздо дальше — на те уровни жизни, социальным выражением которой политика является:
«Способен ли политик на самом деле повлиять на ход событий? Очень сомнительно. А вот технический прогресс, несомненно, может; и еще, вероятно, экономический баланс сил до известной степени может. Есть и еще кое‐что, некая темная, тайная сила, природа которой может быть психологического, социологического или просто биологического характера, нам неизвестно, что это за сила, но она страшно важна, потому что от нее зависит все остальное — демография, религия да и, наконец, желание людей жить, будущее их цивилизаций. Понятие упадка трудно определить, однако это остро ощутимая реальность, и ее в числе прочего, а то и прежде всего политикам не дано изменить. Даже такие авторитарные и решительные лидеры, как генерал де Голль, оказались бессильны».
Уже идущий апокалипсис никуда не делся и в этом романе Уэльбека. Но оттого, что здесь он увиден глазами героя умного, глубоко чувствующего, сильного, несгибаемого, — главным представляется не закат Европы, а как раз этот герой, которого Уэльбек явно хочет представить как типичного Европы представителя. Возможно, не каждому читателю придет в голову вывод: а в чем, собственно, состоит закат, если Поль Резон, европеец до мозга костей, выказывает перед лицом неожиданной болезни и неизбежной смерти стоицизм такой силы, который едва ли был присущ какому-нибудь гипотетическому «природному человеку», не знавшему ни креативных бургеров, ни дзен-кабин, ни причудливых псевдорелигиозных учений? Безусловно, нет недостатка в современных европейцах, полностью утративших витальную силу и ломающихся при любом житейском испытании; Орельен, младший брат Поля, выразительный тому пример. Но есть ли этот самый закат вообще, если «человек заката», приближаясь к своему физическому финалу, способен на такую нежность, и честность, и ясность, какую без малейшего пафоса выказывает Поль по отношению к своей жене, которая отвечает ему тем же?
Не говоря уже о естественном вопросе: так ли ужасно европейское — в частности, французское — общественное устройство, если онкологическое лечение обычного пациента, просто пришедшего на прием к стоматологу, мгновенно организуется таким образом, как это во всех подробностях показано в романе?
Это только в советских газетах любили сообщить, что прогрессивный западный писатель вскрывает язвы капиталистического общества. Для большого художника такая задача не может быть ни главной, ни второстепенной — как и создание современных иллюстраций к Откровению Иоанна Богослова. Несовершенный и мощный человек в несовершенном и потрясающем своей гармонией мире — вот то пронзительное сочетание, которое волнует и вдохновляет большого художника.
А Мишель Уэльбек, без всяких сомнений, очень большой художник.