АННА БЕРСЕНЕВА, писатель
Не многие произведения дают такое отчетливое представление о том, от сколь многих факторов зависят взгляды на одни и те же события и как сильно могут различаться эти взгляды. И тем интереснее находить точки, в которых они сходятся, и наблюдать силовые линии, по которым идет сближение.
Действие романа начинается в 1902 году в Копенгагене. Для развлечения городской публики в городской парк Тиволи привозят экзотический аттракцион - живых китайцев из Гонконга, Кантона и Шанхая. Среди них - Сань Вун Сун, не от хорошей жизни решившийся на путешествие в абсолютно чуждый и непонятный мир, на потерю своего личного мира, то есть по сути на потерю себя самого. Перед этим ему пришлось пройти через тяжелые перипетии китайской истории, гибель родственников, невозможность реализовать свои способности коммерсанта и художника…
И вот - Копенгаген.
«Сань видит город, нарезанный на темные полосы, но не может определить, что есть что. Как если бы он пил что-то, не зная, что именно в чашке. Звон стальных подков и грохот обитых железом колес эхом мечутся между каменных стен. В щели мелькают пустынные улицы; размытые желтые фонари, словно жемчужины в длинном перепутавшемся ожерелье; сложенные пирамидой булыжники; одинокий силуэт мужчины в цилиндре и с тростью, пересекающего площадь; парочка под аркой ворот; мерцающая свеча в чьем-то окне. Сань слышит обрывки мелодии, которую кто-то играет на губной гармошке; невнятный крик вдалеке, за несколько улиц от них. Сань весь превращается в зрение. Увиденное пока не вызывает в нем никакой реакции. Ему все еще страшно, обе ноги у него затекли. Появляется смутное ощущение, что действие того, что он сейчас впитывает в себя, проявится гораздо позже, через много лет. В слабом утреннем свете их новое место жительства показывает свое настоящее лицо: наскоро возведенные бараки, выстроенные без экрана, защищающего от злых духов, без всякого чувства цзянь, с крышами, непохожими ни на двухскатную, ни на вальмовую, ни на шатровую, — крыши лишь местами украшены «восточными» завитушками, и слегка изогнуты их свисающие края. Китайцы шепчутся, как будто кто-то может услышать и понять их, оглядываются растерянно и настороженно. До них доходит наконец, что они находятся в каком-то парке развлечений. Их купили, чтобы они играли китайцев».
А вокруг люди, для потехи которых Сань теперь живет у всех на виду. Этих людей, датчан, «некоторые китайцы называют чушками из-за их бледной розовой кожи, больших носов и речи, звучащей как надсадное гортанное хрюканье», они говорят что-то на языке, «который слух Саня даже не воспринимает как язык. Будто звуки не выговариваются, а просто вылетают изо рта, как когда плюешь, хлюпаешь носом, пукаешь или дышишь».
В таком положении трудно было бы не впасть в уныние. Но Саня спасает талант. Его задача в парке Тиволи - изображать художника. Для этого совсем не обязательно думать о том, что составляет смысл искусства. Но, сидя с кисточкой над листами бумаги, рисуя «коричневую, почти черную ветвь, связавшую все со Вселенной» перед глазеющими людьми, которые воспринимают его как забавную зверушку, Сань думает именно об этом.
«Он думает о том, что когда-то прочел о живописи. Когда пишешь ветвь с цветами вишни, твой рисунок должен представлять все цветущие вишневые ветки, которые ты видел в своей жизни. И все же не нужно бояться добавить еще один листок, который придаст рисунку правдоподобие, воссоздав вечное равновесие, даже если этого листка никогда не было на ветке».
Среди множества посетителей приходит в Тиволи и Ингеборг Даниэльсен. Эта девушка - датчанка до мозга костей. У нее абсолютно европейское сознание, она живет в большой небогатой семье с более чем традиционными представлениями о жизни, работает в пекарне. Да, страдает от комплексов, считает себя непривлекательной, из-за чего испытывает отчужденность от родных и знакомых, однако это не делает ее изгоем. И только когда она видит Саня, необычность ее взгляда на мир проявляется по-настоящему. Ей «кажется, будто он отлит из золотого слитка и останется таким на веки вечные», все в нем, весь он потрясает ее до глубины души. Она влюбляется в него безоглядно, и любовь оказывается взаимной.
Неприятие, которое это вызывает буквально у всех, кто составляет круг общения и Саня, и Ингеборг, неизмеримо. Теперь-то абсолютными изгоями становятся они оба. Ингеборг приходится уйти и с работы, и из семьи, которая воспринимает ее любовь как опасное сумасшествие. Сань по окончании контракта остается в Дании, которая, конечно, не стала для него своей, в Копенгагене, где ему никто не хочет дать работу. Единственное жилье, которое им удается найти, непригодно для жизни. Но при всем этом Ингеборг впервые чувствует согласие с собой. Причем это не просто наступившее наконец согласие с собственным телом, которое «собирается в более-менее самостоятельное целое, и она прекрасно знает, что именно скрепляет все его части, — желание». Нет - вся жизнь предстает в ее глазах иной, новой и гармоничной.
«Кажется, будто та тщательность, тот безмятежный покой, с которыми Сань заваривает две кружки чая, отменяют все правила и тревоги, связанные с внешним миром. Они пьют чай, слушая, как за окном просыпается город, словно огромный древний механизм, бесконечно медленно набирающий обороты: скрип тут, стук там, удар, кашель, грохот, крик и шипение. Постоянно требовательная жизнь столицы. А между тем единственная перемена в подвале состоит в том, что снова исходят паром на столе кружки английского голубого фаянса, черты лица Саня становятся отчетливей, а его серая кожа снова приобретает свой золотистый оттенок».
Все, через что предстоит пройти этим любящим друг друга людям, труднопредставимо для современного европейца. А между тем когда Ингеборг наконец добивается от своего отца письменного согласия на официальный брак, без которого замужество для датской женщины начала ХХ века было невозможно, у нее происходит такой вот разговор в копенгагенской мэрии:
« - Вы знаете, что если выйдете замуж за китайца, то лишитесь гражданства?
Чиновник удерживает взгляд Ингеборг. Она кивает.
— Вы — то, что представляет собой ваш муж. А он — никто.
— Как это — никто? — спрашивает она.
До Ингеборг доносится отдаленный вопль, вероятно, какого-то пьяницы из тюремного здания. Чиновник вздыхает, то ли нетерпеливо, то ли разочарованно, и теперь его голос звучит угрожающе.
— Никто значит, что я хоть сейчас могу плюнуть вам в лицо, как плюю на улицу там, внизу.
Ингеборг переводит взгляд на улицу под окном, словно эта сцена сейчас разыгрывается именно там.
— Где мне подписать?».
Для Саня же жизнь в Дании представляет собою еще большую опасность. О ней его предупреждает врач: «Его тело не переносило здешний климат. Это слово Сань тоже запоминает по звучанию, как и названия рыб: мерланг, макрель, мойва, пикша. Сань, однако, уверен, что понял сказанное врачом напоследок. Тот сказал, что если Сань останется в Дании, то он умрет».
Сань остается в Дании. Ингеборг выходит за него замуж. У них рождаются дети. И судьба оказывается милостива к ним: у Саня появляется возможность переехать с семьей в Берлин и там исполнить свою мечту - открыть собственное кафе. Все идет прекрасно до тех пор, пока вследствие поражения в Первой мировой войне Германию не охватывает ненависть к «другим», в которых, как водится, население склонно искать виноватых во всех своих несчастьях. А уж Сань и его дети - из других другие… Ингеборг понимает, как страшно и необратимо изменилась их жизнь, когда смотрит на старшего ребенка, избитого сверстниками, и «в распухшем красно-лиловом глазе мальчика видит то, на что сама закрывала глаза. То, как люди начали смотреть на них и шептаться. То, что неслучайно у нее в руках сетка с перезревшими и полусгнившими овощами: несколько недель назад она легла спать в большом многонациональном городе, а проснулась в немецком провинциальном городишке».
До прихода к власти Гитлера еще десять лет. Но основы для немецкой трагедии и преступления уже заложены. С риском для жизни Саню, потерявшему все, что он создал своим трудом, удается увезти семью обратно в Данию, в которой его жена и дети «никто» так же, как он сам, и климат которой несет ему смерть…
Иной взгляд - это сегодня один из главных трендов мировой литературы. И жителям любой страны стоит увидеть жизнь именно таким взглядом, которым видит ее датский писатель Еспер Вун-Сун. Чтобы не проснуться однажды вместо широкого современного мира в убогом провинциальном захолустье.