«Мы задеть боимся кости, чуть прикрытые землей». 17 января 1982 года умер Шаламов

Сергей Баймухаметов

Вечер памяти Варлама Шаламова прошел в Вологде, на его родине. Там его помнят… А о том, что современные россияне в общем и в целом не знают его, можно судить по интервью сценариста Марка Овчинникова (1988 года рождения). В прошлом сентябре премьера спектакля Петербургского Театра имени Ленсовета «Колымские рассказы» состоялась в Пскове.

Россияне, рожденные после 1980-х годов, как правило, Шаламова уже не знают 

«Мы работали над спектаклем более двух лет, - говорил журналистам Овчинников. -  Я был ошеломлен художественным уровнем текста. Еще меня удивило, что мое поколение практически не знает Шаламова. Во всяком случае, я не знал, пока не прочел о нем у Андрея Тарковского в «Мартирологе».

А ведь Овчинников - не среднестатистический россиянин, он - человек из литературно-театрального мира. Однако ж - не знал…

Помню, мы в издательстве «Современник», в редакции русской прозы, выпустили в 1989 году «Левый берег» - том колымских рассказов Варлама Шаламова объемом в 558 страниц. Люди литературные, редакторы, писатели, мы в советские годы испытывали особый интерес к запрещенной литературе о массовых репрессиях в СССР, слушали зарубежные «радиоголоса», знакомы были с самиздатом, но, тем не менее, прочитав разом большую рукопись, были потрясены. Как будто в ад заглянули. Шаламов и называл ту жизнь адом.

Нас, и всех советских людей, понять можно. Мы ведь жили за информационным «железным занавесом». И не очень верили, что горбачевские начинания, перестройка и гласность будут иметь продолжение. Как-то, уже на третьем году перестройки и гласности, в1988-м, наш сотрудник Володя Козаченко пришел на работу взбудораженный, возмущенный. С порога закричал: «Вчера в ВКШ (Высшей комсомольской школе – С.Б.) была встреча с Медведевым (В.А. Медведевым, членом Политбюро ЦК КПСС, секретарем ЦК по идеологии – С.Б.). Медведева спросили: будет ли у нас печататься Солженицын? И он ответил: «Только через мой труп!» Представляете?!»

Володя, южный человек, бурлил и кипел. А мы с заведующим редакцией русской прозы Юрой Стефановичем говорили: успокойся, если река в одном месте промыла плотину - то скоро всю ее снесет. (Откуда мы были такие умные – непонятно.) Так оно и случилось. Вскоре «Современник» срочно готовил к печати первую за последние 25 советских лет книгу Александра Солженицына - небольшой сборник рассказов. По парижскому изданию YMCA-Press.  

Тогда же, в 1989 году, в Москве и в Магадане опубликовали 5 книг прозы Варлама Шаламова. С тех пор, с 1989-го по 2021-й, в СССР и в России вышло около ста изданий, большими тиражами. Тем не менее, как сказал сценарист Овчинников: «Мое поколение практически не знает Шаламова». Эти книги читали люди старших поколений, помнящие десятилетия прошлого. (Да и то далеко не все.) А подрастающая молодежь - уже нет. Почему?

В августе 1991 года рухнула коммунистическая власть, в декабре распался Советский Союз. Из общественного сознания ушла линия противостояния коммунистическому тоталитарному режиму. А мы ведь привыкли читать «вопреки». И когда «вопреки» в одночасье исчезло, то и книги Шаламова и Солженицына стали как будто неактуальными. Они не успели проникнуть в сознание россиян, не остались как постоянная величина, постоянное знание.

Конечно, дело не только в исчезновении «вопреки». Главное - само время стремительно улетало вперед. После августа 1991 года мы оказались в другой стране, за недели и месяцы такое проживали, что было уже не до минувших лет. Другая реальность полностью заполонила сознание, быт, всю жизнь.

Варлам Шаламов говорил: если многие в те годы сидели «ни за что», то он-то как раз «за что». Первый раз его арестовали в 1929-м, в 22 года - за участие в политическом кружке студентов МГУ. Они протестовали против высылки из страны Льва Троцкого, принимали участие в знаменитой демонстрации 7 ноября 1927 года, которая проходила под лозунгом «Выполним завещание Ленина!» и «Долой Сталина!». Они не были «троцкистами» – они называли себя большевиками-ленинцами, печатали в подпольной типографии и распространяли материалы левой оппозиции, в том числе знаменитое ленинское «Письма к съезду».

Шаламова тогда осудили на 3 года заключения в Вишерском особлаге, в Пермской области. Много десятилетий спустя он напишет:

«Никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть - одно и то же… Со школьной скамьи я мечтал о самопожертвовании, уверен был, что душевных сил моих хватит на большие дела. Скрытое от народа завещание Ленина казалось мне достойным приложением моих сил... Я не боялся жизни и смело вступил с ней в борьбу в той форме, в какой боролись с жизнью и за жизнь герои моих детских и юношеских лет - все русские революционеры».

В январе 1937 года - новый арест. И - 15 лет в колымских лагерях.

Вышел на свободу в 1951-м, реабилитирован - в 1956-м. В 1957 и 1958 годах напечатал первые подборки стихотворений в журналах «Знамя» и «Москва» С тех пор регулярно печатал стихи в разных журналах, чаще всего - в «Юности». С 1961 года по 1977-й регулярно, раз в 3-4 года, выходили поэтические сборники.

И - работал над «Колымскими рассказами».

Лагеря излечили Шаламова от политики

Когда «Новый мир» напечатал повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича», откликнулся доброжелательными письмами: «Я две ночи не спал - читал повесть, перечитывал, вспоминал... Повесть - как стихи - в ней все совершенно, все целесообразно».

В то же время делился замечаниями и опытом жизни колымских лагерей:

«Около санчасти у вас ходит кот - невероятно для настоящего лагеря: его давно бы съели... Блатарей в Вашем лагере нет! Ваш лагерь без вшей! Служба охраны не отвечает за план, не выбивает его прикладами. Махорку меряют стаканом!.. Не бьют. Хлеб оставляют в матрасе. В матрасе! Да еще набитом! Да еще и подушка есть! Работают в тепле… Хоть бы с годок там посидеть в свое время».

Лет уже пятнадцать назад на одном из интернет-форумов прочитал: «В Шаламове есть одна тайна. Он сел по статье за троцкизм… Но в прозе Шаламова ничего нет о политике, троцкизме, марксисткой идеологии... Почему?»

Наверно, потому, что колымские лагеря навсегда излечили Шаламова от «политики». Какая «политика», какая «марксистская идеология»… Там, пишет Шаламов, ничего не остается от самого человека:

«Три недели тяжелой работы, холода, голода, побоев - и человек становится зверем... Последней умирает злоба. К остальному голодный человек равнодушен. Он приучен ненавидеть труд - ничему другому лагерь научить не может. Он обучен лести, лганью, мелким и большим подлостям... Он приучен ненавидеть людей. Он - трус, ибо боится повторения своей судьбы, боится доносов, боится соседей, боится всего, чего человек бояться не должен... Он знает, что от подлости не умирают... моральные барьеры отодвинуты далеко в сторону... Поговорка «умри ты сегодня, а я завтра» стала законом его существования... Я завидовал только тем людям, которые нашли в себе мужество покончить с собой во время сбора нашего этапа на Колыму в июле тридцать седьмого года… Вот тем людям я и сейчас завидую - они не увидели того, что я увидел... Лагерь - отрицательная школа; даже час провести в нем нельзя - это час растления».

После выхода в свет солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича» Шаламов надеялся, но очень слабо, что придет, может быть, и его время. Но «Колымские рассказы» - это жуть. Кто ж их будет печатать.  Он это понимал:

«Лагерная тема - это ведь не художественная идея, не литературное открытие, не модель прозы... Но писать надо. Только не надо скрывать основное, что показал ХХ век: человек оказался гораздо хуже, чем о нем думали русские гуманисты XIX и XX в.в. «Колымские рассказы» - новая русская проза. Они показывают человека в исключительных обстоятельствах, обнажающих безграничность его отрицательной сущности».

Тогда, в 1960-е годы, ни у кого в СССР и в мыслях не было попробовать издание «КР» (так их назвал сам Шаламов). Да и хрущевская «оттепель» через два года закончилась.

Ползучее возвращение «стыдливого сталинизма»

Отношения с Солженицыным, с диссидентствующими кругами - отдельная тема. Когда Солженицын попросил его использовать «Колымские рассказы» в «Архипелаге Гулаг», Шаламов отказал  с гневом: «Ни одна сука из «прогрессивного человечества» к моему архиву не должна подходить. Запрещаю писателю Солженицыну и всем, имеющим с ним одни мысли, знакомиться с моим архивом».

«Прогрессивное человечество» он всегда употреблял в смысловых кавычках, называл сокращенно - «ПЧ».

Его любовь последних лет, хранительница архива и наследница его авторских прав Ирина Сиротинская вспоминала:

«Варлам Тихонович, конечно, не имел в виду истинно прогрессивных общественных деятелей, но ту шумную публику, которая бурно примыкает к каждому общественному, в том числе и прогрессивному начинанию».

Когда зарубежные издания начали, без его ведома, печатать «Колымские рассказы», Шаламов опубликовал в «Литературной газете, 23 февраля 1972 года, письмо-отповедь:

«Мне стало известно, что издающийся в Западной Германии антисоветский журнальчик на русском языке «Посев», а также антисоветский эмигрантский «Новый журнал» в Нью-Йорке решили воспользоваться моим честным именем советского писателя и советского гражданина и публикуют в своих клеветнических изданиях мои «Колымские рассказы».

Считаю необходимым заявить, что я никогда не вступал в сотрудничество с антисоветскими журналами «Посев» или «Новый журнал», а также и с другими зарубежными изданиями, ведущими постыдную антисоветскую деятельность.

Никаких рукописей я им не предоставлял, ни в какие контакты не вступал и, разумеется, вступать не собираюсь.

Я - честный советский писатель…

Я - честный советский гражданин, хорошо отдающий себе отчет в значении XX съезда Коммунистической партии в моей жизни и жизни страны…

Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, «внутреннего эмигранта» господам из «Посева» и «Нового журнала» и их хозяевам не удастся!»

Ирина Сиротинская, единственный близкий ему человек, при подготовке письма была против. В спорах с ней Шаламов говорил, что надо спасать книжку стихов «Московские облака», которую в издательстве задерживали: «Я в списках. Надо писать письмо… Ты Красная шапочка, ты этот мир волков не знаешь. Я спасаю свою книжку».

«Московские облака» сдали в набор в апреле 1972 года.

После выхода письма в кругах общественности произошел раскол по отношению к Шаламову. Одни говорили, что его принудили подписать заранее заготовленное письмо, другие, что «он потерял лицо». Третьи, как солагерник Шаламова, физик Георгий Георгиевич Демидов, яростно ставили их на место: «Не вам, соплякам, судить этого человека!»

О тех представителях «ПЧ» Шаламов говорил Сиротинской: «Пусть сами прыгают в эту яму, а потом пишут петиции. Да, да! Прыгай сам, а не заставляй прыгать других».

Мы и сейчас не можем определить, что было и чего было больше в истории с письмом-отповедью: спасения книжки, то есть компромисса-приспособленчества, страха, искренних чувств и мыслей... Возможно, более четкое представление даст запись в его дневнике, сделанная в те февральские дни 1972 года:

«Смешно думать, что от меня можно добиться какой-то подписи. Под пистолетом. Заявление мое, его язык, стиль принадлежат мне самому. Я отлично знаю, что мне за любую мою «деятельность», в кавычках или без кавычек, ничего не будет в смысле санкций. Тут сто причин. Первое, что я больной человек. Второе, что государство с уважением и пониманием относится к положению человека, много лет сидевшего в тюрьме, делает скидки. Третье, репутация моя тоже хорошо известна. За двадцать лет я не подписал, не написал ни одного заявления в адрес государства, связываться со мной, да еще в мои 65 лет - не стоит. Четвертое, и самое главное, для государства я представляю собой настолько ничтожную величину, что отвлекаться на мои проблемы государство не будет. И совершенно разумно делает, ибо со своими проблемами я справлюсь сам».

Но с проблемами со здоровьем ему не удалось справиться. Началась потеря координации движений. Носил с собой справку - чтобы его, шатающегося, падающего на ровном месте, не забрали в милицию как пьяного. В 1979 году, в 72 года, попал в дом престарелых. Потом - в психиатрическую больницу. Ослеп, оглох, сошел с ума. И здесь тоже аукнулась Колыма: прятал еду под подушку. Умер 17 января 1982 года в. В 75 лет.

Тут следует напомнить о том времени. После свержения с поста Хрущева началось, как писал в Дневниках 1969 года Юрий Нагибин, «возвращение этакого стыдливого сталинизма». С 1968-го по 1971-й выходит на экраны киноэпопея «Освобождение» из пяти фильмов. Главный герой - мудрый вождь Сталин. Возникла мода - выставлять на лобовые стекла автомобилей его портрет. В определенной степени это была фронда, скрытый протест против тоскливой партийной бюрократии и геронтократии во главе с Брежневым. Но, как говорится, нашли что противопоставить…

Так и случилось, что в последний путь за Варламом Шаламовым, отбывшим 18 лет в сталинских лагерях, приехал катафалк с портретом Сталина на лобовом стекле.

В 1964 году он писал:

«С первой тюремной минуты мне было ясно, что никаких ошибок в арестах нет, что идет планомерное истребление целой «социальной» группы - всех, кто запомнил из русской истории последних лет не то, что в ней следовало запомнить».

Об этом же - в стихах:

Говорят, мы мелко пашем,

Оступаясь и скользя.

На природной почве нашей

Глубже и пахать нельзя.

Мы ведь пашем на погосте,

Разрыхляем верхний слой.

Мы задеть боимся кости,

Чуть прикрытые землей.